Настоящее - притягивающее и пугающее. "Нечто по-воровски нападающее на нас, безмерное, немыслимое, - оно нападает и исчезает". В философии - и даже в критике - мало найдется текстов, столь демонстративно привязанных ко времени написания. Первой главе с общим вопросом "Что значит писать?" Сартр отводит 30 страниц, последней, "Ситуация писателя в 1947 году" - 139. Он торопится, полемизирует - и упрощает. Желает говорить о литературе мысли, где слова - только инструменты, и в результате часто смешивает литературу и политическую публицистику. Форма отрывается от содержания: "важно решить, о чем вы хотите писать: о бабочках или о положении евреев. А когда вы это решили, остается только выбрать манеру, в какой вы об этом напишете". Вслед за социологическими крайностями в марксистском духе ("всем доподлинно известно, что чистое искусство и пустое искусство - это одно и то же, а эстетический пуризм был всего-навсего блестящим оборонительным маневром буржуазии прошлого века, которая предпочитала, чтобы буржуа осуждали за то, что они обыватели, а не за то, что они эксплуататоры") следует полемика с компартией и коммунистической идеологией, которая сейчас выглядит общим местом. При анализе положения писателя в XII или XVII веке Сартр не ссылается ни на кого. "Писатель всюду натыкается только на свои знания, на свою волю и на свои планы, короче, на самого себя" - это автохарактеристика?

Но рядом - прекрасный анализ сюрреализма, чьи произведения "осуществляют небытие посредством избытка бытия", и Небытие переливается на поверхности произведения, словно краски на крыльях бабочки. Предложение не описывать предметы, а давать их во взаимодействии с персонажами. "Заставьте контрабандиста, служащего таможенной охраны или партизана взбираться на гору...- и гора вдруг возникнет перед вами из совокупности этих действий, и она вдруг выпрыгнет из вашей книги, словно чертик из бутылки". Обобщенные, на грани шаржа, и увлекательные портреты среднего американского, английского или, например, итальянского писателя: "бедного, плохо оплачиваемого, обитающего в полуразвалившемся палаццо, слишком огромном и величественном, чтобы его можно было обогреть или хотя бы меблировать". Французские литераторы, сгрудившиеся в Париже, сплетничающие и мечтающие о посмертном включении в школьную хрестоматию... Похоже, что Сартр часто создает миф, а не анализирует его.

И тут между читателем и книгой появляется голос переводчика, Наталии Полторацкой. Если в текст "вложен огромный труд, которого требует перевод, то нельзя останавливаться на полдороге" (Н.П.). Переводчик должен стать комментатором, реаниматором текста, дающим ему новую жизнь, включающим его в диалог идей здесь и сейчас. "Отказ от многоуровневого комментария способен превратить всю историю литературы в геронтологию, с трудом поддерживающую жизнь текстов, когда-то блистательных, но одряхлевших от времени" (Н.П.). Комментатор неизбежно субъективен, "даже сам выбор фраз или слов, подвергаемых им истолкованию, будет нести на себе печать его индивидуальности" (Н.П.). Но это и дополнительная возможность интересности комментария для читателя. Так в проекте издания книги Сартра появляется не только комментарий, но и книга самой Полторацкой, где почти каждый абзац заканчивается ссылкой. Цитаты, говорящие сами за себя. Сартр в контексте Ролана Барта, Поля Рикера, Мерло-Понти, Ноама Хомского - и самого Сартра, других его работ. Полторацкая рассматривает идею не как итог, а как основу для последующих идей, с точки зрения будущего.

Потому что именно Сартр настаивал, что для философии необходима литература, способная сохранить "очарование конкретного и единственного опыта". Сартр много способствовал отказу писателя от претензии на объективность и всезнание, поддерживая романы, где ни одно из сознаний не имеет "привилегированной точки зрения ни на себя, ни на события", где герои погружены в "вязь путаных и накладывающихся друг на друга суждений" и неспособны решить, "происходят ли изменения в их судьбах благодаря их усилиям, вследствие их ошибок или просто по ходу жизни", а читателя заставляют "теряться в догадках, внушая ему чувства, что его взгляд на развитие действия и героев - это всего только одно мнение из многих возможных". Пусть Сартр выводил это из сложности середины ХХ века; времена всегда сложные. Под сомнение Сартра попала и необходимость постоянного увязывания следствия и причины. О "Постороннем" Альбера Камю он говорил, что в этом произведении фразы "просто следуют друг за другом, и в особенности тут избегают причинно-следственных связок, что внесло бы в рассказ зародыш объяснения". Сартр не поладил с "новым романом", который для него был слишком "уклончив", но именно к уклончивости вела ориентация Сартра на непрямое называние, коннотативный смысл. "Язык, не говорящий того, о чем он говорит, это и есть стиль".

Подчеркивание прерывности человеческого существования, состоящего из множества несвязанных мгновений, множества возникающих и исчезающих лиц, стремление уловить непредсказуемость и непостижимость мира, рассмотрение Сартром Флобера при помощи целого ряда формально несовместимых методов - это и "беспорядочный энциклопедизм" постмодернизма, и его "гетерогенный субъект", и мозаичный, "ветвящийся мир" (потому работа о Флобере была встречена с недоумением и оценена значительно позже). Техника обращения Сартра с цитатой, о которой говорит М.Сикар, тоже кажется до боли знакомой: "Вы начинаете с голой и абсолютно точной цитаты, и постепенно вы цитируете ее без кавычек, затем в вольном пересказе, с элементами иронии и отрицания. Таким образом возникает впечатление, будто вы постепенно "правите" Флобера в двойном значении этого слова: вы оказываете ему услугу и, в конечном итоге, вы переписываете текст с включением того, что в нем отсутствовало".

Сартр много вложил в постмодернистскую концепцию художника как маргинала, одновременно жреца и клоуна ("Святой Жене, комедиант и мученик"). Присматривался к областям, где видимость тождественна реальности (например, во внутреннем опыте). Не постмодернисты первыми заговорили об отсутствии центра. Прежде них были фразы Сартра о том, что мир - такое творение, "которого могло бы и не быть", а высшая степень любого совершенства - это "маска смерти." И мало кто сейчас не согласится с тем, что "исторический релятивизм, a priori устанавливая равную ценность всех индивидуальных субъективностей, возвращал живому событию всю его значимость".

Но книга Полторацкой - еще и атмосфера. Идеи о случайности возникали у Сартра, по его словам, после кино в водовороте толпы на парижских мостовых. А толчком к рассуждениям о свободе воли послужил поступок друга Сартра, который исключительно ради утверждения этой свободы подверг себя обрезанию. Очень веселы страницы о том, как в 1963 в Ленинграде французские писатели, забыв о разногласиях, защищали Джойса и Кафку от Константина Симонова. "В том-то и прелесть осколков и обломков, что они в принципе не могут устареть, поскольку каждая эпоха использует их, добиваясь новизны за счет их небывалых сочетаний. Количество возможных комбинаций практически бесконечно, иначе и быть не может: стареют только события" (Н.П.). Фраза Полторацкой по стилю и парадоксальности вполне выдерживает соседство с фразами Сартра.

И если столь многое из прошлого Сартра оказалось настоящим, может быть, там есть и будущее? Например, требование не выбирать из возможностей (которые могут быть равно плохими), а изобретать. "Любая ситуация - мышеловка, со всех сторон - глухие стены... Вы сами придумываете для себя выход. И каждый, придумывая свой выход, тем самым изобретает и себя самого". Потому что человек "должен заявить о себе и как об исполненной решимости воле, и как о личном свободном выборе, и как о творце собственной жизни..." Потому что свобода конкретна. "Она неизбывно нова, но новизною моря; она - не что иное, как движение, которым беспрестанно вырываются и освобождаются". И свободны, в частности, творение мира в тексте и восприятие этого сотворенного мира. В определенном смысле всякая литература - о свободе. "Если литературе доведется все-таки стать чистой пропагандой или чистым развлечением, то общество вновь увязнет в трясине сиюминутности, иными словами, в беспамятной жизни перепончатокрылых и брюхоногих. Конечно, все это не так уж важно: мир прекрасно может обойтись и без литературы. Но еще лучше он может обойтись без человека". И, вероятно, это по-прежнему так.

• Жан Поль Сартр в "Шведской лавке"
• Н.И.Полторацкая в "Шведской лавке"
• Сартр в Библиотеке Мошкова