"Литературная помойка", "порнографическое убожество". И это при том, что французских читателей в самом конце ХХ века шокировать очень трудно. Но роман действительно вращается вокруг секса, и описания порой весьма крутые.

Но что еще остается героям Уэльбека - не Казановам, а обычным госслужащим? Политика кроме скуки ничего не вызывает, в Бога никто не верит, рынок уже давно поделен, потребление стандартно, в семье все друг другу чужие. "Он не слишком понимал, как ему вести себя с сыном. Вероятно, он желал ему добра, но при условии, что это не потребует от него слишком большой траты времени". А сын смотрит телевизор по пятнадцать часов в сутки. "Ему и его отцу абсолютно нечего было сказать друг другу. Два раза в день Брюно разогревал готовые блюда; они ели, сидя друг перед другом, практически не говоря ни слова". Так двухнедельный отпуск и проходит.

Секс хотя бы активнее, чем сидение перед ящиком. Секс - источник соревнования (кто больше...), катализатор общения. Может быть, при современных стандартах и бюрократии, секс - единственное персональное? Единственное, в чем человек еще свободен? Прорыв к реальности среди симулякров? "Хорошо проведенная фелляция, сколь бы ничтожна она ни была перед лицом вечности, доставляет реальное удовольствие; отрицать это было бы неразумно".

Но и секс оборачивается лишь механикой. "Быстро отказываются от поисков наслаждения (что требует тонкости, чувствительности, неторопливости) во имя фантазма сексуальной активности, по сути довольно холодной, напрямую скалькированной со сцен группового секса в модных порно..." Секс интегрируется в систему, становится чуть ли не тренировкой перед работой: на первый план выдвигаются "новизна, страсть и изобретательность (качества, требуемые и от служащего в пределах его профессиональной деятельности)". Секс тоже становится предметом молчаливо заключаемого контракта, стандарта поведения. "Подобная манера поведения, уважительная и лояльная, обеспечивает каждому, кто выполняет условия контракта, многочисленные моменты мирного достижения оргазма". Спокойно течет поток мыслей заведующего биологическим отделом Национального совета по научным исследованиям, где переплетаются наука, администрирование и подглядывание за гомосексуалистами на набережной. "Он раза два пытался помастурбировать, прильнув глазом к биноклю и уставившись на юнца, приспустившего плавки... В области фундаментальной биологии оставались существенные проблемы". Цены на проституток в сознании одновременны и параллельны расходам на ремонт автомобиля.

И тот, кто считает себя свободным, лишь порождает новые стандарты поведения. "Круг мелких буржуа, мир департаментских служащих, чиновников невысокого ранга много терпимее, приветливее, в нем больше открытости, нежели в среде молодых маргиналов". Хиппи, обитатели коммуны, приверженцы какого-нибудь течения New Age гораздо жестче требуют выполнения своих клише. А из коммуны очень быстро получается общество с ограниченной ответственностью, место для отдыха в раскованной обстановке.

А что делать некрасивому или старому? Они выталкиваются из секса не менее безжалостно, чем неудачник с рынка. Тем болезненнее это для недавних "сексуальных революционеров". "Культ тела, который они некогда столь яростно провозглашали, по мере увядания их собственной плоти неминуемо приводил их ко все более острому отвращению к самим себе... Прощайте, квазидионисийские торжества во славу нагих, умащенных маслом тел под лучами полуденного солнца! Так нудно бубнили сорокалетние, взирая на свои повисшие члены и жирные округлости. К 1987 году в Крае стали появляться первые кружки полурелигиозной направленности". Чего стоит такая религия, догадаться нетрудно. Пожилым и больным остается самоубийство. Если тело стало не источником счастья, а источником тягот и мучений, оно должно быть уничтожено.

Человек по-прежнему не в состоянии за себя отвечать, хранить в себе проблемы и решать их самостоятельно. Все рассказывается психоаналитику: "этот балбес здесь для того и торчит, чтобы слушать, работа у него такая". А женщин теперь портит философ. "Эта связь стала совершенно несносной с тех пор, как на приеме у Беназерафа его возлюбленная повстречала Делеза и обзавелась манерой чуть что пускаться в глубокомысленные разлагольствования, оправдывающие порнографию". И даже если наконец встречают любимых, с которыми счастливы, их не берегут. Кто-то не жаждет возиться с заболевшей, кого-то ждут научные исследования в другой стране... Чуть промедлить с ответом - и любимая кончает с собой. Остается хранить какую-нибудь милую вещицу, проездной билет времен первой романтической любви, "когда мы вместе ходили в лицей. Мне плакать хочется каждый раз, как посмотрю на него. Не понимаю, как все могло до такой степени изгадиться".

А будущее по Уэльбеку - "прекрасный новый мир" клонированных существ, бессмертных, идеально воспроизводимых, генетически исправленных. Царство ясности, "бессменной и изобильной радости"? Судя по бесстрастному, монотонному, апатичному стилю якобы принадлежащего к этому царству уэльбековского рассказчика - скорее мир скуки. "В 1961 году дедушка умер. В нашем климате труп млекопитающего или птицы сначала привлекает некоторые виды мух (Musca, Curtonevra); когда разложение слегка затронет его, в игру вступают новые биологические виды, особенно Calliphora и Lucilia. Подвергаясь совокупному воздействию бактерий и пищеварительных соков, выделяемых червями, труп более или менее разжижается, превращаясь в среду масляно-кислотного и аммиачного брожения..." Не такой уж новый мир рациональной безлюбой достоверности, научного спокойствия. Ведь генетика меняет лишь ощутимое, телесные отличия, а не, например, способ смотреть на мир.

Так что стоило ли обвинять Уэльбека с его критикой "сексуальной революции" во вражде к свободе и индивидуальности? Были ли эти свобода и индивидуальность? "Можно ли рассматривать Брюно как индивидуальность? Его дряхлеющий организм принадлежит ему, и ему как личности предстоит познать физический распад и смерть. С другой стороны, его гедонистическое видение мира, силовые поля, что структурируют его сознание, его потребности характерны для поколения в целом". Выпущенная канарейка, уже не могущая обойтись без клетки, "в ужасе накакала на канапе, потом стала бросаться на прутья клетки, ища входную дверцу". Разучившаяся летать, едва не разбившаяся, выпав из окна.

Видимо, несмотря на все революции, в чем-то ситуация осталась прежней. "Мне нечего оставить в наследство сыну. У меня нет и ремесла, которому я мог бы его обучить... Правила, по которым я жил, для него ценности не имеют..." - и так далее, смотри "Думу" Лермонтова. Отделенный от нации, класса, семьи индивидуум вовсе не становится автоматически личностью. Персональность и свобода недостижимы автоматически через секс или присоединение к какому-то образу жизни, необходимы постоянные усилия, причем направление их выбирается каждый раз заново - и, возможно, ошибочно. Необходим перенос внимания с внешних параметров человека на внутренние - которые, опять-таки, почти неопределяемы и легко фальсифицируемы.

А до этого человек стоит, неспособный ответить на взгляд, в своей сковывающей броне. "Он хотел сдвинуться с места, но не мог... Он чувствовал себя отделенным от мира несколькими сантиметрами пустоты, создающими вокруг него то ли раковину, то ли панцирь".

• "Иностранная литература", рецензия И.Кузнецовой и первые главы книги
• Интервью с Мишелем Уэльбеком и Аленом Роб-Грийе в Русском Журнале
• Дмитрий Ольшанский о романе в Сегодня.Лента.ру
• Александр Носков о романе в "Литерре"
• Анна Егорова о романе в Вестях.ру