Культ предков

В самом конце 1930-х гг. два аргентинских прозаика надумали создать дуэт. Правда, вначале дядя одного из них заказал им рекламу йогурта, но затем возникла мысль несколько расширить замыслы дяди. Старший из двух - Борхес - не верил, что выйдет толк. Младший - Бьой Касарес - уговорил попробовать. Быстро возник сюжет, и стали складываться фразы. Обрадованный Борхес поспешил заключить, что итог не похож ни на его, ни на бьой-касаресовский стили (чего он боялся). Тотчас потребовалась маска. Ее создали из имен двух пращуров. Так и возник Бустос Домек, автор новелл о детективе-заточнике Исидоре Пароди. Предисловие к книге написал один из ее персонажей, напыщенный поэт-хвастун Хервасио Монтенегро. Что до напыщенного хвастовства, то о нем еще предстоит сказать пару слов. Но главное не это.

Главное то, что в обоих случаях - считая и дядин йогурт - предприятию сопутствовала удача. Верно, дядя был самых честных правил, а пращуры не подвели. Мудрые китайцы превратили половину своей тесной страны в кладбище, ибо знают, что предки способны и защитить, и помочь, и надоумить. Им нетрудно понять, в чем состоит тайна успеха - в том числе и литературного баловства. Однако для европейцев это загадка. И для каждого случая требуется особое наитие.

Расчет на невежество

Среди художественных приемов, введенных в оборот Борхесом (но не перенятых Касаресом), важное место занимает игра, которую я бы назвал "эрудит" и в основе которой - расчет на невежество читателя. Разумеется, прием предполагает и некую смутную образованность, некое "знал, но забыл". На этом основании можно судить об ожидаемой Борхесом аудитории.

Приему явно подчинены три рассказа (написанных без соавторов), а в скрытой форме - тон многих пассажей в его текстах. Один из рассказов написан целиком, другой подан в кратком изложении, третий - лишь в виде замысла. Этот замысел состоит в идее написать рассказ от лица Сциллы (или Харибды). Второй вкраплен в рассуждения героя из новеллы "Заир". Тут воображаемый повествователь - змей Фафнир, охраняющий золото Нибелунгов. Наконец, самый "полный", оконченный - "Дом Астериона". Его герой, также говорящий от первого лица - до поры до времени инкогнито - Минотавр в Лабиринте. Драматизм развязки во всех этих случаях основан на том, что читатель никак не может угадать, о ком же идет речь - либо чья это речь. Причем Борхес, конечно, обдуманно сообщает в процессе повествования те детали, которые должны вызвать смутные подозрения, но которых - в силу отсутствия нужной эрудиции - читателю всегда не достает, чтобы предвосхитить конец. В случае с Фафниром такими деталями являются: место действия - Гнитхейдр и название меча - Грам. В истории с минотавром намек спрятан в эпиграф. Читаем: "Произвела на свет царица сына, и нарекли его Астерионом. Аполлодор. Библиотека, III.I". Ложная точность цитаты должна усилить эффект (в оригинале - "Родила царица Астериона, которого нарекли Минотавром").

Литературовед бы сказал, что этот прием восходит к жанру детектива. Знаток жанра упомянул бы "аналитические" рассказы Эдгара По. И был бы прав, так как не кто иной, как Бустос Домек с подозрительной сноровкой пускает этот прием в ход. Конечно, история с карточным фокусом ("Двенадцать символов мира", первый рассказ Б.Д.) никого не обманет. Я, помнится, забавлялся им лет в шесть. Но едва ли любой аргентинский читатель сходу вспомнит, кто таков Голядкин (второй рассказ). Между тем, "Двойник" Достоевского в нужном месте подсказал бы отгадку истории с бриллиантом. Надо ли говорить, что Б.Д. (а вернее, Х.Б.) сделал ставку на общее невежество? И выиграл - как всегда.

Перечни и списки

"Как хорошо известно, в произведениях Борхеса юмор практически отсутствует" (В.Петров).

Это, должно быть, действительно "хорошо известно". Недаром в одной из своих реинкарнаций Х.Б. утверждал, что и Христос никогда не смеялся, и даже съел в доказательство несуществующую книгу Аристотеля. С благоговейным ужасом представляю себе, как без единой улыбки Борхес выводит такие вот строки (речь идет о диком племени, которое описывает священник): "В другом Алькасаре живет королева. Она удостоила меня аудиенции. Ожерелья из чьих-то зубов скрашивали ее наготу. Она оглядела меня, обнюхала, потрогала и предложила мне себя. Мой сан (my cloth [буквально - моя одежда]) помешал мне принять предложение" ("Сообщение Броуди").

Видимо, списки несуществующих книг несуществующих авторов (к примеру, библиографию Пьера Менара, автора "Дон-Кихота") тоже следует принимать всерьез.

В отличие от Борхеса, Бьой Касарес большой шутник. Однако списка фальшивых апокрифов в его прозе не сыщешь. Их, зато, легко найти в третьем рассказе Бустоса Домека "Бог быков". Мало того, без этих списков рассказ просто невозможен. Б.Д. "выводит" пародийного поэта Карлоса Англаде примерно так же, как автор и герой "Алефа" - своего соперника, "напыщенного" Архентино, тоже Карлоса и тоже поэта. Другой пародийный поэт пародирует Карлоса I, а Исидор Пароди, сравнив пародии, обличает пародиста (убийцу). Для сличения ему требуются бесконечные перечни сочинений всей этой братии, так что места не хватает, и самый злобный список уходит в подвал сноски: еще один прием, любимый филологом-Борхесом, но чуждый рассказчику-Бьою.

Бьой Касарес, правда, любит описывать дружеские компании, где, на поверку, не оказывается друзей, или дружные семьи, где все домочадцы - враги. Именно так сгруппированы им персонажи в рассказах и романах "Герой женщин", "Дело жизни", "История, ниспосланная Провидением", "Дневник войны со свиньями", "Сон о героях" и пр. Однако общее собрание на вилле "Ла Монча" в "Боге Быков", разумеется, дань не его манере, а правилам "чисто английского убийства". Что же касается сатиры (столь соленой, что порой даже уж слишком), то она невозможна без искусства оскорбления. Но эссе на эту тему - и с этим названием - написал Борхес. Борхес, а не Бьой.

То, что нужно искать

И вдруг все изменилось.

Марк Алданов устами своего персонажа однажды заметил, что как психолог Гофман плох: не умеет изображать женщин. Странным образом этот упрек может быть распространен на многих авторов, пишущих мистику, фантастику, детектив. И Борхес тут не исключение. Приведенный выше портрет королевы-дикарки чуть ли не самый живой в его галерее женских образов. Не знаю, как быть с юмором, но эрос у него отсутствует. И еще: почти все его персонажи, от профессоров до гаучо, говорят тем же языком, что он сам. Поскольку это всегда мотивированно, упрекать Борхеса не в чем. Но эту его манеру стоит учесть.

Ибо с первых же строк четвертого рассказа об Исидоре Пароди на страницы книги буквально врываются женщины и просторечье: все то, в чем Касарес просто не знает себе равных. В самом деле: изображение аргентинской сеньоры во всей ее красе, с ее болтовней, злословием, вздорностью, завистью и глупостью - настоящий конек А.Б.К. Вспомним только, чего стоит главная героиня "Спящих на солнце". А между тем беззаветная любовь к ней мужа создает тот драматический накал, благодаря которому роман невозможно выпустить из рук.

Мы уже говорили, как важен образ семьи или дружеской компании в прозе Бьоя. И вот узкие, "лаконичные" рамки повествований о сыщике-арестанте в единый миг раздвигаются - именно для того, чтобы впустить большую, сложную, переполненную тайнами жизнь семьи "предусмотрительного" Санджакомо, - и даже отчасти ломаются, поскольку прежние персонажи не способны рассказать в "знаменитой камере номер 273", что же происходит на воле. В трех первых новеллах мы уже вдоволь насладились их "пародистым" слогом, но теперь уже не до него. И автор просто отбрасывает надоевших Монтенегро и Англаду, беря рассказ в свои руки. Рассказ очень непрост, ведь нужно передать разговор нескольких человек, в том числе двух женщин, беседу, полную намеков и недомолвок. Простодушное замечание в скобках, что "Карлос Англада довольно точно передал этот разговор" дону Исидору, никого обмануть, конечно, не может, ведь Англада уже давно доказал свою полную неспособность что-нибудь толком рассказать, а тут он вдруг "точно передает" то, чего и сам не понимает.

Впрочем, "двоиться" начинают и другие герои. Монтенегро становится скуп на слова, из него едва удается вытянуть парочку литературных пошлостей. Молчит и Англада. Зато его жена так и сыплет жаргонными словечками, поливает грязью всех, кого может, в том числе и сестру, которая, в свою очередь, оказывается тоже необыкновенно разговорчивой, но к тому же утонченной, изысканной, прелестной, да еще и прозорливой не хуже Пароди... Нет, тут, как говорится, Борхес и не ночевал.

Не ночевал он и в полууголовном отеле-притоне из пятого рассказа ("Жертва Тадео Лимардо"). Весь рассказ - гигантский, уснащенный всеми видами сленга монолог мелкого воришки, попавшего под подозрение в убийстве. Не нужно быть прозорливцем, чтоб угадать, кто именно разыграл этот словесный карнавал. И кстати, о карнавале. У Борхеса он встречается лишь однажды (правда, как раз в детективной новелле). Зато у Касареса карнавалы бушуют один за другим, и именно на них срываются все лживые маски - будь то доктор Валерга из "Сна о героях", или сам дьявол из "Истории, ниспосланной Провидением". Карнавал есть и в пятом рассказе. Именно он "выплескивает на отмель" бедного Лимардо, которого ждут унижения и смерть - ради любимой, но стервозной жены. См., опять же, "Спящих на солнце".

А помимо этого - россыпь деталей, из которых одна особенно характерна. В прозе Борхеса трудно найти жалобы на жару. Напротив, у Касареса едва ли сыщется произведение, где ее нет. В "Изобретении Мореля" героя терзают даже два солнца. Что касается "Тадео Лимардо", то незадачливый вор истек потом в шкуре медведя на том самом карнавале, на котором, как сообщается дальше, от теплового удара скончались девять человек.

И все же главное - женщины. Как ни верти, это решающая улика: с ними Борхес ладить не умел.

Борхес правдивый

Как ни заманчива симметрия, шестой рассказ, вероятно, написал все же Борхес. Слишком много в нем столь любимых им подмен (беглец изображает ловца, ловец - наоборот), а также восточного колорита. Зато женщины опять отсутствуют. Но мы теперь можем еще раз вернуться к самой первой странице книги и прочесть (с пристрастием) приведенный там отрывок из интервью. Вот он:

"В результате оказалось, что произведения Бустоса Домека не похожи ни на то, что пишет самостоятельно Бьой [это правда, если иметь в виду новеллы #1,2,3 и 6], ни на то, что пишу самостоятельно я [тоже правда - для #4 и 5]. Каким-то образом этот персонаж существует. Но существует только тогда, когда мы беседуем вдвоем". Чистая правда! Именно беседуем, а не пишем.

Остается сказать, что не "бедный мосье Голядкин" и даже не его алмаз оказался двойником.

Исидор Пароди Борхеса заваривает мате в кувшинчике небесно-голубого цвета, курит дешевые папиросы и держит в ящике засаленную колоду карт. Исидор Пароди Касареса помнит лучшие времена. Когда-то, до ареста, он входил в сомнительную компанию из трех-четырех друзей, не пропускал футбольные матчи и карнавалы, а в юности "фасонил, стараясь выражаться повитиеватей и жестикулируя сверх всякой меры". Пароди I-му посвящено 92 страницы. Пароди II-му - 86. Погрешность равняется трем-четырем страницам: возможно, что абзац-другой в первом рассказе, а также монолог сеньоры Англаде в финале третьего написал Касарес.

Одним словом, это благородная ничья.

Заключение

На тыльной стороне обложки воспроизведен совмещенный фотопортрет Борхеса и Касареса: этакий двухслойный пирог анфас. Однако черты Х.Л.Б. - брови с надломом, чуть вздернутый нос - видны ясней, чем черты А.Б.К. Верно, его слой - верхний. Но что годится для одной части книги, не подходит другой. Истина требует - справедливости ради - порой менять эти слои местами.