Неловко, что я опоздала, но вот, вроде, все, собрались, уселись. Мы в "Летчике", мы что-то едим, и Макс говорит: "Антологии хочется делать, когда надоедает, что разные тети и дяди, ну, критики, издатели, книготорговцы, обозреватели, ведущие телепередач, кто там еще, - словом, все граждане, чьи совместные - и не всегда компетентные, понимаешь? - усилия дают в результате картину литературной реальности, - диктуют тебе, что читать". - "А так ты сам превращаешься в такого дядю", - говорит Юра. "Нет, - говорит Макс, - нет, я хоть честно объявляю правила игры в самом начале, вот посмотри предисловие". Я смотрю предисловие, это первый-первый экземпляр, единственный, Макс принес его с собой, я все боюсь заляпать его кашей или чаем. В предисловии написано: "Книга непристойностей" была придумана скорее в качестве своего рода "паровоза", приманки для массового читателя - того самого, что готов часами пялиться на дамские окорочка на глянцевых обложках бестселлеров, храбро бряцая последними алтынами скупает "Спид-Инфо" в подземных переходах и поддерживает посещаемость эротических сайтов Интернета на небывало высоком уровне". "Потому что их много будет, - говорит Макс (а официантка заглядывается на него, черного и красивого, с блестящими из-под коротких рукавов футболочки шоколадными бицепсами, и мне за нее слегка неловко, но Макс, кажется, не замечает - или привык?), - и начинает перечислять: - Книга вершин, книга ветров, книга двойников, книга абсурда, книга побегов, книга снов, книга игр, книга подземелий, книга лабиринтов, книга наваждений, книга превращений, книга темниц, книга домов, книга погибели, книга ночей, книга городов, книга заклинаний, книга вымышленных миров, книга картин, книга простых чудес". Я, естественно, ничего записать не успеваю, говорю: "Ты мне файл пришли", - и ночью он пришлет мне файл, - вот оттуда этот список взят, как понимаете вы.

Однажды вечером, когда преподавательский состав собрался в актовом зале по случаю какого-то празднества, пьяная Снежана была приведена в палату десятиклассников. Она преувеличенно шаталась, хрипло хохотала и лепетала что-то вульгарно-соблазнительное. Ее толкнули на одну из кроватей. Кто-то сорвал с нее блузу, и она, увлеченная ролью стриптизерки, извиваясь всем своим неуклюжим телом, сбросила лифчик, представив обозрению несоразмерно объемный бюст. С криками "Сделай ее! Сделай ее!" к вожделенной кровати подтолкнули гримасно ухмыляющегося Ростика. Снежана обняла его за шею и повалила на кровать. Обезумевший Ростик спешно расстегнул ширинку. "Сделай ее!" - раздавались отовсюду ошалелые вопли товарищей по палате.

И он сделал...¹

"Макс, - говорю, - как составлял, как выбирал?" - "Ты знаешь, - говорит он, - вот принцип был такой: составить антологию - без поиска. Именно, что по памяти, как запомнилось и что запомнилось, и получилось, что авторы страшно рассеяны, во времени, в стилях, в пространстве" (я смотрю в оглавление: Блюмин, Достоевский, Постнов, Львовский, Ильф с Петровым, Виан с Рюноскэ, ничего себе, ничего себе...). "И потом, - говорит Макс (а мне трудно его слушать, если на него смотреть, я отвлекаюсь на глаза эти черные и губы вывернутые, стыдно, большая девочка! - и поэтому я и не смотрю, записываю, записываю, - соврала, что диктофоны не люблю, знала просто, что так будет, так каждый раз бывает, - и теперь пишу-пишу-пишу, и слава богу), - и потом мне издатель сказал: такая подборка авторов - это большое мужество!" - "Для кого?" - спрашиваю. "Ну, и для Макса, - говорит Юра, - и для них, издателей, собственно." - "Вот! - говорит Макс, - вот!" - а я не понимаю, в чем мужество, если у меня возле кровати (записываю, не отвлекаюсь) все эти книжки вперемешку лежат, у меня если, как у читателя, да? - нет никаких иерархий, ни по годам, ни по стилям, ни по поколениям, я их помню цельно, - как ли-те-ра-ту-ру! "Помнит цельно", - пишу я.

Вот уже несколько лет он питал необыкновенную приверженность к бататовой каше. Что такое бататовая каша? Сладкий горный батат кладут в горшок, заливают виноградным сиропом и варят, пока он не разварится в кашицу. В свое время это считалось превосходным кушаньем, его подавали даже к августейшему столу. Следовательно, в рот человека такого звания, как гои, оно могло попасть разве что раз в год, на каком-нибудь ежегодном приеме. И даже в этих случаях попадало весьма немного, только смазать глотку. И поесть до отвала бататовой каши было давней и заветной мечтой нашего гои. Конечно, мечтой этой он ни с кем не делился. Да что говорить, он и сам, наверное, не вполне отчетливо сознавал, что вся его жизнь пронизана этим желанием. И тем не менее можно смело утверждать, что жил он именно для этого. ²

За соседним столиком какая-то подвыпившая компания начинает хохотать, и немолодая дама запевает "Хава Нагила", громко и нескладно. Мне немножко стыдно за нее - мне всегда немножко стыдно за других, "за чужого дурака", называет это мой папа. Макс когда-то сказал, что ему тоже всегда за всех стыдно. "Это, понимаешь, - говорит Макс, - книга стыдностей даже, а не непристойностей; всяких вещей, которые вот лично мне было неловко читать. Я бы не хотел быть застуканным вот там, внутри этого текста". Я тоже не хотела бы, разве что... Нет, не хотела бы. "А я даже не знаю, - добавляет он (длинные пальцы, мягкие жесты, передвигает по столу чашку, как ребенок таскает маленький паровозик, вправо-влево, вправо-влево, и я за ней...), - где мне было бы более неловко: как Лоханкин, мясо из борща воровать, - или вот как у Калинина в "Купе".

- Здравствуйте, - сказал Олег. - Давайте знакомиться, все-таки в одной стране живем. - Олег боялся показать Василию и Ольге сразу две вещи. Василию он боялся показать, что уже бывал в Кинешме, а Ольге он боялся показать, что стесняется любви Петра, а особенно, что его стесняет любовь Петра, раз уж Ольгу не стесняет любовь Василия.

- Добрый день, располагайтесь, - сказал Петр, он боялся, что член его упадет внутри Олега. Он знал, что Олег ему этого никогда не простит.

- Добрый день, день добрый, - защебетали молодожены счастливо и весело, -

Василий, Ольга, Ольга, Василий нас зовут, зовут нас. Ольга боялась показать, что узнала Олега, а еще больше она боялась ему показать, что всегда боялась его снова встретить. ³

Я представляю себе Макса, как у Калинина в "Купе". Прекрати, говорю себе, стыдно; у него семья, семеро по лавкам, все такое - или нет? Но спросить неловко, и вместо этого я спрашиваю (хава-нагильщицу, кстати, утихомирила охрана, уже легче): "А вот эти вставки перед каждым текстом, совсем максо-фраевские, сумасшедшие такие, - это что, это специально для "Книги" писалось - или как?" - "Да и нет, - говорит Макс, - да и нет, - и смотрит на официантку, а я на Макса смотрю, а он говорит: - Ну, понимаешь, я еще мноооого лет назад вдохновился Борхесом, его "вымышленными существами", и захотел сделать книгу "вымышленных непристойностей", может, как пародию, - девушка, а можно эспрессо маленький? - ну вот. Я уже тогда понял, что непристойности мы себе сами придумываем, мы сами решаем, что стыдно, что не стыдно, да? Я тогда начал придумывать непристойности, сначала кучу, потом еще кучку, потом еще несколько штук, - а когда решил антологию делать, то повставлял, как перемычки..." Я быстро прочитываю одну такую перемычку, - они дивные, да, липкие и вязкие, и основные тексты после них начинают звучать совсем уж как-то извращенно, как будто под явным - непристойным - слоем текста скрывается еще что-то, неявное, но еще более непристойное, - это эффект мокрой майки, думаю я, прозрачных трусиков, обтягивающей футболки, как на Максе. Как на Максе.

Бленьки, о которых рассказывают путешественники, побывавшие на Окраинных островах, почему-то считают совершенно непристойным вид древесных грибов, которые, следует отметить, в тех краях не редкость. Если кто-то из Бленьки обнаруживает на стволе дерева причудливые грибные наросты, он долго топчется поблизости, смущенно хихикая и тревожно оглядываясь по сторонам, дабы никто не застукал его за столь неподобающим занятием. Иногда смотреть на древесный гриб ходят небольшими компаниями, непременно однополыми и никогда - в сопровождении родственников; члены таких компаний связаны своего рода круговой порукой и никогда не станут обсуждать случившееся при посторонних. ⁴

"И так ко всем антологиям будешь связки писать?" - спрашиваю я, сглатывая. "Нет, - говорит Макс, - нет, к другим антологиям связки по другому принципу будут, уже скоро, кое-что совсем на подходе, ну, это я тебе скажу, когда уже конкретно можно будет, пару месяцев еще. Там же, собственно, в "Амфоре" выйдет, правда, вот эту - они два года держали, я уже не чаял..." И вдруг спохватывается, взмахивает рукой, расплескивает эспрессо, Юра быстро отодвигается, нет, обошлось без жертв. Чертыхаясь, Макс салфеткой собирает теплое и коричневое, салфетка намокает, теплеет, тяжелеет, тяжелеет... "Ты на обложку посмотри, - говорит Макс, - видишь? Это моя самая наилюбимейшая художница, она делает мои самые наилюбимейшие фотографии (черт бы ее взял, - думаю я и краснею), овощи и фрукты, но это таааак выглядит! Тааак выглядит! Это же - ты посмотри, ты посмотри!" (На фотографии что-то влажное, блестящее, скользкое, явно... явно... нет, это дыня.) "Видишь? - победно говорит Макс, - видишь? Это же воплощение моей идеи, я бы словами лучше не сказал, ее работы, знаешь, в одном месте отклонили, сказали - мы не можем, дорогая Таня Либерман, это, знаете, очень непристойно, совсем... - а это были просто овощи и фрукты, овощи и фрукты!.." Ты еще про пчелок и цветочки начни рассказывать, совсем мне хорошо будет, - думаю я.

Пошучу еще раз с молодой; гм... даже вот что: намекну, что приду опять ровнешенько через девять месяцев в качестве кума, хе-хе! А она, верно, родит к тому времени. Ведь они плодятся, как кролики. Ну и все захохочут, молодая покраснеет; я с чувством поцелую ее в лоб, даже благословлю ее и... и назавтра в канцелярии мой подвиг уже известен. Назавтра я опять строг, назавтра я опять взыскателен, даже неумолим, но все они уже знают, кто я такой. Душу мою знают, суть мою знают: "Он строг как начальник, но как человек - он ангел!" ⁵

"Девушка, - говорю я, - девушка, дайте нам счет". Девушка уходит, приносит счет. "Это не наш счет, девушка", - говорим мы, девушка поворачивается на каблучке и, натурально, орет: "БОЖЕ! ПОЧЕМУ ВСЕ ТАК СЛОЖНО!" Мы столбенеем, это перст судьбы, думаю я, почему все так сложно, надо уходить отсюда, у него блестят глаза и блестит тяжелое кольцо на пальце, и я начинаю собирать манатки, быстро, быстро, и чуть не запихиваю в сумку сигнальный экземпляр книги, но спохватываюсь, отдаю. Стыдно, говорю я себе, стыдно, у него семья, между прочим, семеро по лавкам, это неприлично, наконец, перестань пялиться, - а вслух говорю: "Ты только файлы мне пришли, не забудь, не забудешь?" - и ухожу, и понимаю уже наверху, что забыла на столе перчатку, но возвращаться неловко, неловко...

¹ Михаил Блюмин, "Урод"

² Рюноскэ Акутагава, "Бататовая каша"

³ Вадим Калинин, "Купе"

⁴ Макс Фрай, "Книга непристойностей"

⁵ Федор Достоевский, "Скверный анекдот"

Все перечисленные выше произведения вошли, среди прочих, в "Книгу непристойностей".