Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Маленькие девочки носят те же лифчики, что и мы
Поль Фурнель. Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы. Пер. с французского Валерия Кислова, изд-во "Красный матрос".

Дата публикации:  19 Ноября 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Ольге Прохоровой, а вернее, той маленькой девочке, которая в ней

Он пишет на титульном листе: "Посвящается моей сестре Мартине, которая научила меня понимать, что такое маленькая девочка, и ее дочери Анне, которая помогает мне это не забывать". Поль Фурнель - мальчик. Не понимаю. Не понимаю.

Люша, кто нас выдал? Откуда он может знать, что можно раскрасить все лицо маминой помадой, всунуть ноги в кедах в мамины вечерние туфли, выйти на улицу и сказать: "Я буду идти и идти, пока у меня не вырастут груди"? Откуда он знает, что толстая Жозиана подсовывала палец под бретельки наших лифчиков и трогала так осторожно, так осторожно, что перед нашими взорами открывалась геенна огненная? Откуда он знает, что однажды Софи рассказала мне сказку о принце и спросила: "Если бы я была принцем, кого бы ты больше любила, меня или свою маму?" - и я сказала "Маму", и тогда она выбрала меня в подружки, меня, одну-единственную? Люша, он не мог этого знать никак, никакая Мартина не могла ему рассказать, потому что маленькие девочки никогда не заговаривают со взрослыми, а маленькие мальчики никогда не понимают того, что им говорят. Из двадцати рассказов о маленьких девочках здесь только один неправда - про то, что Клементина из первого рассказа пришла в город из пятого рассказа, вся в маминой помаде, в вечерних туфлях поверх кед, и стала посреди города, и коллекционировала стариков, а взрослые люди приходили и спрашивали, что с ней, и давали ей попить, и даже позвали врача, а она только молчала и улыбалась, и тогда взрослые люди ушли и оставили ее в покое! - Люша! Они никогда не оставили бы ее в покое, они бы отобрали у нее всех стариков, унесли бы ее, смыли бы мамину помаду, сняли бы вечерние туфли, учили бы ее, лечили бы ее, и замучили бы ее насмерть, конечно, - я думаю, быстро, я думаю, за неделю где-то. Но Люша! - ведь все остальное - правда, и если бы, скажи мне, тебе было шесть там или пять лет и у тебя бы умерла мама, и ты пришла бы в церковь и вдруг поняла, что твоя юбка может кружиться! - неужели ты не вышла бы в центральный проход и не начала бы кружиться, кружиться, кружиться, пока не взлетела бы? - я бы вышла, я бы начала.

Люша! - откуда он знает? Ты говорила ему что-нибудь? - я не говорила, я даже не знаю, кто он, ну, в смысле, я знаю, что он француз, пишет рассказики такие, рассказики, еще четыре сборника у него есть, но Люша! - ему пятьдесят пять лет, кто ему рассказал?

Знаешь, они все об одном, эти рассказы, все об одном, если честно, - о том, что маленькие девочки, единожды впившись, никогда не отпускают ничего, - господи, ты когда-нибудь пыталась разомкнуть эти слабые пальчики? - когда родишь дочку, попробуй, попробуй отобрать у нее игрушку, надежду, жениха, мысли о смерти, - ты скорее увидишь кровь под крошечными ноготками, чем разогнешь эти мягкие, эти липкие суставчики. Маленькие девочки, они, может быть, и дышат тем же воздухом, что и мы, но, Люша, мне кажется, что у них другой метаболизм, они вдыхают этот воздух и выдыхают кислород вместе с углекислым газом, но зато усваивают полностью и безотходно свинцовую пыль, стальную крошку, тяжелые соединения, трудные словосочетания, тайные соития, и все это оседает у них в маленьких косточках и в не по возрасту большом мозгу, чтобы превратиться в почву, питательную среду, на которой вырастают три мысли: о теле, о власти, о смерти.

Рассказы номер один, три, пять, восемь, девять, тринадцать, четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать, девятнадцать - это рассказы о смерти, - и, Люша, наверное, при такой пропорции было бы честно назвать этот сборник сборником рассказов о смерти и о маленьких девочках, "Девочка и смерть", например, да, как-то так, - но почему-то нельзя, - понимаешь, ни в одном из этих рассказов, из этой кучи рассказов не умирают сами маленькие девочки. Нам-то понятно, мы-то с тобой твердо знаем: маленькие девочки бессмертны - вот посмотри, по сколько нам с тобой уже? - значит, маленькие девочки не умирают, выживают, обрастают нами, там, внутри, сидят, никогда не взрослеют, - а мы оттого стареем, что они переваривают нас, нашу плоть и наши души, чтобы оставаться прекрасными, сильными, бессмертными маленькими девочками, и потом, когда к губам нашим прикладывают зеркало, и на нем ничего не видно, - это просто значит, что маленькая девочка взяла, что могла, и ушла обрастать кем-нибудь другим, - медленно, постепенно. Помнишь всех этих маленьких девочек, которых приводили вдруг к нам в садик, в школу - из ниоткуда, и говорили: "Она приехала из другого города", - что-то такое? Мы-то знали, откуда они взялись, мы сами так приехали не раз, и не два, и не три "из другого города", но мы никогда не заговаривали со взрослыми людьми, а маленькие мальчики ничего никогда не понимали, и тайна маленьких девочек оставалась с нами, маленькими девочками, мы тяжелыми мешочками лежали в кроватках в тихий час, мылись в залитой солнцем летней душевой, хорошо кушали кашу, вермишель с молоком, суп, курицу, просили добавку хлеба, съедали яблоко, боялись смерти, обрастали. Так вот, видишь ли, он откуда-то знает, что маленькие девочки бессмертны, этот Поль Фурнель, - двенадцать рассказов, и ни в одном не умирает маленькая девочка, - ни в одном! - а смерть только ходит рядом, только облизывается, подкидывает приманки, дает знаки, - мертвая мама, мертвая кукла, мертвая дама, мертвая птица, мертвая ветка, мертвая кошка, - учит, учит маленьких девочек бояться, учит их прятаться в нас и обрастать нами, - кто рассказал ему, Люша?

Рассказы номер шесть, семь, десять, двенадцать, двадцать - это рассказы о власти, о маленьких девочках и их власти над маленькими девочками, и над маленькими мальчиками, и над голубями, и над господом, и над нами с тобой. При такой пропорции, Люша, было бы уместно назвать эту книгу - книгой о власти и смерти, о власти смерти или о власти над смертью, и все это - применительно к маленьким девочкам, - но, Люша, мы же понимаем, что нет ничего такого, что вся их власть заключается в припухлости потных кулачков, открытости розоватых глаз, приторности маленьких платьиц, - он, кстати, пишет, Люша, про таких девочек, которых теперь нет, - у них есть оборки, у них есть передники, - как у нас были, как у нас, пока мы не обросли. Он пишет, что каждый день Магали из двенадцатого рассказа приходит в парк из третьего рассказа с пакетом хлебных крошек и прикармливает голубей и что, пока они собираются, она кидает крошки все ближе, ближе, ближе к своим ногам, и голуби, забываясь от жадности, подступают к ее туфлям вплотную - и тогда Магали изо всех сил бросается вперед и топает, топает, топает... Люша! Эти голуби до сих пор живут у меня внутри, и вот когда она топает там, в третьем рассказе, я тут, в одиннадцатом рассказе, начинаю немедленно умирать и оказываюсь в первом рассказе, - и это так больно, Люша, - и как он узнал об этом?

Рассказы номер два, четыре, пятнадцать - это рассказы о теле, при такой пропорции надо бы вообще не говорить о теле, но вот странный эффект - пока я не начала их считать, мне, Люша, казалось, что вся эта книга, все двадцать текстов - они о теле, о теле, о теле. Может быть, потому, что мы, маленькие девочки, с таким трудом вмещаемся в него, так мучительно его дрессируем, так подробно его изучаем, так сложно выкарабкиваемся из него, когда к нашим губам прикладывают зеркало - и на нем ничего не видно, что мне кажется, будто все, касающееся маленьких девочек, - даже смерть, даже власть - все это только о теле, о теле? Понимаешь ли, - я знаю, ты понимаешь, - он пишет тут, что мы, маленькие девочки, хотим, чтобы у нас выросли груди, ждем, когда у нас вырастут груди, пугаемся, когда у нас вырастают груди, а потом - и вот это, вот это откуда он знает, Люша, а? - об этом никто не писал никому, никто, никогда! - Люша, мы забываем, что у нас выросли груди, мы забываем за год, мы перестаем гордиться своим лифчиком, мы перестаем пугаться, когда нас задевают случайно, - в душе, в метро, в школьной раздевалке, в постели - Люша, мы привыкаем к ней, и это значит: все. Мы обросли. Мы, маленькая девочка, обросли нами, большой тетей, и теперь можно - что? Жить дальше, да, жить дальше. Откуда он знает, Люша?

Там есть еще рассказы номер одиннадцать и семнадцать - но я о них сейчас не буду, мне очень больно. Да и не важно, что в них, совсем не важно, потому что главную мысль мою, то, зачем я все тебе это говорю, Люша, они никак не отменяют. Собственно, я хочу сказать тебе, что, -

Маленькие девочки носят те же лифчики, что и мы. Это страшно, Люша.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Александр Уланов, Форели и тигры /15.11/
Оливье Ролен. Пейзажи детства.
Инна Булкина, Нежурнальное чтиво /14.11/
Модест Колеров. Новый режим.
Игорь Клех, Выход Героя неглиже /13.11/
Ирина Балабанова. Говорит Дмитрий Александрович Пригов.
Александр Скидан, В сослагательном наклонении /12.11/
Михаил Эпштейн. Философия возможного.
Андрей Н. Окара, Все ли точки расставлены над "╞"? /01.11/
"╞". Незалежний культуролог╗чний часопис.
предыдущая в начало следующая
Линор Горалик
Линор
ГОРАЛИК
linor@russ.ru
URL

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru