Подобно тому, как Довлатов в начале девяностых соблазнил немало прозаиков мнимой простотой своих текстов и те принялись травить байки (остановиться не могут до сих пор), на рубеже веков многих совратил полностью переведенный и распубликованный Пруст, и они взялись вспоминать собственную житуху, выдавая это за "поиски утраченного времени". Публика этот жанр привечает не особо, зато премиальная перспектива несомненна: Николай Кононов, например, с его "Похоронами кузнечика" вошел в шорт-листы Букера, Антибукера, премии Аполлона Григорьева. Кононов, кто же спорит, известный поэт (хотя акции его прозы, полагаю, сильно переоценены), и не было бы в этом ничего страшного, если бы его премиальный прорыв не послужил примером толпам эпигонов. В очередной раз совсем нетрудным делом кажется свалять шедевр: достаточно правильным русским языком, с откровенностью, граничащей с эксгибиционизмом, поведать о своих комплексах, фобиях, тайных пороках, перверсиях, экстремальных любовных опытах, первых встречах со смертью, пробуждении сексуальности. Не надо думать, как внятно рассказать историю, не надо ничего выстраивать (сюжет, характеры), не важен материал, не нужен опыт (кроме сексуального, естественно). Издательства сегодня завалены подобной продукцией.

По тону и некоторым приемам случай Постнова кажется поначалу все той же постпрустовщиной. Но вчитавшись, с радостным удивлением обнаруживаешь, что пишет Постнов вполне связно и внятно, уважая читателя (а не одни номинационные комиссии и жюри), и книга его поддается не только анализу и оценке, но и пересказу.

В небольшом предуведомлении сообщается, где и как была найдена "публикуемая рукопись". В ее первой части главный герой, филолог К***, рассказывает, не торопясь, о странных и ни на что не похожих отношениях с обаятельно-порочной девочкой-девушкой-женщиной, лишившей его невинности ("Нам было по десять-одиннадцать лет и, вероятно, нам этим вовсе не следовало заниматься..."). Впоследствии, куда бы его ни бросало, их жизни странным образом пересекаются. Переехав на ПМЖ в Штаты, рассказчик обнаруживает, что его Тоня уже несколько лет как живет там. Они встречаются, но на этот раз она отказывает своему старому другу во взаимности. А через несколько месяцев он читает ее некролог - "Причина смерти: пневмония на фоне СПИДа" - и принимает решение покончить с собой.

Вторая часть, объемом и интонацией напоминающая постскриптум, это заметки героини. Несмотря на очевидную зависимость также и от Набокова (чтобы не сказать - вторичность: Ада с Лолитой подмигивают читателю чуть не с каждой страницы с той же беззастенчивостью, с которой Постнов позаимствовал у их создателя некоторые приемы), "Страх" - вещь, в общем, вполне самостоятельная. Более того, как и тексты Набокова, она заслуживает и даже требует повторного прочтения, так все здесь со всем прихотливо и грамотно зарифмовано.

Какую весть несет нам автор?

Я услышал следующее: вся эта наша так называемая "жизнь" бессмысленна, а счастье невозможно - и острее всего это чувствуется как раз тогда, когда кажется, что жизнь наполнена смыслом, а сам ты вроде бы абсолютно счастлив. Не стоит думать, будто существует что-то еще кроме страха смерти (и дело не во внешних причинах: вон герой живет на Украине, в Москве, на Манхэттене - везде одно и то ж).

Весть, месседж (или, как говорилось на уроках литературы, "основная мысль") постновского романа, что и говорить, не поражает новизной, но и банальность может восприниматься как откровение, если она выстрадана и прожита, не правда ли?

Все бы хорошо, но вот язык!.. Набоков и Франковский с Любимовым не одобрили бы. Ну вот, скажем, такое:

"По мнению старших, она была непоседлива и вредна. Были еще и другие ее грехи..." Непоседливость, осмелюсь напомнить автору и литературному редактору (если верить выпускным данным - Евгению Звягину), это не грех, а "вредна" - свойство не женщины, а не в меру употребляемой сметаны.

"Он как-то понаведался вскользь о цели моих поездок в Нью-Йорк".

"Хочет соорудить тут вторую Европу в пику первой, старой, с которой у ней давний счет". И т. п.

Предлагаю немедленно и грамотно перевести "Страх" на немецкий-английский-французский, после чего обратно на русский. Подозреваю, что в результате столь радикальной операции количество неряшливых оборотов в тексте сильно поубавится - и имя Постнова вполне сможет превратиться в книжный брэнд.