Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20011220.html

Вы снаружи, а мы внутри
Леонард Коен.1 "Прекрасные неудачники", пер. с англ. Анастасии Грызуновой, Аналитика-пресс, Мск, 2001

Линор Горалик

Дата публикации:  20 Декабря 2001

Dance me to your beauty with a burning violin. Поверить в то, что этот роман когда-нибудь будет переведен, было почти невозможно. Я спрашивала: "Мать, ты как?" √ "Я охуело! - говорила Настик, - но Коэн прекрасен". Борька орал: "Я не буду лечиться! Я хочу всегда болеть!" - квартирные хозяева приходили за деньгами, Майкрософт то судился, то переставал судиться, лифт ездил вверх и вниз и все время привозил не тех, кого надо, - я спрашивала: "Мать, ты как?" - "Я совсем охуело, - говорила Настик. - Но Коэн не-че-ло-ве-чес-ки прекрасен". И глаза ее горели.

Dance me through the panic 'til I'm gathered safely in. В ноябре стало ясно, что роман фактически переведен. "Комментариев, - сказала Настик, - будет штук двести". √ "Я не хочу кашу, - сказал Борька, - я хочу сахарную булку". Грохнул лифт. "Сдавать надо через три дня", - сказал Макс. "Мать, - спросила я, - ты как?" - "Я охуело", - сказала Настик и пошла делать комментарии. Их оказалось сто девяносто шесть. Это число вызывает у меня приступы паники.

Lift me like an olive branch and be my homeward dove. Периодически я просыпалась и спрашивала: "Мать, ты как?" - "Я охуело", - говорила Настик. На соседней подушке лежал дым ее сигарет, молчал даже лифт, Борька во сне звал крокодила, слушай, спрашивала Настик, что такое "Dannish Vibrator"? - и начинала истерически смеяться, потому что к этому моменту все, кого мы знали, уже три месяца пытались выяснить, что же это за Dannish Vibrator фигурирует в конце второй книги, - он с ремнями и присосками! - говорила Настик, мы хотели идти в секс-шопы и спрашивать там про Dannish Vibrator, но он одолел нас, как одолел Ф. и Эдит. Выскочил в окно, не дался, не сознался, остался в тексте "Датским Вибратором". Видимо, мы еще легко от него отделались, моя голубка.

Dance me to the end of love.

Let me see your beauty when the witnesses are gone. Я читала книгу, как честный зайчик, - от посвящения (Стиву Смиту) и далее подряд, не глядя на комментарии по ходу текста, но проштудировав их в самом конце (сто девяносто шесть) и следом за ними проштудировав послесловие. Впервые, кажется, я пожалела, что послесловие не было предисловием, - как честный зайчик, я прочитала бы его в самом начале, и тогда весь роман звучал бы для меня иначе, и я бы лазила в конец за каждым комментарием, а потом, как честный зайчик, прочитала бы их еще раз - подряд. Без свидетелей.

Let me feel you moving like they do in Babylon. Просто все время, пока я читала роман - заглатывала роман - продиралась через роман - периодически просто пролистывала роман, по две или три страницы, не будучи в состоянии вынести головокружительных врезок, составленных из: "...Смиренно Правительство. Мертвым Не Приходится Ждать. Ты Уразумел, Почему Кто-То Должен Пить Кровь. О, Боже, Это Твое Утро..." или из "...ибо язык мой был лишь пробной игрой на розовой дырке сфинкса я сосредоточиваю рот на чистой беседе гложущее поклонение глотку угроза дерьма отвага любви открыто закрыто открыто закрыто уходит поверхность лепестки закрываются...", - так вот, просто все время, пока я читала роман - я думала: это очередная подделка под дневник одержимого, пишущего под наркотиками, сломленного, изверившегося, отчаявшегося человека. Я пропускала целые куски. Я не хотела еще одной книжки, написанной здоровыми о больных. Потом, при чтении послесловия, выяснилось, что Коэн писал "Прекрасных неудачников" в состоянии одержимости, под наркотиками, чувствуя себя сломленным, изверившимся, отчаявшимся человеком. Мне немедленно стало очень, очень хорошо. Я перечитала все пропущенные куски. Вавилонская башня обрела внятные очертания.

Show me slowly what I only know the limits of. Коэн, которого я привыкла знать только по песенкам и по некоторым стихам, Коэн, навсегда связанный в моем сознании со скачущим кроликом из "Прирожденных убийц", с future, которое murder, с несколькими мега MP3 на нескольких хард-дисках, на самом деле написал два романа (говорит мне послесловие знакомым головом): "Неудачников" вот и "Favorite Game" ("Мать, как зовут второй роман?" - "Favourite game, предположительно - "Любимая игра", соответственно"). На русский прозу Коэна до сих пор не переводили (да и стихи переводили мало), - хотя "ПН" написан в 66-м, а "Игра" - в 63-м). С тех пор Коэн то записывал по два альбома песен в год, то становился монахом, называл себя "Молчаливым" и уходил на пятилетнюю отсидку в ашрам. Он играл интерполовца в телесериале "Майами бич", подумывал нанять армию и драться с армией своего сумасшедшего друга Фила Спектора, бился головой о пол и кричал: "Я не могу дописать песню!!!", садился на иглу, слезал с иглы, садился на любовь, слезал с любви. Сейчас он в Лос-Анджелесе, вроде бы делает сборник стихов ("Мать, где Коэн сейчас?" - "В Лос-Анжелесе, вроде бы делает сборник стихов. Это в послесловии есть". - "Нет.") Последний альбом Коэна - "Десять новых песен" - вышел в этом году, в октябре. "Hold on, hold on, my brother. My sister, hold on tight".

And dance me to the end of love.

Dance me to the wedding now, dance me on and on. "Катрин Текаквита, кто ты?" - к концу романа мне хотелось орать: я, я, я Катрин Текаквита, только, ради бога, оставьте ее в покое, пусть вершит чудеса, я не хочу больше знать, как ее мучили, как она хромала, спала на колючках и с колючками, истязала себя плетьми веригами ремнями ела один раз в неделю месяц год я не хочу больше о Катрин Текаквита думать о ее изрытой оспой лице о Ирокезская Дева о руках в кровь священном источнике девственной жопе ради бога. А и хорошо, быстренько ответили мне, ты не хочешь о Катрин Текаквите - пожалуйста, вот - о стариковском сексе, о датском вибраторе, насилующем мужчин и женщин, о мраморной маске Цезаря, о морфии и спидболе, о Пятой Инкарнации Цонкапа, Танцующих Молекулах И Гоночных Катафалках, О Том, Что Любовь Наказуема, Господи, О Том, Что Эдит Покончила С Собой, Забравшись В Шахту Лифта В Собственном Доме, Где Ее И Раздавил Рассыльный, Принесший Пиццу, О Ее Муже, Прожившем Жизнь В Доме На Дереве, И О Их Друге И Учителе, Перед Смертью Вытиравшем Себе Задницу Занавеской В Сумасшедшем Доме. Нет, сказала я, нет, давайте уж лучше о Катрин Текаквите. Пожалуйста, сказали мне: "Конец этой книги сдан в аренду иезуитам. Иезуиты требуют официального причисления Катрин Текаквиты к лику блаженных!" Танец продолжается.

Dance me very tenderly and dance me very long. Ф. - Филлип? Фаллос? Фоссил? ("Мать, Ф. - он F. или Ph.?" - "F.". - "Fact, Flag, Fuck?") - мудрый, мудрый, в своей мудрости безжалостный, как хирург, богатый, как хирург, опытный, как хирург, Ф. - Франкенштейн этой книги, создавший Эдит и ее мужа; или нет, - Ф. - бог этой книги, начало всевидящее, всепрощающее, всемогущее, карающее и направляющее, ко всему причастное, знающее все и любящее всех, - друга своего, от имени которого ведется с нами рваная и путанная речь, он хватает за фаллос и дрочит, жену его, Эдит, он моет Мылом от Прыщей, заставляет слушать длинные умные слова, пока она не кончит, знакомит с Датским Вибратором и под конец толкает к самоубийству. Он покупает фабрику, спит с четырьмя несовершеннолетними индеанками из племени А., часто плачет и находит тайные послания во влагалище дурдомовской медсестры. Он рассказывает своему другу полную и крайне подробную историю Катрин Текаквиты - подарок Господа Бога маленькому смертному, евангелие его жизни, холодный огонь его чресел. Медленный, мягкий.

We're both of us beneath our love, both of us above. Это не похоже на "Голый завтрак", идите на фиг, Деконструкторы Текста; и на шестидесятнический роман не похоже, и на гейский роман, порнографический роман, наркотический роман, религиозный роман все это непохоже, - это похоже на Борькин ящик с игрушками, где можно найти кусочек прошлогоднего сыра, "Алису в стране чудес", безголовую лошадь, сломанное распятие, бумажную розу, плюшевого динозавра, - "Мать, я почти уверена, что мы нашли бы там Датский Вибратор, если бы решились вывернуть всю кучу на пол". Да, именно так, - я думаю, если бы у Экзистенциального Ужаса были детки, в их ящике с игрушками лежали бы и шерстяное одеяло Катрин Текаквиты, и собранная Ф. коллекция мыла, и Vexilla Regis, и Датский Вибратор, и зеленая мягкая книжка "Прекрасных неудачников", сдавленная любовью сверху и снизу.

And dance me to the end of love.

Dance me to the children who are asking to be born. Маленькие кусочки поэзии впиваются в текст романа, как шипы в тело Катрин Текаквиты. Ready-mades англо-греческого разговорника, "отвратительно напечатанного в Салониках" и используемого героем, как молитвенник:

КАТРИ ТЕКАКВИТА В ТАБАЧНОЙ ЛАВКЕ

(она - изящным курсивом)

Не подскажете, где здесь табачная лавка?
На углу улицы с правой стороны, сэр
перед Вами, сэр
будьте любезны, пачку сигарет
какие у вас есть сигареты?
у нас есть прекрасные сигареты
мне нужен табак для трубки
мне нужны крепкие сигареты
мне нужны легкие сигареты
будьте любезны, еще коробку спичек
мне нужен портсигар, хорошая зажигалка, сигареты
двадцать шиллингов, сэр
спасибо. До свидания

"Заклинание истории в среднем стиле", написанное Ф.:

История - Паршивая Струна,
Которая отправит Крышу спать,
Ореховой Задвинув Дрянью,
Что лучше было придержать.

Стихотворение в прозе в последнем абзаце: "...Его имя восславлю в Парламенте. Замолчит Он - покорно стерплю. Я прошел через пламя семьи и любви. Мы с другом спим и с любимой дымим. Говорим о беднягах, кто скрылся, бежал. Лишь радио здесь, и я, руки воздев, приветствую тех, кто это читал..." Еще куски ритмической прозы, песни Теток, пытающихся выдать замуж Катрин Текаквиту, "Заклинание истории в старом стиле", стихи, посвященные ебливой красоте Эдит. Поэзия лежит внутри романа Коэна, свернувшись эмбрионом, подрастает по мере нашего продвижения от посвящения к послесловию, чтобы через несколько месяцев после написания "Неудачников" появиться на свет очередным - третьим - сборником: "Паразитами небес", "Зимней леди", "Сюзанной", "Марианной", решением "стать певцом".

Dance me through the curtains that our kisses have outworn. Коэн писал роман в Греции, располагая редкой книгой о Катрин Текаквите. Книгу он впоследствии потерял. Это была книга подруги Коэна, Аланис Обамсавин, индеанки из племени Абенаки, чья квартира, заполненная портретами Катрин, часто служила писателю приютом. О, Катрин, чистая и холодная, как вода в твоем чудодейственном роднике, Катрин, Ирокезская Дева, на чью душу католическая вера наделась плотно, как перчатка, подходящая к каждому движению, к каждому суставу, к каждому сгибу маленьких коричневых пальчиков! Ф. был их богом, ты была их ангелом-хранителем, спасшим главного героя от гибели и безумия после смерти Эдит, Блаженная Катрин, дочь двух отцов - Отца Текаквита и Отца де Ламбервиля. Этот роман, напичканный цитатами из твоих биографий и возносимыми к тебе молитвами, описаниями твоих Чудес и восхвалениями в твой адрес на греческом, французском, английском, - Катрин, он не о католичестве, не об индейцах, не о миссионерах и не о возвращениях, он о том, что одним - таким, как ты, Катрин, - вера дается при рождении, и Церковь становится лишь звеном в их пути к заслуженному раю, а другим она не дается никогда, даже если их крестят все святые отцы всех миссий, посланных ко всем племенам Канады во все времена существования католической церкви. Несчастные, будем мы проходить вереницей мимо тебя, умирающей в залитой кровью мученической постели, и говорить: "Я курил навоз. Помолись за меня", "Я осквернил водопад мочой. Помолись за меня", "Я мучил енота. Помолись за меня". Перед нами будут раскрываться потертые занавески исповедален, но даже там, Катрин, среди слез раскаяния и слов откровения, вера не дастся нам в руки, и полученное отпущение не сделает нас ближе к раю. Потому что мы верим, что грешны. Помолись за нас.

Raise a tent of shelter now, though every thread is torn. И может быть, тогда мы получим в свое распоряжение маленькое убежище в Доме На Дереве.

And dance me to the end of love.

Примечание:

Вернуться1 Цитата из письма, присланного Коэну пациентами лечебницы для душевнобольных после данного там концерта: "Вы знаете, кто мы, и тот факт, что вы снаружи, а мы внутри, очень помогает нам надеяться".