Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20011224.html

Прорыв из круга
Михаил Тарковский. За пять лет до счастья: Рассказы и повести. М.: Издательский дом "Хроникер", 2001. - 335 с. - Тираж 2500 экз. ISBN 5 - 901238 - 11 - 7

Мария Ремизова

Дата публикации:  24 Декабря 2001

Нет ничего удивительно в том, что Михаил Тарковский, внук знаменитого поэта и племянник не менее знаменитого режиссера, оказался писателем. Гораздо странней было бы, соверши он какой-нибудь головокружительный бросок из среды искусства (где "по праву рождения" был бы встречен с распростертыми объятиями, обласкан, принят как свой), - в другую, совершенно не связанную с ней область. И все же в свое время он именно так и поступил - сперва выбрав себе более чем экзотическую, с точки зрения этой среды, специальность - зоолога и охотоведа, а потом и вовсе бросив столичную жизнь. Вот уже пятнадцать с лишком лет Михаил Тарковский живет в тайге, в Красноярском крае. Выстроил себе дом, держит охотничий участок... В Москве бывает только наездами, правда, теперь, кажется, все чаще и чаще...

Видать, от судьбы все-таки не уйдешь. Именно там, в тайге, окончательно, казалось бы, выйдя за пределы предназначенного судьбой круга, Михаил Тарковский, начинает писать.

Начинал Тарковский как поэт, сейчас в издательстве "Хроникер" у него вышла книга прозы - "За пять лет до счастья". До этого не один год он публиковал ее по журналам - начинал с "ведомственных", типа "Охота и охотничье хозяйство", потом пошли столичные "толстяки". Удивительное дело: Михаил Тарковский, кажется, единственный (во всяком случае, один из очень и очень немногих), кого можно встретить в изданиях враждебных лагерей. Тарковского с равной готовностью публикуют журналы "Москва" и "Наш современник" - и, пожалуйста, "Новый мир". В чем тут дело?

На первый взгляд, ответ очевиден: проза Тарковского очень органична. Он пишет о самых простых вещах - о тайге, о быте сельчан и охотников, о любви, жизни и даже смерти - без надрыва, без истерических всплесков, пользуясь, казалось бы, самыми нехитрыми и давно известными в литературе приемами. В то же время в его текстах нет вообще никакой "политики" - ни той агрессивно-протестной ноты, на которую почти сплошь сбились современные "деревенщики", ни спекуляции на том, что востребовано и актуально только на сегодняшний день, - чем грешат писатели противоположного лагеря.

Пафос прозы Михаила Тарковского можно было бы определить как удивление человека перед открывшейся ему неизвестной и неизведанной стороной бытия. Возможность такого нескончаемого удивления для Тарковского обусловлена именно тем, что он, человек, воспитанный урбанистической культурой, вынужден как бы заново возвращаться к самым естественным вещам, постигать их суть - и гармонию.

Тарковский буквально вырвал у судьбы возможность встать на самую линию разрыва и, пропустив через себя этот опыт, художественно обработать его, совмещая почти не совмещающиеся культурные пласты. Поэтому его "простые" герои никогда не бывают одномерны. Внутри каждой личности, попадающей в его поле зрения, обязательно проходит какая-то трещина, заставляющая человека метаться - пусть и неосознанно - между двумя полюсами. Неважно, как в каждом конкретном случае будут обозначены эти полюса, важно, что внутренний разрыв не дает его героям успокоиться, толкает все время что-то искать - в конечном счете, вероятно, смысл жизни. Поэтому герои Тарковского так любят пофилософствовать - под водочку, конечно, - часто не умея выразить словами то, что смутно бродит в душе. Как правило, все они что-то в конце концов понимают - к счастью, автор не объясняет, что именно. Некоторые вещи вообще не стоит выражать словами: почувствовать можно, пересказать нельзя.

Художественный образ оставляет возможность для спасительной недосказанности. У Тарковского хватает чутья оставлять текст недоговоренным. Он резервирует в нем свободное пространство, где рациональное уступает место эмоции. В принципе, на этом строится вся поэтика прозы Тарковского. Сюжеты его рассказов и повестей формально очень просты, а художественный язык скромен и достаточно скуп, на первый взгляд эта проза кажется чем-то сродни очерковой. Внешние, фабульные события - самые что ни на есть бытовые, обыденные, словно нехитрые слепки с произвольно выбранного отрезка жизни, мало чем отличающегося от любого другого.

Но под этим "внешним" сюжетом всегда скрывается второй, заставляющий в финале ретроспективно пересматривать все, прошедшее перед глазами, - и неизбежно заново переосмыслять. Оказывается, что вся цепь по видимости малозначительных эпизодов и вроде бы несущественных деталей обладает заранее известным автору смыслом, в котором скрыто нечто гораздо большее, чем простое бытописание и простодушный натурализм. Возможно, здесь как раз и срабатывает базисная городская культура, тщательно маскировавшаяся под неприхотливое "деревенско-натуралистическое" письмо.

Текст выявляет хрупкий баланс между естественным и культурно освоенным: персонажи и автор разом разносятся по полюсам - то, что первым дается изначально (ощущение подлинности, глубинной осмысленности бытия, которое для них, однако, невыразимо и потому остается в конечном счете мучительной загадкой), второму (автору) приходится как бы осваивать заново, отвоевывая у рационального мышления право на интуицию и внелогический подход.

Проза Михаила Тарковского фиксирует очень важный для всей современной культуры эксперимент - преодоление общей "цивилизационной усталости" путем интуитивного продвижения к естественным основам бытия. В случае Тарковского это ни в коем случае не направление "обратно", к исконному и посконному, и даже не вперед (если понимать под этим "прогресс" в общепринятом значении), но скорее какой-то особый, лежащий вне этой прямой, путь, намечающий поиски внутреннего смысла, а не внешних - социальных и поведенческих - стереотипов.

Проза Тарковского не метафорична и не символична, в ней нет художественных изысков. Зато в ней есть одно крайне важное для всего нынешнего литературного процесса качество - она многомерна. Ее нельзя разложить по полочкам (и в этом смысле она неудобна). Но благодаря ей можно что-то понять. Во всяком случае - почувствовать: мир не так прост, как нам часто кажется.

Узнав о гибели "Титаника", Александр Блок записал в дневнике: "Слава Богу, есть еще Океан". Так вот, он все еще есть - даже в наше плоское и уже почти искусственное время.