Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
В поисках персонажа
Копосов Н.Е. Как думают историки. М.:Новое литературное обозрение, 2001.-326 с. - Тираж 2000 экз.- ISBN 5-86793-162-5

Дата публикации:  25 Декабря 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Историк выделяет во французском обществе начала XVII века высшую знать, родовитое дворянство, новое дворянство, чиновничество, буржуазию, городские низы и крестьянство. Столько раз мы читали подобное, даже отвечали на экзаменах, спохватиться и в голову не приходит. А ведь высшая знать, родовитое дворянство и новое дворянство являются частями дворянства, но почему-то выступают как самостоятельные категории. И дворянство, буржуазия, крестьянство определяются на основании экономических критериев, а для чиновников критерий почему-то профессиональный. Копосов не зря вспоминает псевдокитайскую классификацию Борхеса, по которой животные делятся на принадлежащих императору, набальзамированных, только что разбивших кувшин... Но тут же отмечает, что слова историка нас не шокируют "не потому ли, что многие классификации, используемые историками, ничуть не более последовательны, и нас скандализуют скорее парадоксы, к которым приводит стремление быть слишком логичным". Историк, поставивший целью дать определение дворянства, приходит к выводу, что не было ни одной черты в правовом статусе дворянства, которую бы разделяли все дворяне и никто кроме них. Но не следует же из этого, что дворянства вообще не было.

А без описания действующих лиц не обойтись. Может быть, применить новые типы классификации, где класс четко не очерчен, "определен не снаружи ограничивающей линией, но центральной точкой изнутри; не тем, что он с определенностью исключает, но тем, что он несомненно содержит; примером, но не правилом" (У.Уивел)? Не жесткое разделение на черное и белое, а большая или меньшая близость к некоторому прототипу. Но выделение прототипа неизбежно субъективно и плохо поддается анализу.

Имена для моделей и типов классификации - персонажей истории - берутся из живого языка и несут много непредусмотренных смысловых оттенков, а также риск осовременивания прошлого. Заимствовать терминологию изучаемой эпохи? Тогда исчезнет дистанция рефлексии. Не употреблять имен вообще? Но годен ли персонаж "промежуточного статуса между наемными рабочими и мастерами ремесел" в участники исторической драмы?

Привычны деления общества на дворянство, духовенство и третье сословие - или дворянство, крестьянство, буржуазию и пролетариат... Но число элементов обычно не более 3-4, и дело тут, похоже, не в исторической реальности, а в пороге способности человека оперировать несколькими различными объектами. В одной из работ историк прямо жалуется, что чрезвычайно трудно анализировать классовую борьбу во Франции времен Ришелье, поскольку участвовали в ней не два, а целых четыре класса.

Классификация оказывается относительной. Есть экюйе, оруженосец, владелец мелкой сеньории, иногда отправлявшийся воевать, едва умевший (по крайней мере, при Людовике XIII) читать и писать. "Но мы едва ли употребим этот термин, скажем, в контексте отношений сеньоров и крестьян. Скорее мы скажем: "мелкие дворяне". Один и тот же человек - экюйе относительно рыцаря, мелкий дворянин относительно крестьянина.

А есть еще и "патологическая категоризация", о которой говорил американский психолог А.Маслоу, страх перед живой действительностью и стремление укрыться в мире формализованных научных объектов.

"Мы все пишем о других. Но другим мы приписываем собственные поступки и состояния души - пусть вымышленные". Историю пишет историк - не идеальный наблюдатель, а человек, погруженный в свое время, свой язык, наделенный своими стандартами и способами восприятия мира. Но другой истории быть не может. "Происходившее в действительности становится историей лишь в той мере, в какой попадает в область разума и преобразуется в ней". Мы можем только постараться понять, как думает тот или иной историк, чтобы сделать соответствующие поправки. Понять себя, чтобы скорректировать себя. Неизбежны привлечения психологии восприятия, лингвистики, даже математики - топологии. (Пригодилась бы Копосову и теория распознавания образа. Ведь удается объяснить компьютеру, что "А" и "а" - это одна и та же буква, но если от кружочка отнять всего лишь маленький хвостик справа внизу, это будет уже не "а", а "о".)

Статус человека в обществе зависит не только от денег, но и от происхождения, профессии, объема власти в его руках и многих других факторов. Попытаться свести все эти иерархии в одну? Это попытались сделать еще при Людовике XIV, в сугубо практических целях, авторы налогового кодекса. И перемешали все сословия: в один класс попали мелкопоместные дворяне, буржуа второстепенных городов и богатые фермеры. Признать, что социальное пространство многомерно? Но для этого нужно другое восприятие пространства и времени. Ведь разделение истории на Древнюю, Среднюю и Новую сопоставимо с открытием перспективы в живописи. Дальний план, средний, ближний. История как единство картины, а не сумма отдельных историй, поучительных примеров из прошлого. И времени галилеевой физики, равномерно текущему слева направо по оси координат, соответствовала история XVIII века с ее верой в прямую линию прогресса, а этой истории соответствовало представление об одномерной социальной иерархии. А переворот в физике начала XX века (теория относительности, квантовая механика) сопровождался изменением точки зрения в истории. "Психологический процесс занял место внешней реальности в качестве важнейшего предмета для изучения. Самым главным казалось теперь не то, что существовало на самом деле, но то, что люди полагали существующим" (Г.С.Хьюгс). Идея множественности пространств открыла дорогу идее множественности социальных иерархий.

Многое о концепции историка могут сказать названия разделов книги. Не "Общество", но "Управление обществом" - очевидно, что общество при этом рассматривается с точки зрения государственной власти, как будто оно не имеет своих независимых источников движения. И последовательность изложения вовсе не так безобидна. "Рассказать сначала о политике, затем - об обществе, затем - об экономике и культуре означает установить между этими группами фактов иерархические отношения... спроецировать на историю внутреннюю логику структуры текста". Но, с другой стороны, неизбежно приходится с чего-то начинать...

А для французских историков конца XIX века главным содержанием истории были "политические конфликты, государственное строительство, борьба за свободу совести..." - то есть актуальные для Франции конца XIX века политические темы. Акцент на правах личности вызвал к жизни историю культуры (от Ле Гоффа до А.Я.Гуревича), носителем которой является эта личность. "Прошлое мы изучаем не ради него, а ради настоящего, ради самих себя", и отказ от конструирования истории с точки зрения вечности, включение в нее самого историка, - обычная (и трудно дающаяся) интеллектуальная честность.

Все это стоит иметь в виду не только историку, но и социологу или политическому журналисту, которому, прежде чем бодро писать, что такие-то социальные группы хотят того-то, не мешало бы подумать, как он выделял эти группы, не приписывает ли он им свои собственные интересы, и так далее. Дисциплина мысли, умение время от времени оглядываться на себя необходимы, наверное, вообще всем. И остается только пожалеть, что язык книги очень формален, тяжел. Конечно, предмет требует логической строгости, но это означает только то, что требуются и дополнительные усилия для придания тексту динамичности. Что вполне возможно, судя по приводимым в книге цитатам других историков.

А казначеи Людовика XIV со своим пониманием социальной иерархии собирали налог, в конечном счете, не с трудноопределимых доходов, а с явного положения, статуса... Но это не очень им помогло...


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Мария Ремизова, Прорыв из круга /24.12/
Михаил Тарковский. За пять лет до счастья: Рассказы и повести.
Линор Горалик, Вы снаружи, а мы внутри /20.12/
Леонард Коен. "Прекрасные неудачники". Перевод Анастасии Грызуновой.
Сергей Князев, Набоков без языка /19.12/
Олег Постнов. Страх.
Андрей Левкин, Петля Скидана /18.12/
Александр Скидан. Сопротивление поэзии: изыскания и эссе.
Олег Дарк, Сорокалетняя женщина /17.12/
Наталья Смирнова. Фабрикантша: Роман, рассказы.
предыдущая в начало следующая
Александр Уланов
Александр
УЛАНОВ
alexulanov@mail.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru