Я давно заметила, что едва ли не все имярековеды, во-первых, с годами усваивают наиболее яркие недостатки своих героев и, во-вторых, пламенно ненавидят горстку товарищей по имярековедческой партии. Судите сами: хлебниковеды зачастую слегка или не слегка безумны; хармсоведы почем зря лупят друг друга огурцами по головам; достоевсковеды обожают рассуждать про исконность и посконность. И все, буквально все, чуть что - сразу хвать былого соавтора-соредактора за горло! Даже и Миша Кралин, чудесный мальчик из Лодейного Поля, которому через Лидию Корнеевну Чуковскую был послан ободряющий привет, и тот не нашел ничего лучшего, как на старости лет... Впрочем, я даром тайн не выдаю своих...

Разве что в короленковедении, как в каком-нибудь экзотическом кроликоведении, все тихо, уютно и спокойно.

Мандельштамоведение, увы, не составляет исключения из общего правила. Умение Осипа Эмильевича (и Надежды Яковлевны) портить отношения с людьми на ровном месте с избытком передалось исследователям его творчества. В роли, так сказать, застрельщиков почина выступили в свое время сама Надежда Яковлевна и Николай Иванович Харджиев, которые от текстологических споров очень скоро перешли на самые что ни на есть личности (Н.Я.Мандельштам об Н.И.Харджиеве: "Евнух и мародер"; Н.И.Харджиев об Н.Я.Мандельштам: "Потоки грязи источила// И христианкой опочила"). А два последних десятилетия можно, не рискуя сильно ошибиться, назвать годами реванша и бенефиса Эммы Григорьевны Герштейн. В своих мемуарах она всем сестрам раздала по серьгам, каждое лыко вставила в строку. В ее воспоминаниях копошатся, как пауки в банке, один (одна) гаже другого (другой): Шкловский, Ираклий Андроников, Харджиев, Лев Гумилев, Мария Петровых, художник Осмеркин, Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна... Воистину, никто не забыт и ничто не забыто! Дополнительную прелесть мемуарам Эммы Григорьевны придает то обстоятельство, что никто ей не может толком ответить - даже свои воспоминания о Льве Николаевиче Гумилеве она опубликовала хоть почти сразу же, но - все-таки - после его смерти.

И вот теперь О.С. и М.В.Фигурновы, консультируемые В.В.Шкловской-Корди, Н.С.Бялосинской и Н.В.Панченко, решили исправить положение. В издательстве "Наталис" они выпустили объемистый том устных воспоминаний о чете Мандельштамов, составленный, прежде всего, на основе магнитофонных бесед Виктора Дмитриевича Дувакина с близкими и далекими мандельштамовскими знакомыми. Часть бесед специально для книги провели сами Фигурновы.

Следует сразу же отметить, что со своей прямой задачей составители справились неплохо. Публикуемые расшифровки стенограмм сопровождаются короткими, но содержательными справками о собеседниках Дувакина. Для комментария привлечен богатый материал, иллюстрации подобраны тщательно и со вкусом. Другое дело, что по-настоящему глубокие или хотя бы просто интересные воспоминания об Осипе Мандельштаме можно пересчитать по пальцам. Это, помимо мемуаров Надежды Яковлевны и Эммы Григорьевны, - воспоминания филолога Константина Мочульского, не очень успешно учившего Мандельштама греческому языку; мемуарный очерк Михаила Карповича; воспоминания Натальи Евгеньевны Штемпель; мемуары Семена Липкина; заметки Лидии Яковлевны Гинзбург; записи из дневника Николая Пунина; воспоминания Марины Цветаевой и, разумеется, "Листки из дневника". Вот, собственно, и все или - почти все. Что же касается мемуаров о Мандельштаме, помещенных в рецензируемом томе, то они, как правило, сводятся к описанию внешности поэта ("хохолок", "лысеющий лоб", "высоко закинутая голова"), да к нескольким более или менее избитым анекдотам об авторе "Камня" и "Стихов о неизвестном солдате".

Но это бы еще ничего. В конце концов, драгоценные крупицы, как показал Ю.М.Лотман, можно добыть и из самых бесперспективных источников (так, например, устные мемуары С.А.Макашина о Мандельштаме позволяют с достаточной степенью уверенности предположить, что Осип Эмильевич самовольно отлучался из воронежской ссылки в Москву - факт нигде и никем прежде не зарегистрированный).

Куда менее целесообразным показалось мне стремление составителей этого тома любой ценой "обелить" светлый образ Надежды Яковлевны, представить ее чуть ли не Прекрасной Дамой и Золушкой-Снегурочкой в одном лице. Соответственно, главную отрицательную роль составители и редакторы отвели Э.Г.Герштейн, которую даже близкая подруга Ахматова (если поверить Н.Панченко) называла не иначе как "эта дуреха".

Хочу быть понятой правильно: я всегда с огромным уважением относилась к мандельштамовской вдове. Ее героическая роль в спасении литературного наследия мужа беспримерна; ее воспоминания - замечательный образец жгучей, памфлетной и во многих своих общих оценках - диагностически точной прозы.

Скажу больше: собиратель и публикатор, на мой взгляд, никогда не должен брать на себя функцию цензора: не его дело останавливать или купировать-кастрировать мемуариста, если тому вдруг вздумается предаться заочному выяснению отношений со своими героями. Если есть документальные опровержения слов мемуариста, их можно привести в примечаниях.

Но публикатор и собиратель ни в коем случае не должен сам ввязываться в спор между мемуаристами, выступать на стороне одного - против другого. "От души прилагаю к себе самому ахматовскую формулу: "Его здесь не стояло", - писал о конфликте Надежды Яковлевны и Эммы Григорьевны С.С.Аверинцев.

И уж тем более не годится подзуживать собеседника, провоцировать его на то, чтобы сводить счеты с кем бы то ни было. А именно этим постоянно грешат О.С. и М.В.Фигурновы. Приведем только два примера из многих. Первый пример - фрагмент беседы Фигурновых с дочерью Марии Петровых Ариной Головачевой (которая, по собственному признанию, мемуаров Герштейн о Мандельштамах и своей матери не читала "из чувства самосохранения"). Жирным шрифтом выделены реплики составителей.

Арина Витальевна, давайте вернемся к мемуарам Герштейн. В частности, в них Эмма Григорьевна говорит вполне утвердительно <...> что перед первым арестом Мандельштама Мария Сергеевна (после прочтения ей Осипом Эмильевичем "Горца") была в таком состоянии, что могла пойти к следователю...

?!

...чувствуя себя Раскольниковым, "с трудом удерживающимся, чтобы не броситься в объятия Порфирия Петровича". Цитирую дословно.

??!

Это было?

У меня просто нет слов, такого просто не могло быть. Этого мне никто не решился пересказывать. Убеждена, что... -

и далее по полной программе. Второй пример - еще более выразительный - фрагмент беседы составителей с дочерью Осмеркиных - Татьяной:

Татьяна Александровна, Эмма Герштейн в своих Мемуарах <...> говорит, что листок с автографом стихотворения Осипа Эмильевича "Откуда привезли? Кого? Который умер?.." она передала Вашей матери, Е.К.Гальпериной-Осмеркиной. И дальше...

Может быть.

...Герштейн приводится такая фраза Елены Константиновны: "Я его спустила в уборную" (о чем Эмма Григорьевна "с сокрушением" и сообщила Надежде Яковлевне). Вы могли бы это откомментировать?

Этого не могло быть, потому что <...>

В своих Воспоминаниях Надежда Яковлевна утверждает, вопреки версии Эммы Герштейн, что листок с уничтоженным автографом Мандельштама лежит на совести самой Эммы Григорьевны. Но ведь Герштейн переводит вину...

...на маму...

...на человека, которого ко времени издания Мемуаров, то есть к 1998 году, уже не было в живых.

Вообще у нее какие-то странные воспоминания вдруг обнаруживаются <...> у нее, вероятно, с юных лет был этот комплекс молодости ее неудачной, когда она просто не нравилась. Сейчас же она сама себя убедила в обратном, мне кажется, это так.

К чести Татьяны Осмеркиной: в какой-то момент беседы с Фигурновыми она спохватилась: "Господи, я рассказываю так же, как Эмма Григорьевна".

На составителей книги "Осип и Надежда Мандельштамы" подобное озарение, увы, так и не снизошло.