Ситуация со "Структурой волшебной сказки" парадоксальна: работа, широко известная как в России, так и за ее пределами, выходит у нас отдельным изданием впервые. Эта коллективная монография (авторы - Е.М.Мелетинский, С.Ю.Неклюдов, Е.С.Новик и Д.М.Сегал) печаталась частями в тартуских "Трудах по знаковым системам", соответственно, в 1969 и 1971, и сразу же привлекла к себе внимание за рубежом. В 1971 "Структура волшебной сказки" удостаивается международной премии Питре за лучшую работу по фольклористике, в 1974 выходит по-английски, а затем и на других европейских языках. В СССР же (из-за эммиграции Д.М.Сегала) отдельного издания книги пришлось ждать тридцать лет.

"Структура волшебной сказки" - памятник отечественной структуралистской мысли. Власть в свое время расценила это научное направление как идеологическую угрозу и почла за лучшее запереть его в тартуской резервации. Однако и после исчезновения идеологических барьеров структурализм не обрел (если не считать таких популярных фигур, как Ю.М.Лотман) у нас всеобщей любви. Широкие филологические и околофилологические массы решили, что структурализм - это слишком сухо и неудобочитаемо, и вообще, относится не к содержанию и сути препарируемого таким способом явления, а к его форме.

История фольклористики, на Западе длительное время существовавшей преимущественно в виде науки о мифах, свидетельствует об обратном. На момент своего рождения структурализм был попыткой пробиться именно к содержанию этих темных и сбивчивых историй. Так и следует понимать один из наиболее часто применяемых структуралистами эвристических приемов - бинарную оппозицию. Есть у этого способа описания культуры и другие источники, никак не связанные с фонологическими таблицами из сочинений Фердинанда де Соссюра, например - философия Гераклита и Гегеля.

Именно в этом ряду оказывается Клод Леви-Стросс, показавший, что миф - это метафорическое снятие противоречий, главное из которых - трагическая противоположность жизни и смерти. Рассказывая о происхождении светил, растений, животных, орудий труда и обычаев общежития, миф выстраивает цепь аналогий и окольными путями подводит к утешительному выводу: противоположности эти не абсолютны, так как структура универсума изобилует посредниками, соединяющими несоединимые полюса.

Мелетинский, Неклюдов, Новик и Сегал также в значительной мере опираются на идеи Леви-Стросса и развивают их. Уже на первых страницах монографии постулируется структурное тождество мифа и отдельных сегментов сказки: сказка точно так же, как и миф, представляет собой череду потерь и приобретений; отличен только масштаб событий (социальное и семейное вместо космического и общечеловеческого). Однако идею Леви-Стросса о "замкнутой комбинаторике" фольклорной традиции тартуские авторы развивают по-своему: поскольку в сказке взятые из мифов элементы организованы в более жесткую структуру, она обладает принципиально иным содержанием.

Подобно другим структуралистам, авторы "Структуры волшебной сказки" раскладывают фольклорный текст на оппозиции, однако - и в этом заключено колоссальное отличие их подхода от позиции Леви-Стросса - на первый план выходит роль оппозиций в синтагматическом развертывании повествования. Фактически, противопоставленными оказываются сюжетные блоки в рамках опять-таки сюжетного инварианта, а не мифологические образы и мотивы из разных сюжетов, как в леви-строссовских "Мифологиках". Такое отличие неслучайно. Мелетинский, Неклюдов, Новик и Сегал отталкиваются от идей Проппа, который, описав инвариант волшебной сказки как последовательность функций, обнаружил, что часть их группируется попарно (задача-решения, бой-победа). Обобщив ряд пропповских функций, коллектив наших авторов предложил более абстрактный символический язык описания сказки. Полученная в результате модель демонстрирует бинарность всех без исключения сюжетных блоков и полностью укладывается в так называемую "каноническую формулу" Леви-Стросса, разработанную французским ученым на материале мифов.

Другое дело, что вместо метафорического снятия противоречий в сказке мы имеем дело с уменьшением их масштабов и конкретизацией, так что для разрешения проблемы достаточно отдельно взятых действий героя, например - убийства Змея-Горыныча. Таким образом, противопоставление сюжетных блоков оказывается принципиально более значимым, чем отношения оппозиции между персонажами.

Впрочем, нельзя сказать, что "парадигматический" структурализм Леви-Стросса остается невостребованным. Конечно, оппозиции, извлеченные из сказки, уже не дают возможности реконструировать мифологическую картину мира, которая бы соответствовала каким-либо этнографическим и историческим реалиям. Однако с их помощью оказалось возможно ввести в структурное описание сказки те элементы, которые, несмотря на свой клишированный характер, не нашли места в модели Проппа. Речь идет о кочующих из сказки в сказку персонажах.

Из опубликованной в приложении статьи Е.С.Новик "Система персонажей русской волшебной сказки" явствует, что имена персонажей, содержащие, на первый взгляд, минимум информации, вполне позволяют описать каждого из них как пресловутый левистроссовский пучок признаков. Характеристики персонажа Новик успешно распределяет по четырем категориям: признаки индивидуального, семейного и сословного статуса, а также признаки локализации. Каждая из этих категорий, в свою очередь, представляет собой группу оппозиций, например, индивидуальный статус определяется оппозициями естественный/сверхестественный, антропоморфный/неатропоморфный, мужской/женский, старший/младший, взрослый/ребенок... Столь же четкую классификацию предлагают авторы книги и для действий персонажей, устанавливая корреляции между типами персонажей, их действиями и пропповскими функциями.

Структурное описание позволяет авторам развести идею Проппа о том, что волшебная сказка повествует об испытании героя, и его же спорную гипотезу о ритуалистическом генезисе этого жанра. С одной стороны, отличные от главного героя персонажи, в зависимости от отношения к нему, распределены по двум группам - испытатели и помощники. С другой стороны, указанная "героецентричность сказки" показывает, что враждебность или дружественность персонажей по отношению к главному герою куда важнее для действия сказки, чем их мифологические и обрядовые атрибуты. Таким образом, на язык структурализма переводится не только "Морфология волшебной сказки", но и основная идея "Исторических корней".

Конечно, о том, что собой представляет предложенное структурное описание - порождающую матрицу или прокрустово ложе, можно еще спорить. Очевидно, что тогда, во второй половине 60-х, структурное описание сказки было для авторов захватывающим экспериментом, сулящим новые, неожиданные открытия. Отдельные натяжки и перегибы при таких настроениях не только неизбежны, но и вполне извинительны.

И тем не менее, красота и разработанность предложенной концепции и 30 лет спустя сильно затруднят работу тем, кто пожелает ее опровергнуть.