"Мари-Анж, сестренка, Пьеро, брат мой, которого я знаю наизусть! Для меня вы - открытая книга. Я называю вас по буквам. Я разыщу вас и ночью. Вы - мои, я - ваш. Мы свободны отдаваться друг другу. Мы мотаемся по жизни, как папские легаты... Остынь. Расслабься. Никаких лишних усилий. Будь беззаботен, как идиот. Трахаться будем, когда захочется. Сейчас мы мирно едем, любовно молчим, нас связывает тайный союз. Мы полны оптимизма. Веры в будущее. Больше никогда мы не испытаем страха, даже если возникнет опасность. Даже если послышится зловещий треск, даже если мне станет ясно, что мы умрем менее чем через минуту... Можете успокоиться, господа парикмахеры!.. Мы сходим со сцены!".

"Вальсирующие" - это движение, это необходимость двигаться, чтобы жить. Остановиться - значит сравняться с добропорядочным буржуа. Движение как выход из правильного и скучного образа жизни. Двум лихим парням далеко не безупречного поведения их движение кажется прямой линией, стрелой, разрывающей пространство; на самом деле линия уже давно начала сворачиваться в спираль. "Жизнь - сложная штука. Сколько я ни пытался, ни разу не увидел ничего простого. Хочешь сделать как лучше, а выходит одно дерьмо".

Начинается с пустяка - машины, угнанной от скуки. Чтобы покататься. Но всякое действие имеет последствия - и попытки избежать этих последствий все дальше заталкивают в бегство. Если это и бунт, то неосознанный и растерянный. Изначально направленный против конкретного человека, унизившего их, он разрастается в бунт против всех "парикмахеров", против системы, против самих себя.

Отлаженная схема существующей жизни не желает, не может, не имеет права включить их в свой обывательский круговорот. Умелый слесарь вынимает заржавленные шестеренки из смазанного механизма. Другого выхода не предусмотрено - либо ржаветь в канаве, либо сопротивляться, шокируя окружающих своими выходками. И вскоре уже теряется первоначальный смысл поступков. Попытки обретения свободы, протест против рутины превращаются в "разрушение ради разрушения". Важно уже не собственное освобождение, а стремление унизить, разбить, стать грязнее грязного. Страх, от которого убегают двое, заставляет их совершать все более непредсказуемые движения, обреченные на бесполезность и бесцельность. Они вынуждены опускаться на огненную почву повседневности. Еще никому не удавалось, подпрыгнув, навсегда остаться в воздухе. А иной способ избежать обыденности им неведом. Они стараются разобраться с окружающими, а не с самими собой. Здесь возможна только самая непосредственная и простая реакция на происходящее. Энергия раскрученной пружины ударяет в первую очередь по тому, кто пытается ее скрутить. И поскольку нет изворотливости и способности вовремя отскочить или пригнуться, освободившаяся сила бьет по зубам и головам своих освободителей. Неумение пользоваться той свободой, которая внутри каждого человека. Герои падают в пустоту собственного "я", стремясь от него избавиться, но неизбежно попадая в ловушку системы, которая и провоцирует такое "кипение крови". Включается механизм отторжения, разрушения. Динамика неупорядоченного движения разрывает пространство существования, заставляя путаться в кусках, обрезках и скрученных нитках. Начинает действовать инерция - хватает лишь первоначального толчка, чтобы шарик катился достаточно долго, но - до первой ямы или первого подъема. Потом - либо обратный ход, либо полная неподвижность. Что хуже - сказать трудно. Все силы уходят только на разрушение. И растущее раздражение, направленное вовне. Страшно остановиться, потому что окажется, что нет ничего, кроме разрушения. Даже собственное существование становится проблематичным.

Жизнь в состоянии лихорадочного возбуждения, спонтанность и нерациональность. Сначала - игра в недозволенное, которая постепенно становится все более зловещей и практически неостановимой. Размах маятника все шире, смех переходит в истерику. Неуправляемая стремительность набирает скорость, и любое решение предполагает одну и ту же очевидность. Невозможно ни остановиться, ни развернуть в другую сторону мчащуюся махину, что захватила их с собой. Механизм, запущенный как бы не всерьез, понарошку, выходит из повиновения и диктует свои жесткие условия.

А дальше происходит неожиданное. Положительное и отрицательное как-то постепенно меняются местами. И двое находящихся в розыске нарушителей общественного порядка, которых ждет тюрьма, становятся открывателями нового знания - в себе, в других, вокруг себя. Начинаешь ловить себя на мысли о богатстве душевных переживаний этих молодых негодяев, о щедрости души, которую они растрачивают, не жалея, без оглядки, когда встречаются с самой обыкновенной женщиной, вышедшей из тюрьмы. Роман от подросткового боевика переходит к выявлению в человеке границ, разрезающих его пополам.

Монологи людей, которых больше некому выслушать. Никому, кроме двух раздолбаев, не пришло в голову, что именно эта женщина нуждается в утешении, сострадании, жалости. Потребность любить, отдавать свою любовь, бережная и рвущаяся нежность к седой и некрасивой женщине, преображение ее и их в этой духовной и плотской любви. Раскрытые глаза и души. Бесконечное сумасшествие. Реализация неизрасходованной мягкости, чуткости - всего того, чего так не хватало и в детстве, и сейчас. "Терпение и терпение, умноженное на нежность!" Их синхронное узнавание друг друга почти не похоже на отношения любовников, скорее - любящих, раскрывающихся навстречу. "Сон это или явь? Трудно сказать... Мы не стараемся разобраться, а просто плывем по течению. Говорим "здравствуйте", "добрый вечер". День? Вечер? Нам уже наплевать. День приходил со своим блеклым светом, комната превращалась в склеп. А мы, усопшие, оказывались под охраной монашки с нежными руками, нашей сестры, нашей матери, которая за нас молилась, обожала и теряла понемногу разум". Это болезнь, умирание, воскрешение, жизнь. Здесь одновременно происходит обретение матери, сестры, любимой. Чтобы потерять. Люди становятся слишком близки, слишком обнажены - с содранной или растворенной кожей - чтобы можно было просто длить прикосновение. И закончится все это той "маленькой смертью", из которой не возвращаются.

Это сон или исповедь. Таковы ли герои Блие, какими хотят казаться? Боли и света в их жизни оказывается больше, чем жестокости и силы. Они не очень хорошо понимают себя и других, но их ведет интуиция. Чувствовать и подчиняться внутреннему ритму, который не диктует, а просит. "Я просто одинока! И хочу такой остаться!". Они исследуют природу человека на самом простейшем и высоком уровне - как сделать его счастливым. Боль и радость одновременно. "Ибо нежность, когда к ней непривычен, тоже делает больно, как все доброе и незнакомое". Они неумело и яростно протестуют против одиночества внутри толпы и отчаянно пытаются сломать невозможность близости. Роман остановлен на пределе крика, на границе истерики, когда исчерпываются последние возможности, данные людьми, и остается только одна возможность - смерть? Бог?

Но жизнь уже зажата в тисках непрерывности. И то, что кажется освобождением, оказывается тюрьмой. Это должно закончиться либо безумием, либо распадом. Не имеющим осмысленных убеждений, закрученным этой воронкой мнимого своеволия, им придется, в конце концов, выбирать. И, конечно же, круг замыкается. И смерть приходит в образе выбранного ими движения. Автомобиль, ось которого герои когда-то подпилили для расправы с парикмахером, везет их по горной дороге.

Вырваться с облегчением из этого безумного мира, как утверждает в послесловии переводчик А.Брагинский, читателю едва ли удастся. Будет бесконечное сожаление и пульсирующая пустота, совпадающая с ритмом крови. Любая попытка возвращения теперь невозможна. Только вперед, к тому завершению, где горизонт опрокидывается, подминая собой все небо.