Вряд ли, направляясь в 1933 году в Китай по контракту с торговой фирмой "Баттерфилд энд Свайэр", молодой выпускник кембриджского университета Эдмунд Рональд Лич предполагал, что закончит свою карьеру профессором антропологии. Однако уже четыре года спустя, по истечении контракта, Лич знал: заниматься бизнесом он больше не будет. На обратном пути Эдмунд делает остановку на Ботель Тобаго и проводит некоторое время среди народа Йами, где ведет дневники и делает зарисовки местных жителей.

Это небольшое событие становится поворотным моментом для биографии Лича: несостоявшийся бизнесмен принимает решение стать антропологом. Потом была учеба в Лондонской школе экономических и политических наук у знаменитого антрополога Бронислава Малиновского и годы полевых исследований в самых экзотических уголках земного шара. Вторая мировая война застала Лича в верхней Бирме. Однако Лич не растерялся и тут - он вступил в бирманскую армию и пять лет воевал с японцами. Окончив войну в чине майора, Лич возвращается в науку.

"Культура и коммуникация" была написана уже в разгар преподавательской деятельности автора (1976). Это - небольшое эссе, адресованное студентам-антропологам младших курсов. Характер аудитории повлиял на стиль книги довольно существенно. С одной стороны, Лич вынужденно идет на компромисс со своим неоперенным читателем и существенно упрощает предмет, с другой стороны, книга получилась живая и ироничная. По ходу чтения не раз и не два вспоминаешь о том, что перед нами - тот самый Эдмунд Лич, который, будучи посвящен английской королевой в рыцари, тут же сел писать статью, где эта церемония по множеству параметров сравнивалась с обрядом жертвоприношения свиньи в Индокитае.

Предлог для создания книги был чисто педагогическим: нужно было доказать дремучим студентам, что самое скучное в антропологии, а именно - мелкие детали, как раз и представляет собой наиболее важный источник информации.

Иными словами, Лич исходит из предположения о тотальной семиотичности культуры, из того, что "все разнообразные невербальные параметры культуры, такие как стиль одежды, планировка деревни, архитектура, мебель, пища, приготовление еды, физические жесты, позы - организованы в модельные конфигурации так, чтобы включать закодированную информацию по аналогии со звуками, словами и предложениями обычного языка".

Иллюстрируя свой тезис, Лич опирается на предшественников - Леви-Стросса и Виктора Тернера, а также делится собственными соображениями. Эти соображения и оказываются наиболее удачными. Так, при помощи примера с электровыключателем Лич убедительно доказывает, что разница между нашим внутренним миром и душой пресловутого дикаря, практикующего магию, далеко не так велика, как нам кажется. Когда мы включаем в своей комнате свет, это - почти акт веры, в котором, в силу нашего слабого знания электротехники, "техническое" и "выражающее" поведение смешиваются почти так же, как в магическом обряде.

Несколько удручающей в книге Лича представляется манера, в которой он популяризирует идеи и методы Леви-Стросса. С одной стороны, в высшей степени похвальна и полезна "инвентаризация" наследия Леви-Стросса, которую проводит Лич, указывая, в чем французский антрополог был прав, а где перегнул палку. Но то, что у Лича подается со знаком плюс, подается, как правило, чересчур упрощенно. Клиффорд Гирц и Виктор Тернер, критиковавшие Леви-Стросса в 60-е годы (порой - с чрезмерным ожесточением), сделали для усвоения и развития его идей заметно больше, чем популяризатор Лич.

К числу недостатков книги следует отнести и выбор семиотической терминологии. Ее источник не Пирс, не Моррис и не Готтлоб Фреге, вследствие чего терминологический язык "Культуры и коммуникации" сам по себе требует перевода. Беда, однако, не в том, что эта терминология отличается от принятой у нас, а в том, что, пользуясь ею, Лич опять-таки слишком упрощает дело.

По Личу выходит, что если связь между означающим и означаемым произвольна, это - метафора, а если эти сущности соприродны - это метонимия. Фактически метафора и метонимия оказываются у Лича просто разновидностями знаков. О том, что в обоих случаях речь идет о переносном смысле, как-то умалчивается. Разумеется, студенты нуждаются в упрощениях, однако утаивать от них закрепленное в классической риторике содержание этих понятий нельзя ни при каких обстоятельствах. Без этого, к примеру, повисают в воздухе тонкие наблюдения самого Лича относительно магии: совершенно непонятной остается предложенная им остроумная аналогия между разновидностями магии (имитативная и контагиозная) и типами ассоциаций (метафорическая и метонимическая).

Однако от антропологов мы, как правило, ждем откровений антропологического, а не семиотического свойства. И у Лича они есть - конечно, с поправкой на популярный и эссеистический характер работы.

Если, популярно пересказывая Леви-Стосса и Тернэра, Лич оказывает им медвежью услугу, то идеи другого корифея европейской антропологии, Мэри Дуглас, получают в его эссе своеобразное развитие. Мэри Дуглас в своей книге "Чистота и опасность" выявила диалектику взаимоперехода нечистого и священного и применила ее при анализе жертвоприношения муравьеда у африканского народа Леле. В свою очередь, Эдмунд Лич переносит эту методику на анализ жертвоприношения в Библии. Здесь оказываются кстати и взятая у Леви-Стросса логика бинарных оппозиций, и тернеровская концепция обрядов перехода.

Лич убедительно показывает, что рассказ о посвящении Аарона в первосвященники и гибели его старших сыновей из книги Левит, а также история Авраама и сюжет Евангелия представляют трансформацию одной и той же структуры. По ходу анализа Лич с удивлением отмечает, что описанные в Библии обычаи жертвоприношения поразительно схожи с тем, что он видел в Индокитае. И это, конечно, не случайность. Так же, как и в случае Мэри Дуглас, мы лишний раз убеждаемся в том, что антропология для европейцев - это, прежде всего, один из путей самопознания.