Едва ли в какой-либо еще сфере отечественной науки можно сейчас наблюдать такой сциентистский энтузиазм, как в социальной и культурной антропологии. Антропология в России - наука молодая, к тому же - неплохо инвестируемая.

И все же нетрудно заметить, что работы классиков западной антропологии, выходящие в русских переводах одна за другой, мягко говоря, не новы, а эйфория вокруг антропологии соответствует настроениям, которые господствовали в зарубежной науке где-то в средине 60-х.

Если у нас антропология не утратила еще обаяния запретного плода, то, к примеру, в США она давно уже превратилась в один из столпов демократической идеологии. Взять хотя бы постулат культурной относительности, без которого уже невозможно себе представить американскую политкорректность и мультикультурализм.

Книга Рэдклиффа-Брауна (1958), в которую вошли его работы 40-х годов и главы из незавершенного учебника по антропологии, позволяет увидеть, откуда выросла эта новая реальность, а точнее, иллюстрирует один важный этап в развитии этого течения мысли...

Начало было бодрым. В XIX столетии, благодаря путешественникам и миссионерам, массив фактов, связанных с "примитивными" народами, чрезвычайно возрос. Однако именно с политкорректностью в те времена дела обстояли неважно. Интерес к этнографии был привязан к спору между прогрессистами и христианами, и разговор шел, главным образом, о том, нравственен ли естественный человек от природы, смог бы он самостоятельно, то есть не с помощью "подсказок" белого человека, а благодаря естественной эволюции, прийти к достижениям западной цивилизации и т.д. В своей книге "Чистота и опасность" Мэри Дуглас, желая охарактеризовать уровень этих дискуссий, приводит смачные цитаты из проповедей викторианской эпохи, где под видом естественной религии дикарей пастве подсовывается смесь патологической жестокости и диких суеверий.

В пику теологам кабинетные ученые вроде Тэйлора и Фрезера пытались выстроить добытые путешественниками и миссионерами сведения в эволюционный ряд и доказывали, что мифы и магия - не более чем первоначальные, несовершенные формы, в которых человек пытался выразить свои знания о законах природы.

Нетрудно заметить, что будущее западной цивилизации в те времена не особенно зависело от того, насколько адекватно понят "естественный" человек, и уж тем более от того, насколько хорошо понимают европейцев за пределами Европы.

Обладая техническими преимуществами и значительными людскими ресурсами, европейская цивилизация успешно подминала под себя весь остальной мир.

Научная деятельность Альфреда Рэдклифф-Брауна ознаменовала наступление новой эпохи. Его монография "Андамандские островитяне" (1922), вышедшая почти одновременно с "Аргонавтами западной части Тихого океана" Бронислава Малиновского, убедительно показала, что антропологическое знание не может более питаться мимолетными наблюдениями дилетантов. Им на смену должны прийти подготовленные полевые исследователи, годами живущие среди своих подопечных (метод включенного наблюдения). Должен измениться и ракурс исследования. Вместо праздных спекуляций по поводу происхождения того или иного народа или социального института, Рэдклифф-Браун предлагал сосредоточиться на том, как это все работает, то есть на изучении социальных структур. Социальную структуру изучаемых обществ ученый определял как "преемственную во времени упорядоченную расстановку лиц в отношениях, определяемых институтами, то есть социально установленными нормами и образцами поведения".

И естественно, верифицированное знание о таких структурах можно получить лишь в рамках полевого исследования.

Сам Рэдклифф-Браун был личностью яркой и оставил о себе память во многих частях света. Британский ученый успешно пропагандировал антропологию в Австралии, Британской Новой Гвинее, Южной Африке и в США. Всюду, где он появлялся, ему удавалось привлечь к своей науке внимание общественности, добиваться субсидий, организовывать новые исследования, не говоря уже о том, что Рэдклифф-Браун неизменно становился любимцем прессы и оказывался в центре светской жизни.

Обществу и власти ученый сулил большие дивиденды от вложений в антропологию. Во-первых, в ходе такого обследования всех неевропейских народов, возможно, удастся выявить универсальные черты человеческого общежития и со временем использовать это знание для разработки общественного устройства, более соответствующего человеческой природе, чем, к примеру, капитализм. Во-вторых, изучение социальных структур позволит оптимизировать управление туземными народами в колониях.

Примечательно, что за вычетом одного-единственного случая, когда Рэдклифф-Браун обосновал неприемлемость подушного налогообложения в Зулуленде (Южная Африка) и предложил в качестве альтернативы обложить зулусов налогами через главы семей, сам ученый практическими вопросами не занимался. Более того, Рэдклифф-Браун в принципе не доводил до конца своих начинаний. Сыграв роль "катализатора", он стремительно перемещался в другую часть света, предоставляя доводить дело до ума своим ученикам и последователям.

Полевые исследования Рэдклифф-Брауна также имели определенную специфику. Настаивая на обязательной верификации любого антропологического тезиса, сам Рэдклифф-Браун зачастую работал с информантами из уже исчезнувших или наполовину вымерших племен. Свои обычаи и институты эти люди восстанавливали по памяти, и именно верификация в этой ситуации была невозможна.

К счастью, ученый успешно пользовался материалами коллег, проводивших полевые исследования более корректно. Посему работы Рэдклифф-Брауна как теоретика не утратили актуальности и (здесь уже сказывается литературная одаренность ученого) до сих пор остаются источником подлинного интеллектуальное наслаждения. Желающим в этом убедится рекомендуем главы, посвященные тотемизму, где впервые формулируется принцип бинарной оппозиции, эвристический прием, оказавшийся чрезвычайно полезным как для уяснения социальной структуры австралийских племен (универсальное деление на экзогамные половины), так и для проникновения в духовный мир туземцев (логика отбора животных для "тотемных" эмблем, их взаимоотношения в мифах и т.д.).

Однако книга интересна не столько яркими картинами из жизни экзотических народов, сколько тем, что передает дух времени. Колониальная эпоха еще не окончилась, но уже происходят ощутимые перемены. Мы узнаем о появлении должности правительственных антропологов при колониальных администрациях, о том, что с помощью знания туземной культуры власти рассчитывают искоренить веру в колдовство и обеспечить успех религиозных миссий.

Продолжением этой тенденции можно назвать деятельность Виктора Тэрнера, изучавшего возможность мирного сосуществование белых и африканцев в рамках исследовательских программ института Родса Ливингстона. Тогда в поисках ключей к туземной культуре Тэрнер выявил и описал язык ритуальных символов.

Однако несмотря на революционность этого и других научных открытий, сделанных антропологами середины и второй половины ХХ столетия, практическая задача осталась нерешенной. Французы из Алжира уехали все до одного, белым владельцам кофейных плантаций в Зимбабве тоже сейчас не позавидуешь.

И дело совсем не в том, что Рэкдлифф-Браун и другие создали плохую науку. Годилась их антропология для управленческих задач или нет, этого мы уже не узнаем: менее чем за столетие объект исследования (и управления) растворился в воздухе.

Обретя независимость, народы бывших колоний не пожелали расставаться с наследием колониальной эпохи, поскольку армия, тюрьма, полиция и другие европейские инструменты, предназначенные для того, чтобы надзирать и наказывать, "превосходно" доказали свою эффективность. Искусственность колониальных границ, не совпадавших со старыми этническими, обрекала правительства этих стран на использование унаследованного от европейцев репрессивного аппарата, так же как и на идеологические новации, неразрывно связанные с искоренением традиционной культуры.

Распространяться о том, как это изменило геополитическую карту мира мы здесь не будем, достаточно примера голландской Индии, превратившейся в одну из крупнейших мусульманских держав, - 200-миллионной Индонезии.

Рэдклифф-Браун писал о том, что в будущем антропология поможет предсказать изменения, которые вносит европейская культура в туземные. Спустя почти полвека приходится констатировать, что актуальность такой антропологии только возросла. И нужна она уже не для того, чтобы управлять, а для того, чтобы вести эффективный диалог, то есть понимать и быть понятыми.