Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20020402.html

Реинкарнация Александра Гениса
Александр Генис. Трикотаж. - СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2002. - 95 стр. - Тираж 1500 экз. - ISBN 5-89059-017-0

Лиля Панн

Дата публикации:  3 Апреля 2002

Рецензию на "Трикотаж" я написала в ответ на публикацию "автоверсии" Александра Гениса "Новым миром" (#9, 2001), но вот вышла книжка, к шести главам прибавились четыре, колорит "в сторону бабушек" изменился, отсюда - рецензия-постскриптум.

Книга, естественно, вышла с обложкой, и на ней, к моему разочарованию, не "кольца пряжи" из пастернаковской "Евы" (для тех, кто не пойдет по ссылке: "И наподобие ужей / Ползут и вьются кольца пряжи, / Как будто искуситель-змей / Скрывался в мокром трикотаже"), что запустили махину рецензионного сюжета с его поиском "искусителя-змея", приобщившего Гениса греху "фикшн", не эротичный "мокрый трикотаж", а пресная трикотажная мужская рубашка "человека массы". Так автор, видимо, открещивается от богемного свитера грубой вязки а ля Хемингуэй со всеми его семиотическими обертонами.

Если "телеграфно" лаконичная, с "подтекстом" проза Довлатова, гипотетического искусителя-змея, и вышла из хемингуэйевской шинели, то Генис на своих "окрестностях" расхаживает в одеждах столь же практичных, сколько и изысканных. Под текстом у него сантименты и потоньше. К примеру, наслаждение парадоксальностью мироустройства - тоже стиль "мачо", только интеллектуального. Причем знаменитая пара "ирония-жалость" не простаивает - напротив, набирает обороты: "Богу не повезло - Он загнал себя в угол полнотой своего бытия. К тому же Он не может обойтись без человека. Без нас Он не Творец, а с нами - страдалец".

Обложка - шутка: "Трикотаж" - изделие штучное. В заявлении автора - "Я сочиняю только то, что не могу прочесть" - не столько величие замысла, сколько его - замысла - насущность для автора. "Простор требует формы. Она - призрак, вызванный ужасом перед нестесненной мыслью обо всем. Форма - крик отчаяния, которое испускает содержание от невозможности высказаться. Не помещаясь в слово, оно выпирает изо рта, как опара из кастрюли. Мычание литературы - мой ответ Керзону".

И если уж садиться за роман воспитания (согласно книжной аннотации), то такой, чтобы мать родная литература не узнала. Нормальный роман воспитания не может ведь не строиться как подробное повествование о становлении героя на ноги? В случае Гениса - может, и вот почему.

"Все по-настоящему важное я узнал в детстве, научившись кататься на велосипеде... Велосипеду меня обучил отец. Этим он завершил мое воспитание, за что я ему до сих пор благодарен". Вот как герой был поставлен на ноги. "И невозможное возможно" - что после такого открытия, например, выбор высшего учебного заведения или решение эмигрировать в Америку? Генис совершенно не задерживается на таких биографических деталях. (Но пограничную ситуацию единственного мужчины среди студенток на фольклорной практике, разумеется, не обойдет.)

Да, это роман воспитания - поскольку о выработке собственных "правил хорошего тона" в отношениях с Другим. Генис находит свою гармонию в жанре "теологической фантазии" (не гипотезы - этой форме он отдал дань в "Вавилонской башне" - а старой доброй фантазии). Присутствие Непостижимого в чистом виде становится все настойчивее к концу книги, между тем как семейный быт продолжает умилять своей земной посюсторонностью. Несентиментально, суховато, но для Гениса тем вернее. К бабушкам, родителям, дядям, брату, приятелям по двору и по Америке в новых главах прибавились жена и тесть. Ярче высвечивается отец. "Поделив жизнь между своими и чужими пороками, он не знал, чему отдать предпочтение. За него решила природа. Летом отец грешил сам, зимой следил, как это делает правительство". Не страшно, что это об отце, хуже, что о нас!

Думал ли отец, что сын предпочтет одноколесный велосипед?

Генис-критик писал где-то о замене психологического анализа эксцентрикой, не объясняющей личность, а взрывающей ее и так обнажающей психологию. В "Трикотаже" этот прием в работе.

О "воде" в тексте забудем. "Воздух" в прозе, однако, положительная субстанция, без него процесс чтения слишком трудоемок, не насладителен, и Генис принимает меры к тому, чтобы совместить плотность с воздушностью словесной ткани.

А как насчет "картона", который прокладывает "хрустальные фразы" - как насчет этой технологии, одобренной Генисом-критиком у Довлатова? Генис-художник ее учитывает, но отношение "картона" к "хрусталю" у него несравненно ниже довлатовского.

Несколько компенсируя скудость любовной темы в первоначальной "автоверсии", новая глава "Маугли" повествует о женитьбе и браке героя. Довольно грустная и очень смешная история. Грустная, потому что: "Обуревавшая меня тайна оказалась загадкой, причем немудреной". Но ведь эрос, согласно прозрениям мудрецов античности, тождественен тяге к познанию мира, не только его малой части? Эрос не тождественен браку. Что же тут может быть смешного? "Юмор - это и есть memento mori. Он ставит точку там, где царило многоточие". Вот какой "подтекст" у Гениса я имела в виду.

"Мысли стоят рядком, как взрослые и независимые любовники" - идеал его новой стилистики. Платоновская идея тождественности эроса и познания проявляет себя через упругость и живость интенсивно интеллектуальной прозы Гениса. А в том юморе, что тождественен познанию, сказалось увлечение Гениса дзен-буддизмом, коанами. Будда улыбающийся - Будда будущего - наверное, истинный "искуситель-змей" в раю Гениса. "Трикотаж", эта компактная вариация на тему "божественной комедии", заканчивается в раю. Или на новом витке реинкарнации. Или в нирване литературы.