"Люди так обделены миром: он дан им всего лишь в одном экземпляре на всех, бедняги ютятся все и всегда в своем одном-единственном". А созданных воображением миров много у каждого, кто способен их создать. Миров ненадежных, неудостоверяемых - но тем более динамичных, богатых смыслами - и наделенных джентльменской способностью не мешать. "Видеть меня... ну, скажем, необязательно. Мы существуем, но условно... вообще, это насилие и дурной вкус: быть принудительно реальным".

Но единственный на всех мир именно что принудительно реален. Мертвенность контор и коммуналок. Истекание души - как крови. "Чем люди мертвы". О пейзаже говорят не "какой простор", а "какой обстрел". Чем больше удостоверений личности, тем недостовернее человек становится сам себе. А вокруг - "люди без теперь", без настоящего, словно заведенные ключиком когда-то и отрабатывающие заложенные в программу движения. Остаются беседы с буквой Т. Одиночество, когда "не только без других, но и без себя". Черный юмор: видя расстрел, герой Кржижановского вспоминает попытки Канта объяснить, что неправильно относиться к другому как к средству. "Человек для человека - цель и ничем, кроме цели, быть не должен". Вот человек и стал - целью...

"Споры философов, вырывающих друг у друга из рук истину, казались мне похожими на драку нищих из-за брошенного им медного гроша". Зачем искать единый смысл во многом, если гораздо интереснее и разнообразнее найти многое в одном? Из скудного мира борьбы за существование, где не хватает бытия на всех, выход - в борьбу за несуществование, за возможные миры. Тема - что угодно: кот на карнизе, деревянная стружка, сутана священника, книжная закладка.

Только итог один: крах. "Остановка по требованию" - хороший заголовок для рассказа о самоубийце. Истории неудач тех, кто добился желаемого. Ведь комната обладателя квадратурина действительно выросла, Мюнхгаузен успешно соврал, инженер построил Машину Времени...

И сам Кржижановский - на что уходят его способности создателя тысяч возможных миров, его "оскорбительная" для тугодумов возможность сверхдальних перемещений в культурах? На сатиру, полную намеков на действительность Советской России, безумие жизни в которой превосходит всякие вымыслы Мюнхгаузена о ней? Способность вживаться в образный смысл фразы - на ощущение увечности жизни? За учебником географии: "в северной полосе страны на одну квадратную версту 0,6 человека" тут же всплывает "оно: сутулое, скудное телом и низко склоненное над нищей обмерзлой землей". А изобретение безработного эхо - только для того, чтобы переселить его в "отражающего жизнь" писателя? Из-за литератора, строчащего обеими руками и обеими ногами одновременно трагедию, музыковедческий трактат, очерки экономического положения страны и водевиль с куплетами?

Авторы? Нет, вторы. Порой просто воры. "Против врагов вы посланы врагами: свои страшнее тех - и еще неизвестно, где жутче - под дулами тех или под зрачками этих" - сколько в этой фразе последующих произведений о тех, кто геройски брал чужие столицы и в страхе входил в свою? Но Кржижановскому от этого не легче...

И это - второй том. Советская жизнь уже успела привязать - пусть и через отталкивание. Остались в первом томе вопросительные знаки, которые делают с помощью наждака и напильника, и ловят на них рыбу. Запас пустей, народ чуть-чутей, бациллы-секунды, беседы философа Якоби со словом "якобы", ирония над другим философом, который принял "простую, деревянную, выкрашенную в черное ставню за внешний мир и поспешно сделал свои выводы". Теперь ошибки вокруг Кржижановского опаснее - и скучнее. Больше повествования - и меньше скольжения по возможным мирам. И заметно, как собственная прозрачность все более тяготит Кржижановского. Легкость - одна из самых трудных вещей...

А может быть, дело еще и в том, что всякая способность имеет обратную сторону... Множество возможных миров делает любой мир только возможностью, фантомом. Всякая жизнь фантомна. Не случайно герой "Жизнь есть сон" носит имя Сехизмундо - хоть и появился из-под пера Кальдерона за три века до Кржижановского. И любовь оказывается лишь придумыванием Другого, которого потом еще и приходится защищать от реального человека. Все удаляясь от легкости первого тома: "любовь - это когда нет влечется к нете, не зная, что неты нету".

Но как обойтись без лишнего? "Если оставить наиболее чистое и искреннее, глубоко запавшее в память, то кинолента, на которую мы перенесем ряд примкнутых друг к другу первых свиданий, покажет нам женщину - с быстротой шарика рулетки, перепрыгивающей с номера на номер, - переключающейся из объятия в объятие... Юристу это, конечно, напомнило бы ту статью Уголовного закона, которая трактует о массовом насилии".

Или голос не жалко - это камень не может расти и только гибнет, пусть и медленно, а слова залечивают раны и уходят все дальше? Даже если высказывание - Евангелие от молчания - в виде пометок на полях первых четырех. И в конце жизни Кржижановский, следуя собственным персонажам, покупает алфавит, то ли прощаясь с ним, то ли пытаясь восстановить гибнущую память. За "Материалами к биографии Горгиса Катафалаки" последуют "Материалы к биографии С.Д.Кржижановского" ближайшей подруги Анны Бовшек... "После каждого основного остается некое остальное. В этом пункте я не расхожусь с Гамлетом: "Остальное - молчание".