Человек стоит около любимой - и думает о фрагменте из Прокла об Орфее, о трех индийских резных деревянных обезьянках, о саранче на пшеничном колосе, об арабской пословице... Но к этому он попал через ту, что рядом, он видит сквозь нее. И можно переживать, что упустили "возможность, лежа рядом, видеть, как напрягаются и опадают складки прозрачного прямоугольника светлого полотна", игру теней на занавеске.

Времени было достаточно - больше двух тысяч лет. И достаточно вариантов - Египет, Греция, Рим, Византия, арабы, турки, французы, англичане. Но Александрия говорит не об исчерпанности любви - так что это слово с нами и дальше - а об ее усложнении.

Сплав несоединимого. Крайняя степень чувственности и интеллектуальный аскетизм. "Вот почему мы все истерики и экстремисты. Вот почему мы все - непревзойденные любовники". И можно легко отдавать тело, можно щедро делиться опытом - не отдавая себя. Тело - разменная монета. Средство. Тело - не гиря на духе и не замена духа, а - его окантовка. Секс - ближе к смеху, свободный от обусловленности, не святой, не профанный - или одновременно и тот, и другой. "В церкви, например, опускаешься на колени так же, как опускаешься на колени, чтобы войти в женщину".

Любить не идеал (лишь романтика) и не тело (лишь секс), но реальное лицо. Тогда всякая любовь различна, нужен целый словарь прилагательных, чтобы определить хоть один конкретный ее вариант. Но в них всех есть и что-то общее, как в жесте, пользующемся разными людьми для жилья. "Сейчас ты любишь Жюстин, и это вовсе не новая для тебя любовь к новому человеку, это все та же твоя любовь к Мелиссе пытается пробиться через Жюстин".

И у каждой - своя тень, своя невидимая сторона. Можно притвориться, что любишь одного человека, чтобы скрыть любовь к другому, - но эта притворная любовь рождает в ответ настоящую, ничего не проигрывающую от того, что повод ее иллюзорен. И даже полулюбовь переполняет через край.

Влюбляются и потому, что выпадают последние зубы, - но влюбляются по-настоящему. Над душой посмеиваются, но это не помешает из-за ее движений покончить с собой - совершенно всерьез. Не стоит принимать всерьез себя, свои писания и вообще литературу. Но серьезны данное слово, честность, дружба - серьезны связи с другими. Гибнут по ошибке, вместо других - Тото вместо Жюстин, Наруз вместо Нессима - но гибнут по-настоящему.

Любовь как абсолютная ненадежность, требующая всего и ничего не гарантирующая взамен. Для разлюбленного нет ничего. Но может получиться так, что любовь будет осознана, лишь когда любимая оставила. Излечите от кошмаров, помрачений, страхов - и человек опадет, как воздушный шарик без воздуха. Подталкивают жизнь, не давая ей застревать на месте, те, кто приносят неразбериху и порчу. "Тех, кого она ранила сильнее всего, она заставляла творить. Она изгоняла людей из прежних оболочек".

Потому что важна подвижность. Так ли уж важно, объективно верно что-то или объективно ошибочно? Оно недолго останется таким. Кто отличит по морщинкам на лице след смеха от следа слезы? Поступки, вызываемые совершенно разными мотивами, одни и те же. Холодная заговорщица и безумная искательница абсолюта и секса - несовместимые роли, но один и тот же человек, и бессмысленно спрашивать, какой он на самом деле. "Если два и более объяснения одного и того же человеческого поступка являются в равной степени верными, что есть сам этот поступок, как не иллюзия?" - спрашивает писатель Персуорден; но его самоубийство не становится иллюзией, имея полдесятка равновероятных объяснений... Время - это варианты. Человек выбирает - и порождает различие и движение к новым вариантам. Множественность причин - фундамент не иллюзии, но свободы. Поиска возможности - жизни, которую стоило бы прожить.

И так ли бесплодна иллюзия? Человек - не всегда, но порой - может получить то, что заслужило его воображение. Дарли подсвечивает тех, кого любит - Мелисса, Жюстин, Клеа... Жюстин не умеет этого, она слишком реальна - и высыхает, словно мумия. И гарантированно иссушает людей политика - независимо от ее правильности или праведности.

Людей бессмысленно переделывать - и бессмысленно даже объяснять. Они есть. С ними остается только жить. Не разум, но просто внимание. Знать - средство движения сознания. Но движется ли так любовь? Надо ли ей знать? Мысль - оружие или игра? И не спрашивать - оставлять все как есть.

Есть Александрия - мир, в котором живут и от которого бегут. Вместе тесно, врозь скучно. И чем больше ненавидишь ее, тем сильнее голос Города в тебе. Европа в Африке, умышленный город (не таков ли отчасти и Петербург?), где мусульмане ходят на христианские праздники, а капитан-лейтенант британского флота становится египетским полицейским и коптским святым. Почти венецианский карнавал, осколок Возрождения со страстями, ядом, неограниченным индивидуализмом - рядом с факирами и вертящимися дервишами. Интеллектуальность многотысячелетней культуры - и дикая жизнь вокруг с первобытными поместьями и загонным ловом рыбы при свете факелов. Вода и луна полируют город весенней ночью. Улицы из полночи в полночь становятся голубее кислорода. Не жалеть себя - чтобы стать частью Города, его воспоминаний - но еще более затем, чтобы оказаться на уровне того, что этот Город видел. Какой смысл думать о бессмертии в каком-то там сонете, когда есть Александрия.

Писать - находить и организовывать смыслы, включать их в сеть соответствий. Любить - переживать здесь и сейчас. Они не мешают друг другу, они просто разные - как память и взгляд. Память - это всегда. Всплывающие из памяти моменты и лица. Последовательность неважна. Память - когда сделать нельзя уже ничего, и остается вновь и вновь проживать Город.

(Столпотворения, грязи и продажных чиновников в Москве не меньше, чем в Александрии. Только вот легкости персонажей Даррелла там нет. Может быть, эти люди за две тысячи лет привыкли к любви, испробовав тысячи ее вариантов? И она для них - уже не похоть и не прихоть, а - среда существования? или способ что-то узнать друг через друга? но по-прежнему - дар.)

Так они и живут, сбитые с толку собой, причудами собственных чувств, в любви после любви, одновременно в эмоции и сухости, иронии и самозабвении, иллюзии и действии, замкнутые в себе (когда даже путь к другому человеку - лишь еще один способ понять себя) и теряющие границы между собой и Городом. Хаос, в котором счастье, - но долго ли можно в нем жить - в хаосе? в счастье? неважно. Друг подозревает в работе на секретную службу, темнеет небо, с края пустыни летит пыль. Настоящий ответ - молчание. Чтобы та, о ком думают, поняла его согласно своим желаниям и появилась - или осталась дома.