Юрий Дружников. Смерть изгоя. По следам неизвестного Пушкина. Роман-исследование. Baltimor: Seagull Press, 2001. 320 с. Тир. не указан. ISBN 0-9714963-0-7.

Юрий Дружников. Дуэль с пушкинистами. Полемические эссе. М.: Издательский дом "Хроникер", 2001. - 335 с., илл. 2000 экз. ISBN 5-901238-09-5.

Лола Звонарева, Веслава Ольбрых. Состоявшийся вне тусовки: творчество и судьба писателя Юрия Дружникова. Опыт документального исследования. М.: Academia, 2001. - 160 с. 500 экз. ISBN 5-980240-28-4

Кого напомнил мелькнувший в биографической книге известного отечественного литературтрегера Лолы Звонаревой и польской славиcтки Веславы Ольбрых образ колесящего на грузовике со всем своим багажем по межуниверситетским просторам Америки писателя? Напомнил он одного литературного героя, то пытающегося скрыться в этих просторах от преследования, то, наоборот, разыскивающего своего смертельного обидчика, - Гумберта Гумберта из набоковской "Лолиты". Однако для прояснения того, насколько апологетические нотки этой биографии соответствуют разоблачительно-сатирическому направлению творчества исследуемого писателя, необходимо знакомство по крайней мере с многотомным американским собранием его сочинений. Пока же автору этих строк приходится ограничиться пушкиноведческой, точнее, пушкиноборческой ипостасью Юрия Дружникова, в которой он как раз и оказался наиболее приближен к гумбертовой судьбе.

Мифотворчество запрограммировано самой природой человеческого сознания. Покончить со всеми мифами, как показывает практика, это (мифология так и просится на язык) сизифов труд. Необходимо осмысленное, логосное отношение к мифам, а не очередное сбрасывание их с парохода современности, потому что на месте любой механически отрубленной мифической головы тут же вырастают три новых. Программа-минимум обеих книг Юрия Дружникова - разоблачение (поначалу самим же Пушкиным созданного) пушкинского мифа в его дореволюционной, советской и современной российской упаковках. Пристальный, свободный от обоготворения взгляд на самого Пушкина - как приближение к картине мастера на минимальное расстояние, с целью увидеть отдельные штрихи, в частности - пробелы. Но сохранится ли при этом общее впечатление от картины в целом? Из года в год, из века в век, вплоть до наших дней из книги в книгу путешествует фантастическое преуменьшение роста Пушкина - в 5 вершков (то есть... 22 сантиметра с небольшим). Продираясь сквозь явную описку брата поэта Льва ("лоботряса") и более реальные последующие соображения, Дружников обнаруживает наиболее точную информацию у самого Пушкина (два аршина 4 вершка, т.е. 160 см). И не где-нибудь, а в им самим составленном фальшивом паспорте на имя крепостного Алексея Хохлова, с которым поэт собирался бежать из Михайловского за границу в 1825 году.

Изданная в США книга "Смерть изгоя" представляет собой собрание безуспешных попыток официального выезда Пушкина за рубеж или бегства. Для наглядной демонстрации своей методологии Дружников лично укладывался в сундук Смирновой-Россет и пришел к выводу, что Пушкин вполне мог бы там уместиться и пролежать до выхода корабля в море. Однако выбравшись из эмпирического сундука, исследователь переходит к весьма сомнительным обобщениям, участвуя в сотворении новой мифологии. Драма поэта, конечно же, не сводится к его оторванности от Запада. Во-первых, он рвался туда, постоянно имея в виду примиряющее с отечеством возвращение. Во-вторых, как показывает его вполне заграничное "Путешествие в Арзрум", трагический разлад с действительностью проявлялся и в невозможности полного обращения в другую культуру. Самого же Дружникова вот уже 15 лет имеющее место прекрасное далеко не примирило ни с Пушкиным, ни с Россией. Он с помощью Вяземского определяет как "гнусность" пушкинскую методологию ревностного патриотизма: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство" (с. 150). Но, вместе с тем, он благоразумно обходит пушкинское предостережение обывательскому мифоборчеству в письме к Вяземскому относительно личной жизни Байрона (2-я пол. XI.1825): "Врете, подлецы. Он мал и мерзок, но не так, как вы, - иначе". Почему, пристал Дружников к Пушкину в процессе ниспровержения пушкиноведческого мифа о няне Арине Родионовне, тот ни разу не изобразил ее профиль на полях рукописей, хотя кого только там ни рисовал, а отметку в дневнике о ее смерти сделал между посещениями проститутки и театра? Но объяснение и этим вопиющим фактам можно найти у самого Пушкина в письме Вяземскому же (6.02.1823): "Еще слово об "Кавказском пленнике". Ты говоришь, душа моя, что он сукин сын за то, что не горюет о чеченке, но что говорить ему - все понял он выражает все...". Исследователи творчества Дружникова явно преувеличивают сходство его мифоборчества с солженицынским. Борец с Пушкиным - генсеком литературы действует теперь вполне в русле официоза Вашингтонского обкома, отождествляя воспеваемое Пушкиным "прорубание" окна в Европу Петром I с прорубанием в наше время "в Европу (и в Азию) через Россию окна" - "чеченцами". Однако для Дружникова должно быть вполне авторитетным свидетельство участника "чеченской" войны Д.Корчинского в книге "Война в толпе" (Киев, 1997): "Все моджахеды-неафганцы, что оказались в зоне конфликта, ели сало и носили кресты УНСО". Разумеется, соплеменники Хоттаба не согласятся с такой хлестаковщиной относительно национального состава боевиков и их продуктов питания (которое - к вопросу о насущной потребности этого "прорубания" - местным населением поставлялось только за деньги). Да и позиция нового официоза все же несколько изменилась после того, как "чеченцы" (в терминологии Дружникова) "дорубились" до Нью-Йорка и Пентагона. Но определение Дружниковым одного из пассажей Б.Томашевского как "белиберды" (с. 150) бумерангом возвращается к нему самому. По Дружниковцу, в Советском Союзе был Пушкиным освященный "национализм, такой же, как в фашистской Германии", а сам Пушкин черпал "глотки свободы"... в обществе зарубежных дипломатов...

Сверхзадача не имеющей сквозного сюжета "Дуэли с пушкинистами" - показать несостоятельность российского пушкиноведения сравнительно с зарубежным. В действительности "белиберды" полно повсюду. Это касается и "новыx сведений" (кому как не камерунскому исследователю, опровергать миф об эфиопских корнях пушкинского предка, доказывая, что тот родом с берегов воспетого почему-то Гумилевым, а не Пушкиным озера Чад?) И того, как можно "углубить", используя выражение основоположника перестройки, казалось бы, хорошо известное... Вот в опубликованной в сборнике "Современное американское пушкиноведение" (СПб., 1999) статье Дж. Дагласа Клейтона "К вопросу о феминистическом прочтении романа "Евгений Онегин" доказывается, что неоднократное упоминание руки в сцене сна Татьяны Лариной, равно как и "Двух жердочек, склеенных льдиной", свидетельствует не о страхе девственницы перед фаллосом (как постулировалось ранее в наиболее "продвинутых" исследованиях), а о мечтах ее об Онегине во время мастурбации двумя пальцами (с собственно феминистическим уточнением, что женщины во сне мастурбацией не занимаются, так что это плод сугубо поэтического воображения, с. 196-197). Помнит ли, кстати, читатель, что велел Гумберт Лолите делать с ним, остановив машину в виду стайки школьниц?

Таким образом, изыскания Дружникова интересны до тех пор, пока он в своей выборочной расчистке мифических авгиевых конюшен не пытается судить, так сказать, "выше сапог" (добавленного Пушкину роста) и не глубже двух пальцев мастурбирующей феминистки.