Наша распавшаяся на составляющие реальность давно и безуспешно ищет универсальную метафору, которая заключила бы в себе если не смысл бытия (метафора, строго говоря, - не кладовая смыслов), то хотя бы символический намек на него. Писатель в этом процессе - не последнее лицо, но - увы - большинство авторов либо демонстративно отказываются от поиска подобной метафорики, с кайфом играя в "постмодернизм", либо живут, повернувшись лицом в прошлое и пытаясь влить "новое вино" современности в "старые мехи" прежних эстетических доктрин.

Между тем решение может лежать совсем близко. Возьмем, к примеру, образ Круга: в нем заключены символы мировых религий, законы построения Вселенной, а также масса культурных, технических и бытовых смыслов. С другой стороны, что такое Круг - для автора? Нуль, дырка от бублика - что отсюда выжмешь?!

Ну, это как сказать. Такой писатель, как Зоран Живкович, сумел выжать немало, потому что в конечном итоге - все зависит от фантазии. Как и другие сербские авторы, переведенные в последние годы на русский, Живкович - потрясающий фантазер, выдумщик, соединяющий на первый взгляд несоединимое, и потому он наверняка окажется интересным читателям.

Центральный образ книги проявляется сразу в нескольких планах, весьма далеко отстоящих другу от друга и во времени, и в пространстве. В одном из них повествование ведет подмастерье Мастера-инокописца, с которым происходят какие-то непонятные вещи - он начал рисовать на сводах храма кощунственные "демонические" знаки в виде кругов. В другом описывается затерянный в джунглях буддистский храм, где отшельник Шринаваса то медитирует, то занимается компьютерным программированием, считая оба эти процесса - божественными. Далее этот план вообще будет развиваться от лица стоящего в храме компьютера, причем - компьютера женского пола!

Впрочем, на этом парадоксы и неожиданности отнюдь не кончаются, скорее, наоборот. В тексте появляются новые планы: некий радиотелескоп на отдаленной планете, ждущий из определенной точки неба сигнала с информацией о числе "пи", некая стая из мира с тремя солнцами, или, к примеру, таинственный Паук-Игрун (еще менее антропоморфный, чем компьютер).

В значительной степени писатель интересен тем, как он соблюдает "законы, над собой поставленные" (и тут чем оригинальней "закон", тем труднее ему соответствовать). Случается, что "замах" не соответствует дальнейшему воплощению и начав "за здравие" (то есть обещая новое и любопытное), писатель кончает "за упокой".

Сразу скажем: к прозе Зорана Живковича второй вариант не имеет отношения. У него прозаическое действие (соблюдая нужный ритм возврата к заявленным мотивам) - постоянно обновляется, тот самый Круг видится все время с новых сторон: тут и погибающий в Сиракузах Архимед, и фламандский математик, и какие-то загадочные инопланетные шары, поведение которых, однако, имеет свою скрытую логику и смысл.

Эту скрытая логика растворена в тексте и, как бы ни отдалялись планы повествования друг от друга, - постоянно проявляется тонким пунктиром. Проявляется и юмор, к примеру, компьютер-женщина умудряется забеременеть от обезьяны (коих в джунглях, понятно, в достатке) и даже благополучно разрешиться от бремени. Кое-кто из читателей (привыкших к "тяжелой поступи" некоторых россиянских авторов), конечно, может назвать все это пустой фантазией, но вряд ли будет прав. Фантазия - конечно, да и вопрос об универсальной метафоре в ее "серьезном" варианте скорее всего автором не ставился. Но вряд ли это есть пустота, напротив, в отличие от гомогенных постмодернистских опусов здесь очевидно авторское напряжение, какая-то цель впереди, которая, как и положено в мастерски выстроенном повествовании, лишь слегка угадывается, а не дается сразу и целиком.

Надо сказать, что встроить этот текст в какую-то определенную прозаическую парадигму - непросто, да и вряд ли нужно. Такая литература имеет не коллективный, а - феноменальный характер. Строго говоря, любой настоящий талант таков, но в данном случае способ соединения материала и выстраивания своего мира более чем нетипичен и потому закономерно вызывает читательское удивление.

Об удивлении как о важнейшем воздействующем факторе искусства почему-то говорят не так уж много. То есть об успехе, допустим, Виктора Пелевина говорят много, и зачастую - в ругательном плане, дескать, и пишет небрежно, и с этикой не все в порядке etc. etc. Между тем (пусть и плохо работая с фразой) Пелевин, в отличие от подавляющего большинства наших прозаиков, умеет удивлять и при этом явно попадает в литературные ожидания множества читателей.

В чем тут дело? В том, что нужно отменить характерный для нашей литературы этический пафос? Философизм? Стремление к "правде жизни"? Не стоит, конечно, отменять, просто не грех помнить, что в нашем банальном мире конвейеров, сериалов и людей-винтиков эпохи глобализации - удивление является большим дефицитом.

Вроде бы - что может быть удивительнее Воскресения из мертвых? Однако церковное предание приходит к нам в основном в виде голливудских фильмов, мультиков, телепрограмм на Пасху и Рождество, что сводит чудо - к банальности. "Нравственный закон внутри" тоже, говорят, изрядно удивлял одного кенигсбергского философа, но, хотя десятки писателей "почвеннического" толка с утра до вечера радеют о моральных ценностях, - этих писателей почему-то никто не читает. Эрго: вечные ценности, коль скоро они воплощаются в литературе, нуждаются в образном обновлении, а одним из важных признаков подлинного творчества становится свободная от клише фантазия автора.

Как ни странно, одним из первых об этой проблеме заговорил исследователь традиционной литературы - Юрий Лотман, отмечавший, что искусство открывает перед читателем окно в непредсказуемый и лежащий по ту сторону логики и опыта мир и потому способно перенести человека из мира необходимости в область свободы. Говоря об этом, Лотман делал особый акцент на лучших представителях фантастики второй половины ХХ века, которые пытаются перенести нас в мир, настолько чуждый бытовому опыту, что он "топит тощие прогнозы технического прогресса в море непредсказуемости".

Тут, конечно, возникает отдельная проблема, которой автор этих строк уже касался в статье о творчестве другого сербского писателя - Горана Петровича. В первую очередь надо обратить внимание на слова лучшие представители (Лем, допустим, или Шекли), отрешившись от цехового фантастического братства, увы, представляющего собой по преимуществу среднего уровня беллетристов с буйной, но неглубокой фантазией. Кроме того, опыт "фантастики" давно освоен "серьезной" литературой, границы тут размыты, и потому сами термины "серьезный" и "фантастический", в сущности, уже непригодны для употребления.

Критерий подлинности, однако, можно если не строго определить, то наверняка почувствовать при чтении. Зоран Живкович, к примеру, блестяще владеет реалистическим письмом и вообще пишет убедительно, будь то "ревнивые переживания" электронной дамы или действия персонажей абсолютно "нечеловеческих". Мастер вместе с пришедшей к нему Девой Марией и перепуганным подмастерьем спускается в то место, которое принято называть "адом", но это очень предметный и осязаемый "ад", пусть и отличный от того, что описан Данте.

Так же выписана и линия Холмса-Ватсона - третья основная мелодия романа, которая звучит на финишной прямой. Здесь проявляется и мастерство стилизатора, и способность автора ненавязчиво переводить "реальное" - в "фантастическое", и умение соединить все заявленные мотивы. То есть письмо Живковича - это не среднебеллетристическая жвачка, тут очень умело воспроизводятся разные голоса или, если угодно, разнообразные дискурсы, а планы повествования в конечном итоге сходятся, точнее - замыкаются в Круг (и переводчик Дмитрий Стукалин, на наш взгляд, хорошо справился с задачей: передать без утрат и искажений все это многообразие).

Сейчас стало очевидно: все испытанные парадигмы прозы постепенно теряют энергию. Даже самая последняя по времени - постмодернистская парадигма - терпит очевидное фиаско в свете "нового историзма". Госпожа История делает новый виток буквально на наших глазах, бросая вызов расслабленному западному человечеству и настоятельно требуя если не новых мировоззренческих доктрин (охотников рожать такие "доктрины" - предостаточно!), то, во всяком случае, воли к соединению распавшегося мира.

И писатели, несмотря на их нынешние амплуа "забавников" для интеллектуалов или угрюмых "маргиналов", могут сыграть в этом определенную роль. Если универсальные мировоззренческие системы пока невозможны, то их образные воплощения - вполне уместны и продуктивны, что ярко демонстрирует "Четвертый круг" Зорана Живковича.

В динамичном финале, выстроенном в жанре мистического (или, если угодно - фантастического) детектива, происходит соединение всех строителей Круга: Мастера, Марии, буддиста Шри, далеких инопланетных существ, Ватсона и Холмса - даже заклятый враг последнего - Мориарти - присутствует здесь, поскольку в одиночку сей злой гений не в силах был вырваться в иные миры.

И читатель испытывает не только законное восхищение - мол, как здорово закручено! - но и то редкое чувство, которое именуют катарсис. Эта - феноменальная и свободная - проза не служит иллюстрацией модных философских учений; не является она и служанкой религиозных догматов (хотя последние, заметим, все же больше заслуживают роли "базиса" для прозы). Зоран Живкович и его персонажи устраивают замысловатый танец вокруг мировых религий, свободно играют с этими посланными нам осколками смысла; и культура вовлекается в этот танец, и техника, в результате чего мир соединяется - если не в жизни, то хотя бы в пространстве текста. А это уже кое-что.