То, что в одну воду не входят дважды, нынче известно даже младенцу. Но если устремленная вперед (и только вперед!) западная цивилизация давно живет по этому принципу, то общества, еще не полностью порвавшие с традицией, склонны таки входить в воду вторично, как это делает героиня книги индийской писательницы Арундати Рой. Рахель возвращается на родину - в индийский штат Керала - из заокеанского далека, чтобы войти в реку памяти и не выходить из нее до конца книги, показывая нам в чем-то экзотичную, а в чем-то - вполне узнаваемую реальность.

Если воспользоваться терминологией г-на Збигнева Бжезинского, то в планетарном раскладе сил и цивилизаций отчетливо обозначаются Мировой Город и Мировое Гетто. Кто здесь "горожане" - понятно; кто обитает в гетто - тоже более-менее ясно. Индия, как и Россия, в данном раскладе находится где-то за "кольцевой дорогой", но не так уж далеко от Города, поскольку и культура древняя, и контакты с Западом имеют многовековую историю. При этом догнать и перегнать, конечно, не получается (да и в будущем, скорее всего, не получится), но вот голос о себе подать √ можно: дескать, не будьте столь эгоистичны, господа "горожане", оглянитесь, здесь ведь тоже люди живут! Между прочим, без малого - миллиард людей!

И, надо отдать должное, оглядываются: на книгу Арундати Рой и "Нью-Йоркер" откликнулся, и "Дейли экспресс", и "Дейли телеграф" (не говоря уж о вручении Букеровской премии). Что же привлекает здесь западного читателя, страдающего неизбывным нарциссизмом и уже не одно столетие погруженного в конфликтность индивидуалистического толка? Возможно, принципиально другой тип мироощущения, который сохраняется вопреки очевидной "вестернизации" индийского космоса.

"Он не знал, что на свете есть места, - например, страна, где родилась Рахель, - где разные виды отчаяния оспаривают между собой первенство. Не знал, что личное отчаяние - это еще слабейший его вид. Не знал, как оно бывает, когда личная беда пытается пристроиться под боком у громадной, яростной, кружащейся, несущейся, смехотворной, безумной, невозможной, всеохватной общенациональной беды... В стране, где она родилась, вечно зажатой между проклятьем войны и ужасом мира, худшее случалось постоянно".

Впрочем, войны мы здесь не увидим, повествование сосредоточено на "ужасе мира". Это мир отчасти - родовой, отчасти - кастовый, предстающий целой галереей персонажей, от которых Рахель вроде бы уехала в свое время в Америку, но вскоре вернулась обратно, к своему молчащему брату Эсте. Что-то ее тянет в этот мир "общенациональной беды", какая-то тайна осталась в прошлом, и потому Рахель в течение всей книги раскручивает ленту памяти.

Достаточно привыкший к россиянской путанице времен, эпох и воззрений отечественный читатель, тем не менее, наверняка будет сбит с толку пестротой картины, которую разворачивает индийская писательница. Тут и хитросплетения родственных отношений, де-юре - патриархальных, де-факто - конфликтных и демонстрирующих распад традиции; и контакты с западной цивилизацией; и местные касты "прикасаемых" и "неприкасаемых"; ну и, естественно, политика, без которой нынче даже на острове Пасхи не обойтись.

Вот, спрашивается, почему у героини такое странное - не индийское имя? А потому, что она - из сирийских христиан, составляющих немалый процент населения штата Керала, где происходит действие романа. При этом половина крови у Рахель - индийская, так что хочешь не хочешь, а будешь связан еще и с индуистской традицией. Ее тетушка Крошка-кочамма вообще католичка, обратившаяся к этой вере в момент неудачной любви к священнику Маллигану, а один из хороших знакомых - Велютта - считается "неприкасаемым", что вполне ощутимо отражается на его судьбе и заставляет примкнуть к местным марксистам.

Индийский марксизм описан с нескрываемой иронией: как непонятное, эклектичное и глуповатое увлечение местного разношерстного населения. "Если Бога заменить Марксом, сатану - буржуазией, рай - бесклассовым обществом, церковь - партией, то цель и характер путешествия останутся прежними. Гонка с препятствиями, в конце которой обещан приз. В то время как индуистскому уму нужна более замысловатая постройка". Однако не только местные христиане, но и индуисты подверглись порче и, схватив в руки красные знамена, заорали на площадях: "Инкилаб зиндабад!" (что означает до боли знакомое: "Да здравствует революция!").

Иногда героиня вообще исчезает, повествование переходит к другому лицу, затем - к третьему, итогом же этой бесчисленной вереницы описаний, сцен, суждений становится образ огромной (по числу населения - так просто гигантской!) страны, которая куда-то ползет, тащится, меняя на ходу кожу, как змея. Процесс этот, как известно болезненный, и, надо сказать, российскому читателю не чуждый. Российский читатель легко опознает в тексте знакомые приметы: сериал "Санта-Барбара", к примеру, или название какого-нибудь известного западного шлягера, что с очевидностью иллюстрирует победу глобализации. Наша межеумочность и нищета вообще очень сильно резонируют с индийскими, даже экзотическому понятию "неприкасаемый" можно разыскать аналог (в недавнем прошлом, во всяком случае).

В книге действительно царит "бог мелочей": слишком много материала, слишком много мелкой, повседневной конфликтности, столь характерной для любой неустроенной страны. Бизнес, работа, еда, транспорт, рецепты домашнего джема, смешанные браки, родственные конфликты, учеба в Оксфорде, жизнь в Америке - и опять возвращение в Индию, в этот тривиальный, жестокий и одновременно загадочный мир, который хранит свою тайну так же, как хранит молчание брат Рахели - Эстапен.

Только ближе к концу из "мелочей" проявится - и сделается вполне отчетливой - история детского (но оттого не менее постыдного) предательства двух близнецов, отрекшихся от Велютты под нажимом тетушки; история любви их матери и этого "неприкасаемого", а затем - его смерть. Все воспоминания и пестрые картины жизни сходятся в конце книги в этой точке "любви-смерти-предательства-вины", а такие вещи переживаются любым человеком примерно одинаково.

При этом любителей эстетических изысков и новаций книга вряд ли порадует. Нет, Арундати Рой пишет хорошо: точно, емко, иногда иронично, что неплохо передано в переводе Л.Мотылева; но не этим берет текст, поскольку стиль начинает становиться богом автора на событийном безрыбье, в экзистенциальной пустоте. В ситуации событийного богатства главенствует "бог мелочей".

Хотя, надо сказать, далеко не все авторы индийского происхождения поклоняются этому "богу", что с очевидностью демонстрирует магический реализм Салмана Рушди. И он, и Арундати Рой, и другие индийские авторы - каждый по-своему воссоздают многообразный индийский космос (там ведь одних литературных языков более десятка, да и религий - не меньше), фиксируя его состояние "здесь-и-сейчас". Конечно, индийская литература не вчера появилась (Рабиндранат Тагор уже сто лет назад получил Нобелевку), однако нам более всего интересны именно новые авторы, отвечающие на вызов сегодняшнего времени.

Доктрина дрейфа материков утверждает, что в незапамятные времена полуостров Индостан оторвался от Антарктиды (сделавшись на энное время островом), после чего "воткнулся" в подбрюшье Евразии, породив по ходу процесса Гималаи и Тибет. Сейчас, думается, в культурной области происходит похожий процесс. Первыми воткнулись в подбрюшье западной литературы латиноамериканцы, за ними начали подпирать и другие авторы из Мирового Гетто. В этом отношении, думается, нас ждет в будущем немало любопытного.