Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Рождение идеологии
Ричард С.Уортман Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. - Том 1: От Петра Великого до смерти Николая I. - М.: ОГИ, 2002 - 608 с. - Тираж 3000 экз. ISBN 5-94282-042-2

Дата публикации:  5 Августа 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Монументальный труд американского русиста Ричарда С.Уортмана с интригующим названием "Сценарии власти" посвящен придворным церемониям в царской России, начиная с Петра I и кончая Николаем II.

Пока на русский язык переведена лишь половина работы (до Николая I), и все же первый том уже позволяет судить о характере целого. Впечатление возникает двойственное. С одной стороны, собран огромный массив материала, и анализирует его Уортман довольно интересно. С другой, легкое недоумение вызывает "концептуальная рамка" книги - лишний раз убеждаешься, что на Западе культурная и социальная антропология давно стали аналогом отечественного "диалектического материализма".

Конечно, американцев можно понять. С их точки зрения Россия столь же далека и загадочна, как Индонезия и Полинезия, поэтому без антропологии тут не обойтись. Стоит ли удивляться, что по Уортману природу российской власти нельзя понять, не обратившись к наблюдениям Клиффорда Гирца за обожествлением правителя на индонезийском острове Бали или к полинезийским мифам о королях, проанализированным Маршалом Салинсом. Тем более что Уортман, как хороший антрополог, то есть в полном соответствии с канонами интерпретативной антропологии Клиффорда Гирца, начинает свое исследование с "туземных интерпретаций", то есть цитирует Лотмана, Бахтина, Успенского.

Но куда важнее Лотмана и Успенского для Уортмана, конечно, его собственный исходный тезис. Он заключается в том, что в царской России власть была неотделима от театральных (разумеется, не из-за развлекательного характера, а по характеру выразительных средств) представлений с глубоким религиозным подтекстом. Таковыми были придворные церемонии, во время которых имперские символы индуцировали у присутствующих на них дворян эмоции, обеспечивающие незыблемость монархического строя.

Формулировка опять-таки до боли напоминает Клиффорда Гирца. Невольно задумываешься, уж не считает ли Уортман, что российская монархия - двойник описанного Гирцем театрального государства на Бали. Нельзя не заметить, что такая аналогия была бы очень уязвима для критики. Конечно, и там и там есть как "заимствованные знаки", так и религиозный подтекст, но, если на Бали под эти понятия подпадают кастовая система и индуизм, то применительно к России можно говорить лишь о западноевропейском придворном церемониале и имперской идеологии.

Отличия же оказываются более существенными, чем сходство: случаев, когда во время празднеств в Зимнем дворце отдельные дворяне впадали в транс и начинали вещать от лица Минервы, Меркурия, Владимира Великого и прочих "духов", как это обыкновенно происходит с балийцами, вроде бы не отмечено.

Конечно, с точки зрения подлинно антропологического метода, это ничего не доказывает. Ведь об этих церемониях мы знаем лишь из письменных источников, они не были доступны прямому наблюдению антрополога. К тому же подготовка антропологов в те далекие времена оставляла желать лучшего.

Впрочем, методология Гирца в книге Уортмана заслуживает более серьезного разговора.

В своей работе "Интерпретация культур" Гирц ратует за семиотическое рассмотрение культуры и вместе с тем заявляет об отсутствии в культурных системах имманентной логики, то есть отказывается членить их на уровни и элементы. Следствием становиться крайняя расплывчатость понятия "символ", каковым Гирц может назвать все что угодно: от эмблемы до церемонии.

В "Сценариях Власти" Уортмана ситуация схожая, только к "символу" добавляется не менее растяжимое понятие "мифа". Если верить предметному указателю книги, таковым может оказаться все: бывают не только мифы "иностранного происхождения" и "монарха-завоевателя", но и "утилитаризма" и даже "радости".

Подчас слово "миф" у Уортмана можно безболезненно заменить словом "метафора".

Между тем использование этого термина предполагает, что для рассматриваемого явления может быть найден некий архаический аналог. Но как раз в случае с древнегреческой и древнеримской мифологической составляющей российского придворного церемониала это невозможно, поскольку речь идет не о мифологии в строгом смысле слова, а об идеологической аллегории. Лишь после такой поправки можно увидеть некоторую логику в том, что Уортман называет "мифом" не только псевдоисторические нарративы наподобие "Сказания о князьях Владимирских", но и массу других вещей. Просто американский русист хочет сказать, что соответствующее понятие идеологически значимо.

Верный гирцевскому принципу насыщенного описания, Уортман выстраивает ряды фактов, обходясь минимумом терминологии, вследствие чего книга подчас напоминает учебник по истории искусств или просто по истории России. Наиболее внятные намеки на метаязык появляются в той части, которая посвящена царствованию Николая I. Именно здесь Уортман прибегает к терминологии Кеннета Берка, которая позволяет рассматривать публичное поведение монарха как текст. Главный символ этого текста - это и есть сам монарх, а стратегии церемониального поведения в зависимости от того, каким образом они выражали идеологию царствования, можно уподоблять различным тропам и называть "фигуративными" "синекдохическими" и т.д. Термины эти понадобились Уортману не случайно. По его наблюдениям, в истории российской монархической идеологии и придворного церемониала царствование именно Николая I оказывается переломным: барочные и классицистические аллегории сменяет политический театр современного типа. Отныне император выходит на сцену не в виде богоподобной фигуры, символизирующей благость и сверхчеловеческую мощь государства ("фигуративная репрезентация"), а как образец для подражания на службе и в частной жизни ("синекдохическая репрезентация").

Главы, посвященные семейной жизни Николая I, получились у Уортмана особенно интересными. Можно предвидеть возмущенный визг российских монархистов, тех, которые любят рассказывать про то, что Николай II был хорошим царем, поскольку любил жену и детей. Из собранного Уортманом материала явствует, что еще прадед Николая II незаметно для своих поданных превратил общение с семьей в публичное представление, где каждый жест был рассчитан на то, чтобы вызвать умиление зрителей.

Словом, под конец книги Уортман-эмпирик уходит от "антропологии" все дальше. Будем ждать второго тома.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Галина Ермошина, Запертые в свободе /02.08/
Джек Керуак. Подземные. Ангелы одиночества: Романы.
Александр Уланов, Из-за наших спин /01.08/
Хулио Кортасар. "Я играю всерьез...": Эссе, рассказы, интервью.
Ревекка Фрумкина, С надеждой на прочтение /29.07/
Альманах "Илья". Выпуск первый.
Олег Дарк, В ожидании Фауста /26.07/
Елена Съянова. Плачь, Маргарита: Роман.
Сергей Рютин, Экстремальная городская самодеятельность /19.07/
Вячеслав Лихачев. Нацизм в России.
предыдущая в начало следующая
Василий Костырко
Василий
КОСТЫРКО

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru