Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Между притчей и ювелиром
Чеслав Милош Придорожная собачонка: Эссе / Пер. с польск. В.Кулагиной-Ярцевой; стихи в пер. Б.Дубина; редактор К.Старосельская. - М.: Издательство Независимая газета, 2002. - 352 с. (Серия "Эссеистика"). ISBN 5-86712-107-0, тираж 5000 экз.

Дата публикации:  14 Октября 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

"Не в моих силах признать мир обычным. Для меня он прекрасен и невыносимо страшен". Обычно это происходит так: человек сидит у окна, выходящего в открытое пространство - поле, река, дорога. Там движется жизнь, часто - усталая, непроявленная, как гусеница в траве, и почти всегда удаляющаяся, превращаясь в точку, с которой можно начинать рассказ или тему, которую потом можно отдать тому, существующему за окном. В чьи руки это попадет, уже не важно, важно - отпустить, не держать, позволить уйти. Зрение сосредоточено, предмет, окруженный со всех сторон, вынужден либо убегать от слишком близкой пристальности, либо лгать и придумывать себе параллельную жизнь в другом пространстве. Человек настойчив и хочет всего и сразу: выявить суть, отвергая второстепенное и, как ему кажется, не совсем важное. Предмет сопротивляется - он не соглашается, чтобы его препарировали, настаивает на частностях и мелочах - оттенке цвета, тембре голоса, зависимости от освещения и теней - от всего этого суть тоже меняется. Человек желает через неподвижность предмета уловить его целиком и определить раз и навсегда, приклеить табличку с надписью "это город", "это лейка", "это лес", а предмет за это время успевает стать другим. И чья тут ложь? Предмета? Человека? Времени? Неподвижность мертва и не может ничего сообщить, отрицая самое себя.

Уклонение от неподвижности - варианты "ветра и потока", "следования за кистью", словесная минимизация действия? Но Милош тут же признается: "Мои темы могут пригодиться людям, уставшим от исповедальной литературы, широко разливающегося потока сознания, бесформенности повествования о себе". Разумное, спокойное, выверенное, близкое. Можно размышлять о снах и лабиринтах, о поэзии и поэтах и быть далеко от этого. Все это там, за окном, отдельно. Мысль Милоша - разделяющее стекло, разрешающее зрительное прикосновение, но налагающая запрет на тактильный контакт. Запрет неявный, но, тем не менее, существующий. Боязнь? Нежелание? Недоверие? Или способ изучения? Поэт пытается предотвратить даже попытки прикосновения. Это - театр теней, занавес, за которым, может быть, и спрятались живые люди, но зритель их не видит, только темные контуры - жизнь или имитация? Но подойти ближе нельзя, между зрителем и актером даже не воздух, а пустота, не затягивающая, а отталкивающая, не допускающая слияния и растворения. Все - отдельно, и окружено прозрачной непроницаемой пленкой - один из способов избежать прикосновения. Очищенная и упакованная мысль? Истина? Стерильная речь? Все слишком правильное, без изъянов и шероховатостей, расправленные складки, разглаженные углы.

Слишком часто возникает ощущение окончательного, завершенного, подготовленного к печати. Речь, явно рассчитанная на слушателя. Больше ответов (даже скорее советов), чем вопросов. Монолог непрерывен. "Что не произнесено, обречено на небытие". Может, поэтому возникает опасение: замолчать - исчезнуть? Определение существования через память, остающуюся после всего, и в то же время - через слово, становящееся символом не предмета, а его описания. "Настали времена, когда слово имеет отношение не к предмету, например, к дереву, а к тексту о дереве, который ведет начало от текста о дереве, и так далее". Недоверие к языку. Слово - лишь только описание, оно не самостоятельно, ему не разрешены поступки, за него отвечает поэт. Слово Милоша заперто, привязано к карандашу, печатной машинке, письменному столу и, в конечном итоге, к одному человеку, решающему за него все проблемы и сомнения. Сильно бы вы радовались, если бы вас водили на веревочке правил и указаний? И много ли вы смогли бы узнать, исследуя мир лишь в дозволенных пределах?

Для Милоша несомненна обособленность и особость Поэта как хранителя - языка, мудрости веков; а его сомнение лишь в том, достоин ли он такой миссии. Поэт - не такой как все, он - выше, вне, над и должен брать на себя роль проповедника и толкователя истин, автоматически приобретая право на дидактические указания. Ощущение обязанности и ответственности угнетает: "А ведь я должен писать". Необходимость придерживаться определенной формы, заключение себя в некие рамки, неизбежно ограничивающие рост и отсекающие попытки проникновения за заранее заданные пределы. Постоянное напоминание о необходимости осознания себя и оглядка на запрещающий сигнал внутреннего светофора. Кто может что-то запретить или разрешить? Только сам человек, если он свободен. Только окружающее, если внутренняя свобода отсутствует или наличествует ее боязнь. Человек сам волен распоряжаться собой, и только от него зависит его внутреннее состояние. Чеслав Милош всегда застегнут на все пуговицы. Так принято, так установлено. Он привык. Правильность и аккуратность - кирпичики поэтики Милоша. "Мой образец нравственности: те, что всю жизнь служили разуму и сохранили эту страсть и в восемьдесят лет, и до конца". Не хватает свободы, подвешенности в пространстве, отрыва от земли, некоторой бесформенности, незавершенности, пробела, прокола, того мандельштамовского кружева, воздухом которого уже можно дышать.

Милоша привлекает мастерство ювелира, он старается придать своим высказываниям огранку драгоценного камня, вставляя их в благородные рамки классической притчи. "Благословим же классицизм и будем надеяться, что он не исчез совсем". Хотя Милош довольно четко осознает грань языкового несоответствия между видимым и словесным. Существование в языке - более непрочное и несогласованное, неурегулированное - привлекает и страшит именно своей неустойчивостью, изменчивостью, непостоянством. "Это происходит так: мы ходим, смотрим, испытываем сочувствие или гнев и вдруг осознаем, что вся эта действительность вне слов. <...> От этой простой действительности, познаваемой обычнейшим образом, отклеилась другая, автономная, замкнутая в языке, не похожая на первую. <...> Ткань языковых символов обвивает нас, как кокон, и оказывается достаточно прочной, чтобы мы начали сомневаться в адекватности наших ощущений". И в то же время, Милош не решается перешагнуть эту грань, он постоянно пытается примирить реальность и ее словесное изображение, приходя в замешательство и недоумение по поводу несовместимости "того, что испытано, и того, что описано. Ткань языка имеет постоянную склонность отклеиваться от действительности, и наши усилия приклеить ее обратно по большей части безуспешны, хотя - мы ощущаем это - совершенно необходимы". И похоже, Милоша страшит возможность жить в языке, понимаемая им как разлад с действительностью. Но так ли уж необходимы попытки насильственного склеивания, как, впрочем, и обратные действия - по искусственному отделению одного от другого? И не попытаться ли увидеть их пусть не совпадающими, не тождественными (это же скучно - иметь два одинаковых мира), а дополняющими и расширяющими возможности друг друга и живущего в них человека? Словесность не отменяет реальность, а изменяет ее, создавая новые возможности для взгляда и поиска. Милош довольно часто останавливается там, где путь только начинается, раздваивается, или уходит под воду, или растворяется в воздухе. Странствие в неизвестность тоже страшит его, и он предпочитает уже проверенное пространство реализма, без пропастей и крутых подъемов, но и без неожиданных открытий.

Реальность в эссе Милоша слишком стремится совпадать с реальностью жизни, не оставляя никакого пространства для несуществующего, для возникновения нового и непонятного. Но в то же время он многое замечает и просто констатирует, сообщает, не пытаясь оценить или опровергнуть, давая возможность это сделать читающему. "Поэт, брошенный в огромный всемирный котел с bouillabaisse, в котором если что-то и можно различить, так только разваренные кусочки рыбы и креветок, обнаруживает, что прочно укоренился в своем захолустье, в провинции, и начинает это благословлять". И тут же противоречит сам себе: "Полное освобождение от местной, захолустной силы притяжения обрекает на следование чужим образцам". И такая противоречивость суждений, может быть, лучше, чем безапелляционность и несомненность высказываний.

"Наши попытки вырваться из обычности мира походят на усилия мухи, прилипшей лапкой к клейкой бумаге". А ведь сделать это можно: отпустить себя на свободу, не думать об ограничениях и правилах, довериться слову, и оно само приведет - не к ювелиру, а, может быть, к гончару, выращивающему из глины будущие осколки и трещины, или к берегу моря, где в песке ждет тебя янтарь и яшма, камень и хвоя, вода и огонь, неизменные и постоянно меняющиеся. И не оправлять в золото чужие жемчужины, а оставить их в раковине и разговаривать с ними на их языке. И можно вечность просидеть на берегу, взяв в собеседники ветер, слушать речь, что приходит из воздуха, растворяется и растворяет тебя, оставляя в пространстве, занятом тобой, только пробел, пунктир, черточку, содержащую весь мир. И, наверное, именно об этом говорит Чеслав Милош: "Но мой разум легко сбивался с пути, и, возможно, именно малая толика безумия отдала меня во власть моему неразумному столетию".

Книгу можно заказать через Сводный каталог "Шведской лавки".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Олег Дарк, Пистолет и птичка /11.10/
Книгу Мильштейна "Школа кибернетики" можно было назвать: "Розыгрыши". Тотальный розыгрыш - здесь способ управления, а овладеть искусством управления (школа) означает научиться в совершенстве разыгрывать: всех и себя.
Роман Ганжа, Норма /10.10/
Свежий нормального коричневого цвета брикет. Нормальный брэнд "Талкотт Парсонс". Нормальное название "О социальных системах". Новый нормальный Парсонс - для тех, кто хочет разгадать тайну нормального романа нормального писателя Владимира Сорокина "Норма".
Александр Уланов, Пленник скорости /09.10/
Поль Вирилио. "Информационная бомба. Стратегия обмана". Мы просвечены насквозь постоянным телеприсутствием, попали в сплошной день без ночи. Личность невозможна без тайны приватного пространства - а современные герои выставляют свою жизнь напоказ.
Александр Люсый, Не утопично и без плавок /07.10/
Савицкий относит свою работу к жанру исторических, подчиненных принципу "буквализма". Он отмежевывается от модного до недавнего времени пафоса разоблачительности, ставя задачей объективное описание недавнего прошлого как специфического культурного проекта.
Роман Ганжа, Простые движенья /04.10/
Второй том двухтомного собрания избранных работ Жана Старобинского включает три монографии: "Монтень в движении" (Gallimard, 1982), "1789 год: эмблематика разума" (Flammarion, 1979), "Портрет художника в образе паяца" (Albert Skira (Geneve), 1970).
предыдущая в начало следующая
Галина Ермошина
Галина
ЕРМОШИНА
ermoshg@mail.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru