Гессе, разумеется, все тот же; однако ранний - "допереломного" периода: не только до "Игры в бисер", но и до "Степного волка" и "Сиддхарты". Тексты, вошедшие в книгу, создавались в основном в 1900-1910-х годах, когда к своим самым "большим" вещам писатель еще не приступал.

Для того, кто помнит романы Гессе, впечатление, возникающее при чтении книги, довольно необычно. Образ автора предстает здесь изящно-легким; большинство рассказов окрашивает лукавая усмешка - иногда изысканно-ироничная, а иногда просто веселая. Во избежание недоразумений стоит уточнить: в рассказах нет явно комичных характеров или положений, так что хохотать над ними, конечно, не придется; но у ценителей умной и тонкой литературной игры книга не раз вызовет улыбку.

Дотошный читатель, заглянув в "Примечания", узнает, что перед ним, оказывается, "авторский сборник <...>, изданный в 1935 г., с некоторыми изменениями". Эти "некоторые изменения" вызывают легкую оторопь, поскольку сразу начинает мучить вопрос: что именно могло быть "изменено", кем это сделано, почему и зачем? Надеемся, что сами тексты Гессе переводчик и составитель книги С.Ромашко все же не стал произвольно "изменять". Как можно догадаться, изменен состав "авторского сборника" 1935 г.: рассказы, входившие тогда в "Книгу россказней", перемежаются произведениями, тоже написанными Гессе в начале XX в., но в сборник не включенными.

Судя по "копирайтам", составитель использовал 4 немецких издания новеллистики Гессе, выходившие в 1950-1970-е годы. Но ведь если сам писатель в 1935 г. включил в сборник лишь 13 рассказов из тех 18-ти, что переведены и изданы сейчас "Текстом", то, может, у него на это были некие причины? Может, и число "13" тут что-нибудь да значило? Если же составителю и издательству захотелось дать "сверху" еще 5 рассказов (спору нет, они тоже хороши), то отчего было не поставить их после авторского корпуса "Россказней", назвав все вместе, допустим, ""Книга россказней" и другие новеллы"? Не знаю.

Должно быть, небезразличной являлась для Гессе и последовательность рассказов. Остается надеяться, что в русском издании порядок сборника 1935 г. сохранен, - но под угрозой "изменений" полностью уверенным быть нельзя. Во всяком случае, хочется, чтобы тебя успокоили, промолвив на эту тему хоть несколько слов в "Примечаниях". Кто-то, вероятно, скажет, что для "массового" читателя такие нюансы не важны. Вероятно. Однако, во-первых, читатель у Гессе все же не вполне "массовый"; во-вторых, читатель читателем, а для издателей серьезной по замыслу (пусть и исполненной внутренней игры) книги подобные моменты не должны быть опущены.

Слово "новелла", которое введено в заглавие, употреблено здесь, пожалуй, не в современном значении: неожиданных развязок чаще всего нет; даже напротив - многие рассказы построены именно на эффекте "обманутого ожидания": едва только прельщенный читатель "втягивается" в события и начинает исподволь прикидывать варианты их развития, как вдруг все обрывается и многообещающая занимательная история оборачивается "обманкой". Рассказы Гессе именуются "новеллами" в "старинном" смысле слова: как просто повествования, этакие сказки для взрослых. Конечно, при желании из них можно вывести некую "мораль" - часто даже с легкостью, ибо "мораль" настолько очевидна (или прямо сформулирована), что воспринимается не как элемент авторской "сверхзадачи", а как один из атрибутов литературной игры.

Подлинной "целью" Гессе является стилизация, когда "красиво" (т.е. убедительно - в смысле подражания образчику) рассказанная история оказывается как бы самоценной. Однако это не просто упражнения в "наивной" манере письма и игра в "простоту"; "в глубинах" стилизаций сопоставлены различные культурные модели литературы: "старая" (так сказать, "средневеково-ренессансно-романтическая") и "новая" - та, в рамках которой эти стилизации создаются. Подлинный сюжет - "интеркультурный диалог" - осуществляется не "внутри" фабул, а в воспринимающем сознании.

Жанровые "образцы" у Гессе весьма разнообразны. Перед нами, например, легенды: средневековая история о двух странствующих монахах-францисканцах, которых не приняли на ночлег в монастырь близ Оксфорда, за что Бог сурово покарал обитель, впавшую в грех ("Негостеприимная встреча"); "народный" сюжет о трех братьях, проявивших чудо самопожертвования и взаимовыручки, из-за чего во время "Божьего суда" три липовых саженца, воткнутые в землю корнями вверх, благополучно превратились в три пышных дерева ("Три липы"); записки мужа о своей благочестивой жене, обрекшей его на морские скитания и тяжелейшие испытания, чтобы оторвать от "обжорства и сладострастия" и тем самым спасти его душу ("Невольное путешествие Антона Шифельбайна в Ост-Индию"); "неоромантическое" повествование в духе Э.По "Что внутри и что вовне" о некоем рационалисте и враге суеверий по имени Фридрих, который вдруг оказывается одержим таинственной властью глиняной фигурки - двуликого божка. Некоторые рассказы имеют прямо авантюрный характер: например, "Арест" - о знаменитой отравительнице г-же Бренвилье, скрывающейся от правосудия, но обманутой притворным воздыхателем - мнимым "аббатом", под личиной которого скрывался офицер полиции.

В ряде случаев писатель создает рассказы-притчи: описание последних минут некоего благочестивого монаха, проникнутого светлой любовью к миру ("Кончина брата Антонио"), историю юродивого пророка, растерзанного толпой ("Ханнес"), или прямую стилизацию под евангельский сюжет ("Казнь").

Разумеется, наличествуют и любовные сюжеты - хотя в соответствующих рассказах "игровое" начало ощущается, пожалуй, сильнее всего. Характерен в этом отношении "Рассказчик" - история о живущем в монастыре старом сочинителе новелл доне Пьеро. По просьбе гостей, двух знатных венецианцев, наслышанных о его искусстве, он рассказывает новеллу о любви и ревности - столь же "многообещающую", сколь и разочаровавшую слушателей, ибо она оказывается оборвана "на самом интересном месте". Слушатели жалеют старика, который, как они полагают, "исписался" и не сумел придумать занимательного сюжета, - а дон Пьеро посмеивается над их разочарованием, ибо на самом деле сыграл с ними шутку "для минутного удовольствия". (Думается, что автор "Книги россказней" подразумевает здесь и свои собственные "взаимоотношения" с читателем.) Точно так же игрив (в смысле эстетическом) рассказ "Обращение Казановы" - и впрямь о Казанове, причем на время "остепенившемся" и вознамерившемся уйти в монастырь.

Фабулы у Гессе чаще всего связаны с далеким прошлым и не толкают к "аллегорическому" прочтению. Впрочем, иногда "ровная" ткань фабулы словно разрывается и в ней нет-нет, да и мелькнет деталь, намекающая на события вполне "злободневные". Допустим, в открывающем сборник рассказе "Осада Кремны" повествуется о шайке разбойников, которая "во времена императоров Аврелиана, Тацита и Проба" бросает вызов Риму и занимает один из городов в римской колонии: "Они захватили ворота без шума и заметного сопротивления, подняли над ним красный флаг (курсив наш. - Г. С.) и со смехом позволили двум до смерти напуганным стражникам бежать". Рассказ написан в 1909 г., и никаких явных политических намеков читатель не найдет; однако "красный флаг" все же "подсвечивает" события и по ассоциации "осовременивает" их.

Из самой сути стилизаций вытекает сравнение эпох - древности и современности (и, разумеется, сравнение оказывается не в пользу "века нынешнего"). Но в ряде случаев такое сопоставление выходит на уровень фабулы: "антиутопизм" Гессе становится здесь явным. Характерен, например, рассказ "Вечер у доктора Фауста", в котором молодой ассистент доктора (естественно, по имени Мефистофель) изобретает некий аппарат - симбиоз радио и "машины времени": прибор транслирует все, что прозвучит в данной точке пространства в будущем. Прослушав "фонограмму" из двадцатого века, Фауст и его приятель доктор Айзенбарт уверяются, что будущий мир - цивилизация безумцев, одержимых дьяволом. Мефистофель полностью подтверждает этот вывод, добавляя лишь одно замечание: приятнее всего то, что и "в аду..." - в XX в. - "...будут звучать музыка и поэзия".

Последним из текстов, входивших в авторский сборник 1935 г., стоит рассказ "Человек по фамилии Циглер" (написанный, кстати, одним из первых). Его главный герой - "человек толпы", дисциплинированный обыватель, суеверно уважающий науку, - чудесным образом получает возможность понимать язык животных. Бродя по зоопарку, Циглер в конце концов осознает, что животные попросту презирают его - равно как и всю человеческую породу; более того - послушав их, герой соглашается, что такое мнение о людях вполне правомерно. Поэтому быть человеком Циглер больше не хочет и с "нормальной" точки зрения превращается в сумасшедшего. Так что - игра игрой, но местами автор доходит до уничтожающего сарказма. Иронией проникнут и рассказ "В гостях у массагетов", написанный в "свифтовской" манере.

И, конечно, не обойдена тема искусства; можно заметить, что писателя более всего занимает вопрос о судьбах произведений искусства в истории (рассказы "Chagrin d'amour", "Раритет"). Финальная новелла - "Художник" - в какой-то мере может быть воспринята как самооценка Гессе. Это история живописца Альберта, обретшего бешеную популярность, но замечающего при этом, что зрители, глядя на его картины, видят на них абсолютно не то, что он изображал. Те же самые комбинации цветовых пятен "читаются" автором и зрителями совершенно по-разному; к примеру, унылые по колориту пейзажи Альберта рецензенты оценивают так: "Как прекрасно светится на картине с дамой в голубом желтый фон - новая, неслыханно смелая, очаровательная гармония!" и т. д.

Одним словом, рецензенты - тоже люди: сплошь да рядом видят в произведениях искусства совсем не то, что есть, и склонны больше навязывать свое мнение, нежели "прислушиваться" к оцениваемому художнику. Вполне разделяя эту позицию классика и Нобелевского лауреата Германа Гессе, можем уверить читателя, что наши поверхностные "пересказы" далеко не открывают подлинного смысла рассказов, так что их стоит прочитать "собственными глазами".

В заключение отметим лишь одну деталь. Завершающая сборник статья С.Ромашко не без игривости названа "Мелкий бисер". Понятно, что оно отсылает к хрестоматийно известному роману Гессе; но параллельно вспоминается и другой текст - куда более известный. И осознав, что тебе метнули горсть "мелкого бисера", ощущаешь себя... ну, допустим, поросенком. Что ж - если автор играет, отчего бы и переводчику не пошалить?