Татьяна Щербина, насколько мне известно, появилась в литературе русской в 80-е и неимоверным желанием стать русским Писателем завоевала себе место под солнцем. "Лазурная скрижаль" - книга итоговая, книга обо всем: о Лондоне и Берлине, Москве и российском мужчине, пиаре и торговле, о городе, даче, машинах, Бродском, государстве, Париже, Курехине... Список затронутых тем почти бесконечен. "Лазурная скрижаль" - книга мировоззренческая, но при этом мировоззрение автора интересно небольшой горстке "своих" (количество их издательство "О.Г.И." оценивает в 2000), потому что всех остальных потенциальных читателей Татьяна Щербина не любит и в диалог с ними вступать не хочет. Не "свои" для нее - заведомо чужие, причем с отрицательным оттенком.

Эта "салонность" писательницы особенно бросается в глаза, когда она начинает говорить о России, которую не понимает и не хочет понять: "Франция - не Россия, у нас родители убивают детей пачками: выбрасывают на помойку младенцев, кухонным ножом справляются со зрелыми отпрысками. Пьянка, нищета, собачья жизнь..." Все это сродни американскому боевику, в котором в какой-нибудь проходной сцене обязательно будет представитель русской мафии.

"Скрижаль" оставляет впечатление дешевого "экспортного" варианта. Читая "зарисовки" о России все время ждешь, что еще чуть-чуть - и буквально на следующей странице появится медведь в треухе (размерами напоминающий Кинг-Конга) и начнет заживо сдирать кожу с пьяного населения...

Бедная Татьяна Щербина, путешествуя по России, беспрерывно замерзает, недосыпает, голодает и мучается жаждой, поскольку никаких напитков, кроме водки, в России не сыщешь. Честное слово, так и хочется крикнуть писательнице: "Татьяна! Нельзя себя так мучить, поберегитесь литературы русской ради!" А что касается Селигера с Валдаем и т.д., там, знаете ли, полно пансионатов и домов отдыха с нормальной температурой воздуха, всеми удобствами, и в общем-то совсем не обязательно жить в избе у деда Вени. Что же касается других российских курортов, то и тут не все так ужасно - знаем, ездили-с.

Кстати, то, что Татьяна Щербина называет Донбаем (стр. 115), а корректор "О.Г.И." поддерживает, на самом деле - Домбай. А находится этот прекрасный горнолыжный курорт не на Дону и не около Донбаса, как, по всей видимости, считают прославленная писательница с безымянным корректором, а на Кавказе: там все такие горы-горы-горы, потом - долина, а в долине течет речка Домбай-Ульген (проезд до Минеральных вод, далее - такси).

Но что-то мы отошли от темы, а тем временем "Русским дебрям" противопоставляются очерки о стороне далекой, и здесь тон меняется на противоположный. Конечно, советское наследие - вещь тяжелая (никто не спорит), но все-таки истерия перед заграницей уже несколько устарела. Да, Париж, замечательно, но на дворе чай не 1988 год. Пятнадцать лет уж по Парижам ездим:

- Знаешь что, Вася? Поедем! Накажи меня Господь, поедем! Ведь Париж, заграница... Европа!

- Чего я там не видел? Ну его!

- Цивилизация - продолжал восторгаться Лампадкин. - Господи, какая цивилизация! Виды эти, разные Везувии... окрестности! Что ни шаг, то окрестности! Ей-богу, поедем!.. (А.П.Чехов, "В Париж!").

Как объясняет сама писательница, она все время испытывает "Комплекс Колумба" (так назван цикл очерков о Португалии, Испании, Греции, Турции и других замечательных странах). Ей хочется все время что-то открывать, дотоле не открытое. Конечно, это замечательно, никто не спорит, но, во-первых, цены на отели и количество звездочек - открытие, вообще говоря, относительное, а во-вторых, литературные достоинства этих "открытий" все-таки ближе жанру хорошего путеводителя, но никак не интеллектуальной литературы (на что автор, по всей видимости, претендует).

"Лазурная скрижаль" построена от внешнего к внутреннему - от путешествий материальных, физических - по городам и весям, до путешествий интеллектуальных... Эта вторая часть - некая квинтэссенция банальностей. Высказывания есть абсолютно на все темы, начиная от автомобилей ("Машина - это образ жизни "белого человека". Не то что навьюченные ишаки, толкающиеся по автобусам и электричкам, в которых перемешаны пот и мат...") и жилища ("Дом - это лабиринт. То есть загогулистое неисчерпаемое пространство, какой бы маленькой ни была квартирка...") и кончая, пардон, Бродским ("Бродский был человеком на редкость погруженным в поэзию. Я не думаю, что он когда-нибудь произносил такие слова, как Майкл Джексон...").

В этой - второй части автор начинает напоминать гоголевскую Коробочку - все складывает, складывает в копилочку: "раз словечко, два словечко - будет книжечка" (как заметил один уважаемый критик): там о виртуальном, здесь о сексуальном. И так славненько, чистенько выходит... Немножко почитаешь книжечку - вреда не будет, первые 10 страничек могут показаться даже забавными - старый анекдотец где-нибудь мелькнет, какая-либо мыслишка подвернется, которую уже где-то слышал, да подзабыл за давностью лет.

Татьяна Щербина - натура разносторонне одаренная. Она может и об абсенте порассуждать ("История "Зеленой феи"), об отличиях его от пастиса рассказать ("Целебный пастис") - и нужды нет, что читающая публика уже пригубила книжечку Фила Бейкера и об абсенте информирована, так что те три с половиной странички, которые писательница посвящает этому вопросу, уже как-то вторичны и неинтересны. И все бы ничего (ну увидит читатель, что автор немножко опоздал, ну не его же - творца - в этом вина, в самом деле) да только концовочка - типичная, кстати сказать, для всей книжки - слух режет: на Россию, мол, модный нынче абсент подействует известно как - "незначительная непьющая часть населения сопьется тоже". Почему она нас так не любит, обидно все же, русский Писатель!

Ну да Бог с ней, с любовью к народу (exegi monumentum, блин) - пойдем дальше. Иногда сквозь поток глубокомысленных замечаний у Татьяны Щербины вырываются наружу лирические отступления: о возлюбленных, о марках своих бывших и нынешних машин или просто о себе: "Вопрос, который мне задают в жизни чаще всего: "Почему ты живешь в Москве?" Раньше так спрашивали, имея в виду мою принадлежность к социальному меньшинству: европейская ориентация, свободное владение французским, неупотребление водки, бани, турпоходов и тренировочных костюмов, чувствительность к дизайну. Доводы звучали такие: "ты не наша"... Ну что еще тут скажешь? Когда я прочла этот отрывок в первый раз, свою будущую тогда еще заметочку о книге мне захотелось назвать "Таня, ты не наша", но я сдержалась, все-таки на брундершафт мы с г-жой Щербиной еще не пили, хотя алкогольные пристрастия писательницы я себе представляю.

Впрочем, что ж это я все Татьяну Щербину писательницей зову, она ведь не просто писатель, она - Поэт. И к тому же поэт разносторонне одаренный. Чтобы показать всю широту ее поэтического дарования приведу два примера.

В первом случае, пожалуй, от комментария я воздержусь, пусть текст скажет за себя сам:

Родившись, Борис Пастернак
Был косноязычен и наг.
Подрос, огляделся,
слегка приоделся
и стал сексуальный маньяк... (лимерик, если кто не понял).

А вот второй пример. Стихотворение, тематически связанное со всем сборником. Привожу полностью.

Дневной и ночной дозор

День - звонкий грош, а ночь - лото.
Идеи родственней, чем люди,
их исполнители. И то -
фальшивят, не в пример Иегуде
Менухину. Смычок как спрут
в спираль закручивает струны.
Они, расстроенные, врут.
Тут - время прикоснуться к рунам,
вопросы слать в экран окна,
сна, книги. Но в экран, не в пропасть
(не путать с космосом - вина,
любви, когда туда есть пропуск).

Я в Интернет, как в Интернат
сиротка, семеню на ощупь,
все в паутине, под и над
тем, что душа взыскует в нощи.
Шизофренический учет
маниакальной оцифровки -
delete. Escape. Создать. Еще.
Открыть. Расширить до обновки.

Итак. Сначала загадки. Почему день - грош, а ночь - лото? Почему идеи родственней, чем люди, и почему они фальшивят, а Менухин - нет? Впрочем, Менухин тоже фальшивит, хотя не в пример идеям. При чем здесь древнескандинавские письменные знаки и почему их можно спутать с вином, любовью, а также космосом? И у кого туда есть пропуск? У космонавтов, простите? Почему в интернат сиротки входят, семеня на ощупь, и как можно семенить в Интернете? И почему эти два слова пишутся с большой буквы? И что все-таки взыскует душа трепетного автора? Или, правильнее, - чего? А уж далее - что ни слово, то вопрос. Может, я чего-то не понимаю, тогда поправьте, но мне кажется, что фраза: "Шизофренический учет маниакальной оцифровки - delete" - лишена какого-либо смысла напрочь. И поэтическим, окказиональным словоупотреблением здесь ничего не объяснишь. Равно как и во фразе: "Расширить до обновки". Заглавие же оного текста навсегда останется для меня, используя словечко возвышенного автора, руной. По ней, этой самой руне, вполне можно гадать. Всегда получится что-то одновременно загадочное и бессмысленное, как и положено при гадании.

Создается впечатление, что будь у скандинавского нашего автора чуть поболе времени, так мы бы и читали еще и еще:

Delete. Escape. Insert. Page Down.
Num Lock. Scroll Lock. Print Screen. Page Up.
Home. End. F5. Shift. Control. Alt.

Не правда ли, богатейшие возможности открываются для обновления поэтического словаря при взгляде на клавиатуру. И главное, это ведь международный язык! Эсперанто 21 века.

Как у всего сложного, отгадка проста. Высокопарные трюизмы и бессмыслицы (вроде ключевой метафоры книги - "лазурная скрижаль"), положенные на четырехстопный стоптанный ямб. Если нечего сказать, нужно говорить по-английски. Если нечем привлечь внимание, нужно казаться загадочным.

Нет уж! Вы простите, но я не хочу слать вопросы в экран окна, или в окно экрана - неважно. Врут эти окна почище струн и понятий, беззастенчивей, чем люди. Там, в экране, мне, например, отвечают на мой вопрос о Татьяне Щербине: "Поэт, прозаик, журналист, переводчик". Не верю.