Вероятно, эту книгу должны были бы рецензировать историки. Наверное, их отзывы увидят (или уже увидели) свет в специальных изданиях, и это правильно. Меж тем в книге есть по крайней мере четыре главы, которые, на мой сугубо "читательский" взгляд, должны дойти именно до более широкого круга читателей, чем специалисты по истории России. Иначе мы останемся в плену разнообразных штампов, которые, пусть с некоторыми трансформациями, однако же неизбежно превращаются в эффективный инструмент идеологического обслуживания заинтересованных лиц.

Вот главы, которые я осмелюсь рекомендовать любознательному читателю.

Это раздел, написанный М.Д.Долбиловым, - "Земельная собственность и освобождение крестьян", далее - проделанный В.В.Журавлевым анализ программных установок политических партий России по вопросам собственности на землю в конце 19 - начале 20 века и его же глава о том, как эти вопросы решались в Государственной Думе с 1906 по 1917 гг. А также глава А.П.Корелина о столыпинской реформе в аспекте земельной собственности.

Одолевшие эти тексты - а их ожидают определенные умственные усилия - будут вознаграждены приобретенным иммунитетом против сугубо публицистических подходов к освещению все еще актуальной проблематики. У нас-то ведь тоже Дума, и опять там дебаты - в немалой мере все с тем же вековым отношением к земле как к чему-то сакральному.

Более всего в этой книге нуждаются учащиеся гуманитарных лицеев и "профильных" классов - именно эти молодые люди нередко под маркой "углубленного" изучения истории России получают набор клише, определяемый пристрастиями своих педагогов.

Нынче можно, не читая "Войну и мир", получить аттестат зрелости и даже с отличием. И это при том, что и в социуме, и в профессиональных кругах есть хотя бы приблизительное согласие по части того, что в русской литературе считать каноном. Но с историей все обстоит куда сложнее. И что бы ни писали в инструкциях Минпроса, круг сведений из истории Отечества, полагаемый необходимым минимумом (то есть тоже своего рода канон), остается совершенно неопределенным.

Наши отроки и отроковицы как будто перестали, наконец, читать Льва Гумилева. Но вот москвичка со средним образованием, к тому же - воцерковленная, от меня впервые узнает, что под экспортом хлеба из дореволюционной России надо понимать прежде всего экспорт пшеницы. И что средняя Россия всегда была зоной рискованного земледелия, в силу чего положение, в соответствии с которым землевладелец (он же - душевладелец) в случае особого недорода обязан был не дать своим крепостным умереть с голоду, входило в сословные обязательства.

Русский помещик вообще был больше душевладельцем, чем землевладельцем. Он даже плохо представлял себе, чем именно он владеет - если иметь в виду обычные экономические понятия о топографии владений, их площади, почве, урожайности и т.п.

Из повествования М.Д.Долбилова становится понятным, какую роль в осуществлении реформы 1861 года сыграли ментальность и русского помещика, и русской бюрократии. Любопытно, что сама категория земельной собственности была сильно мифологизирована - выходило, что реформа как бы заново "сотворяла" земельную собственность. Цитируя В.В.Леонтовича, М.Д.Долбилов пишет, что законы от 19 февраля 1861 года были направлены не столько на освобождение крестьян от господ, сколько на освобождение господ "от крестьян, от всех тех обязанностей, которые выпадали на долю хозяина поместья..." (с.71)

Заслуживает внимания пристальное прочтение автором частной эпистолярии и разнообразных документов, свидетельствующих о назревшем пересмотре стереотипов в интерпретации проектов освобождения крестьян в России. Например, сторонники безземельного освобождения крестьян вовсе не были просто тупыми крепостниками, ратовавшими за личную выгоду. У тех из них, кто сам успешно хозяйствовал на огромных земельных наделах, была своя модель перспективы развития земледелия в России и будущего крестьянского сословия - в частности, надежда на мобильность аграрного населения, на его готовность к заселению невозделанных земель, к переселению со своих наделов на новые места. При этом, однако, игнорировалась возможность пролетаризации крестьянства .

Что на самом деле получилось из реформы 1861 года - лучше всего иллюстрируют "Письма из деревни" А.Н.Энгельгардта и "Лирическое хозяйство" А.А.Фета.

Из раздела об аграрной реформе Столыпина, написанного А.П.Корелиным, мы узнаем, что за 40 пореформенных лет дворяне потеряли более 40% площади своих имений. Но и на оставшихся во владении помещиков землях из-за чересполосицы хозяйствовать было невыгодно ни им самим, ни крестьянам. Корелин цитирует официальное письмо-жалобу богатого волынского помещика, у которого 9 000 десятин земли были испещрены клочками крестьянских владений, а участки крестьян находились нередко в 12 верстах по прямой от села.

Община и регулируемые ею способы межевания и севооборота были безусловным тормозом для интенсификации и модернизации сельского хозяйства, но - что менее известно - общину как социальный институт продолжали поддерживать силы, в иных отношениях абсолютно полярные по устремлениям.

Как известно, народнические круги видели в общине зародыши социалистического устройства общества, земские либералы рассчитывали на то, что община препятствует обезземеливанию крестьян, а поместное дворянство полагало, что община удерживает необходимую рабочую силу на земле. Неспециалистам менее известны убеждения и позиции фактических сподвижников Столыпина в осуществлении реформы - это прежде всего В.И.Гурко, А.В.Кривошеин и другие. Отчего аграрная реформа шла так туго, какую роль в этом играла психология русского крестьянства, в чем были просчеты самого Столыпина - обо всем этом литературы много, но изложение А.П.Корелина компактно и написано доступно для всех. Притом, что для нынешнего саратовского губернатора Д.Ф.Аяцкова, чье попечительство содействовало данному изданию, Столыпин - фигура предельно символическая, А.П.Корелин избежал пресловутого "хрестоматийного глянца".

Из глав, написанных В.В.Журавлевым, мы можем составить представление о становлении российских политических партий и позднее - консолидации и, наоборот, расколе думских фракций, поскольку мало что было в этих процессах столь существенным катализатором, как аграрный вопрос.

Именно читая эти главы, где сюжет по необходимости запутан, уже не умом, а чутьем понимаешь, что ставшие не так давно и у нас актуальными разговоры об истории как о нарративе - это вовсе не следование моде и не переназывание одних малопонятных феноменов - другими, не более понятными.

Текст - не музыкальный аккорд, для синхронного изображения которого придуман нотный стан. Непросто внятно изложить события, происходившие одновременно. Нас учили, что в России протопартии оформились в легальные политические партии после манифеста 17 октября 1905 года, притом процесс этот шел от географической периферии к центру, в силу чего партий было очень много. Принято учитывать лишь позиции нескольких общенациональных партий. Но чтобы понять подлинный вектор этих позиций, необходимо представить себе не столько позиции самого многочисленного сословия в стране, сколько его ментальность.

С точки зрения русского крестьянина, которая имела мало общего с правовым сознанием как таковым, земля вообще не могла быть собственностью в юридическом смысле. Обрабатывающий землю один только и имел на нее право - но это право не имело ничего общего с jus. Эти черты крестьянской ментальности были отчасти учтены в 1903 году в программе-минимум тогда еще нелегальной РСДРП, где предлагалась отмена "всех законов, стесняющих крестьянина в распоряжении его землей".

Функционировавшая тогда же другая нелегальная партия - партия социалистов-революционеров - имела стратегическую установку на уничтожение частной собственности на землю, которая в перспективе объявлялась "общенародным достоянием", а распоряжаться и наделять землей крестьян должны были органы местного самоуправления, так или иначе "обязанные" вырасти на базе общины как социального института. Радикализм успешно сочетался с утопизмом и у РСДРП, и у эсеров.

"Либеральный компромисс" по аграрному вопросу защищали кадеты, "Союз 17 октября" ("октябристы") и некоторые примыкавшие к ним более мелкие партии. Желая избежать "черного передела", кадеты предлагали увеличить крестьянские наделы за счет государственных и монастырских земель, а также за счет выкупа доли помещичьих земель по нерыночным ценам.

"Октябристы" считали возможным отчасти использовать государственные земли, а на крайний случай склонялись к выкупу помещичьих земель по рыночным ценам. Консервативно-монархические партии стремились сохранить status quo, уповая на переселенческую кампанию и усовершенствования в способах землепользования.

Лево-революционные партии прежде всего стремились к разрушению сложившейся в России структуры земельной собственности, притом насильственными методами. Каково будет "затем", которое последует за этим "до основанья", - расплывалось в достаточно неопределенных очертаниях. Реформаторски-компромиссная позиция не могла иметь опоры в массах и одновременно была теснима справа. Крестьяне же ходом вещей оказались вполне подготовлены к переделу земли насильственным путем.

Я не знаю, какое место в программе школы и неспециализированных вузов занимает история Думы начала прошлого века. А ведь она куда как поучительна!

Если Дума склонялась к решениям, неугодным премьер-министру и уж, тем более, монарху, ее благополучно распускали. А дабы не наступить на те же грабли, для выборов следующей Думы меняли избирательные законы. И если 1-я и 2-я Думы напоминали пусть несовершенное, но представительное учреждение, то в 3-й русский земледелец был представлен преимущественно крупными землевладельцами.

Любопытно на материале источников - переписки, отчетов, статистики - убедиться в том, что, учитывая, казалось бы, объективные факторы - избыток необработанных земель к востоку от Урала и перенаселенность Центральной России, Столыпин и его сторонники не задумывались о том, что стать переселенцем психологически сможет отнюдь не каждый крестьянин.

Как бы ни было трагично положение крестьянской семьи где-нибудь на супесчаных чересполосных землях, где деликатесом считался ржаной хлеб без мякины, тронуться в путь, в неизвестность, готовы были либо авантюристы, либо люди особого мужества. Конечно, по существу история не повторяется - ни в виде трагедии, ни в виде фарса, но повторяется исторический нарратив, наш способ думать и говорить об исторических событиях. Ведь и фермером может стать не каждый бывший колхозник: мало быть непьющим и бережливым, к хозяйской "жилке" нужно еще очень много всего добавить - например, железное здоровье, устойчивую психику, умение учиться, да и просто самое обычное упорство. Ведь не ожидаем мы, что каждый образованный человек может открыть свое "дело" - все-таки кое-что из черт "великого комбинатора" придется взять на вооружение, но одни - не хотят, а другие - не могут.

Кардинальное решение аграрного вопроса в России осуществилось самым трагическим путем - ценой уничтожения русского крестьянства как класса. Но это было еще и закабалением всей страны в целом. Мы жили в государстве, зависящем от урожая зерновых не в Поволжье и не в Малороссии, а где-нибудь в Айове. Эта эпоха, вроде бы, ушла навсегда. Хлебом мы можем накормить себя сами. Однако аграрный вопрос в России так и остался нерешенным.