Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20030415_em.html

Фильтр базара, мониторинг метлы
Дмитрий Горчев. Сволочи: рассказы. Послесловие А.Житинского. - СПб, Амфора, 2003. - 254 с. Серия: из книг Макса Фрая, Тираж: 4000 экз., ISBN 5-94278-354-3

Евгений Майзель

Дата публикации:  15 Апреля 2003

Дмитрий Горчев сегодня нарасхват. Сетевая знаменитость, любимец Живого Журнала, после выхода "Сволочей" он имеет все шансы превратиться в звезду национального масштаба. В том же пресловутом ЖЖ в любви к Горчеву уже признался едва ли не весь читательский электорат: и правые, и левые, и центристы, и красные, и зеленые, и коричневые. Разве что голубые с розовыми помалкивают (в силу предвзятого отношения к пусть даже самому зажигательному базару, от которого, однако, за версту разит дешевым алкоголем и чесноком), но об их чувствах лучше спросить у них самих. Скорей всего, я слишком обобщаю.

Эта книга - собрание всего более или менее известного на сегодня горчевского наследия (в разное время опубликованного или неопубликованного на вебе) - позволяет удобно рассмотреть жанры, в которых писатель с таким замечательным успехом обретается. Перед нами "рассказки", скетчи, "прогоны", "телеги", притчи. Тексты расфасованы по семи разделам, пьески каждого раздела образуют серии, настолько они структурно и сюжетно идентичны.

Цикл "Сволочи", давший общий заголовок сборнику, - это четыре сказа хармсо-мамлеевской генеалогии с легким (возможно, обманчивым) влиянием митьковской прозы. Циклы "Петербург-Москва" и "Когда от нас ушли Коммунисты" - визионерские онт(олог)ические байки, написанные в моднейшем сетературном жанре мифотворческого "грузилова". Все эти тексты, с позиций трезвого, практического разума, - бессмысленный гон, однако при условии попадания в эксклюзивную авторскую ритмику (и популярность Горчева подсказывает, что условие это выполнимо) читателю гарантировано сногсшибательное удовольствие. Интересно, что момент "удовольствия от текста" (и от письма) отлично рефлектируется и самим писателем, который любит завершать свои головокружительные фантазии, например, так: "Вот тогда и наступит такой Рай и Красота, каких ни один Живой никогда не видел и не увидит". Или так: "И снова надулись на кораблике петра-первого паруса в одну сторону, а флаг - в другую, ухватился царь-петр за игрушечный штурвальчик, ощерил кривые свои зубищи, и стало даже еще пиздатее, чем раньше, если только это вообще может быть".

Пишет Горчев в намеренно развязной, разговорной манере, однако трэшем его литературу назвать нельзя, ибо вполне ощутим в ней и этап "флоберизации" - сознательного труда, затраченного на текст, опосредовавшего первоначальные интуиции и облекшего их в наиболее краткие, емкие формулы. Не чурается матерной лексики, употребляемой вполне интеллигентски - в качестве красного словца либо философски. Лихо манипулирует мифологемами: коммунисты у него превращаются в вымерших мамонтов, пушкинисты образуют тоталитарный город-секту, и т.д. Обладает замечательным чувством юмора и, что взаимосвязано, отличным логическим мышлением - последнее напоминает, как уже говорилось, о Хармсе и (не удивляйтесь) о Жванецком.

Горчев не относится к сетераторам в медийном смысле этого слова - его тексты не возникают "здесь и сейчас", а пишутся, строго говоря, где попало и как попало, после чего оперативно отправляется в Сеть, в тот же Живой Журнал1 и прочий Рунет. В стиле, близком Горчеву, сегодня работают очень многие, но Горчев из них - безусловно, в первых рядах, если не самый первый. Алгоритм примерно такой: ходячие Лексемы разговорного языка уморительно возводятся в Понятия, а из Понятий быстро, как шаурма, варганится История, завиральная и избыточная, мелодичная и безнадежная. Своего апофеоза эта практика достигает в цикле "Мерзость", где повествование максимально освобождено от "здравого смысла" и нарциссично наслаждается собственным ритмом и звучанием.

В "Крещенском Сезоне Дождей", завершающем книгу, Горчев как будто остается дома, не бежит в магазин за бутылкой, тормозит белую горячку эйфорических видений, садится за письменный стол и пишет вдумчиво и грустно. Впрочем, большинство текстов этого цикла ничем не отличаются от предыдущих.

Момент, который трудно не заметить, - индустриальная шаблонность горчевских построений: кроме фабульных "Сволочей", психоделической "Мерзости" и афористического сборника "О Вечном", все пьесы выполнены по прихотливому, но довольно однообразному сценарию. Основная тональность книги, как легко догадаться уже из ее названия, - мизантропическая. Юмор Горчева довольно чорен, хотя ни в коем случае не чернушен. В серии миниатюр "О вечном" эта мизантропия находит универсальное определение: "Люди, каждый по отдельности, довольно разные: некоторые более продолговатые, некоторые менее. Но когда их собирается два или больше, то оказывается, что все они одинаковые". Тексты Горчева, в этом смысле, очень похожи на людей.

Основная ставка писателя - на умный ассоциативный юмор. Поэтому вышеупомянутое удовольствие от чтения не откладывается, а переживается мгновенно и окончательно. Юмор стремглав сокращает дистанцию между идеями, юмор убийственно убедителен. При чтении горчевских пьес не покидает ощущение блестяще выполненной задачи и отсутствия какой бы то ни было сверхзадачи. Литература Горчева феноменально эффектна, эффективна и бесперспективна. В ней нет ничего, кроме того, что обнаруживаешь (или не обнаруживаешь) в ней немедленно.

Отсюда может возникнуть представление об элементарности технических приемов этого письма и о легкости его пародирования. Оно ошибочно - тексты Горчева, извините за выражение, талантливы, а это значит - соматичны; их строят не только хитрые авторские приемы, но и определенный личный вкус, неуловимые тело и тень автора, архитектурно значимые для каждой конкретной конструкции.

Мизантропия Горчева часто облекается в бытовое раздражение, сопровождаемое требованиями типа "не мешать", "не пиздеть", а также "фильтровать базар и следить за метлой". В своем собственном творчестве писатель, к удовольствию его многочисленных поклонников (и, безусловно, к собственному удовольствию), не следует этому полезному правилу. Еще, пожалуй, можно добавить, что несмотря на алкоголь в качестве явного непосредственного допинга, горчевская проза близка также и растаманской, а местами и психоделической, кислотной бла-бла-бла-культуре.

Будет очень интересно проследить за дальнейшей эволюцией Горчева после выхода этой весьма важной книжки - и для писателя, и для читателя, и для русской словесности в целом.


Примечание:


Вернуться1
ЖЖ-адрес коего не даю по принципиальным соображениям; к тому же, его несложно узнать самостоятельно.