Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Маргинальность как дар и крест
Ирина Шевеленко. Литературный путь Цветаевой: Идеология. Поэтика. Идентичность автора в контексте эпохи. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 463 с. - (Научное приложение. Вып. XXXVIII). Тираж 2000. Формат 60х90/16. ISBN 5-86793-189-7

Дата публикации:  18 Апреля 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Содержание этой книги точно передано в аннотации: "Книга посвящена анализу творческого развития М.Цветаевой и формирования ее прижизненной литературной репутации. История писательского опыта автора рассматривается в соотнесении с культурным контекстом и ключевыми дискурсами эпохи модернизма (ницшеанство, демонизм художника, метафизика пола, антиномия природы и культуры и т.д.). Это позволяет связать воедино проблематику творческой идеологии, поэтики и авторской идентичности. Эволюция и сложное взаимодействие этих рядов прослеживаются на материале всего творчества Цветаевой, с привлечением обширного пласта прижизненной критики и прежде не вводившихся в научный оборот архивных источников".

Предмет этой книги оказывается на перепутье нескольких дисциплин - литературоведения, социологии, психологии, хотя доминирует, естественно, литературоведение. Литературное самосознание писателя, его идентичность проявляются в выборе и трансформации риторических и поведенческих моделей, предлагаемых культурным контекстом эпохи. В отечественной традиции исследования изящной словесности эта проблематика до недавнего времени не была распространена широко, - в отличие от Запада, где работы на такую тему пишутся давно и в изобилии. В издательской практике "Нового литературного обозрения" интерес к социальным связям литературы проявляется отчетливо и постоянно. Можно вспомнить по крайней мере добрую половину книг, вышедших в той же серии "Научная библиотека", что и работа Ирины Шевеленко: исследования Бориса Дубина и Льва Гудкова, Марины Могильнер и Ирины Паперно, Абрама Рейтблата и другие.

Необычность книги о Цветаевой, которую, вероятно, должен почувствовать читатель, не изучающий литературу профессионально, - в выборе предмета для анализа. Хорошо известно неприятие Цветаевой любых устоявшихся социальных ролей и демонстративное "бунтарство". Причем это "бунтарство" было свойственно ей уже в 1910-х гг., оно могло находить выражение в "грубости", воспринимаясь сторонними людьми как "невоспитанность". "Cовершенно ломовой извощик - эта поэтесса "Марина Цветаева" - записывает свои впечатления в 1914 г. писательница старшего поколения Р.М.Хин-Гольдовская (Хин-Гольдовская Р.М. Из дневников 1013-1917 гг. // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Рождение поэта. М.: Аграф, 2002. С. 72). Но "протест" против навязываемых обществом и, в частности, литературной средой, правил и норм принимал у Цветаевой в отличие от, например, декадентов, футуристов или имажинистов индивидуальный характер и не вписывался в некие новые "(анти-) нормы".

Чем сложнее задача, тем эффектнее и ценнее ее решение. Ирине Шевеленко решение своей задачи удалось. Литературное самосознание Цветаевой описано автором книги как последовательность нескольких парадигм. В начале пути Цветаева - сознательная "дилетантка", дебютирующая сразу поэтическим сборником (им был "Вечерний альбом", 1910 г.), а не стихами в журналах, как было принято. Дневниковость, детскость, "домашность" - свойства первых стихотворений ("технически" вполне профессиональных), и лирическое "я" - полудевочка, "гимназистка", читательница "детских" романов Чарской. Первая глава исследования Ирины Шевеленко так и названа - "Гимназистка", по заглавию одного из ранних цветаевских произведений.

В стихотворениях 1913-1916 гг. Цветаева ищет и находит новые пути саморепрезентации: в диалогах - посвящениях, обращенных к первым поэтам (Блоку и Анне Ахматовой), в осмыслении своей женско-мужской природы (прежде всего, в поэтических текстах, адресованных Софии Парнок), в идентификации с такими героинями истории, как Марина Мнишек. Об этом - в главе ""Я и мир". После Октябрьской революции позицией Цветаевой становится осознанием своей жизни как "бытия вне социума" (с. 135), как неизменно contra по отношению к современности. В эмиграции, правда, изменится отношение к литературной профессионализации: словесность станет для Цветаевой источником средств существования, и литературный труд будет осознан ею как "ремесло", как труд - каторжный и возвышающий. Но символистское по происхождению, архаичное представление о "поглощении" жизни словесным искусством и романтическая позиция отказа и одиночества, воспринятого как дар и знак избранности, сохранятся до конца.

Основные события литературной судьбы Цветаевой в эмиграции - роман с Константином Родзевичем, "перевоссозданный" в "Поэме Горы" и в "Поэме Конца", эпистолярный и поэтический роман-диалог с Пастернаком, почитание Пушкина и ушедшего некалендарного века, любовь-дружба-забота о младших поэтах (Штейгере и оплаканном ею Гронском) - рассматриваются Ириной Шевеленко именно как шаги в поиске поэтом собственной идентичности. За поступками и текстами стоят заветные цветаевские мысли: любовь обречена в мире сем; любить и понимать друг друга могут только поэты; поэт - пасынок и сирота в своем времени, беседующий с такими же, как он, творцами, - к какой бы эпохе те ни принадлежали.

Вывод таков: "Конструирование <...> (Цветаевой. - А.Р.) собственной идентичности реализуется на каждом важном этапе ее творческого развития как выбор (или принятие) по возможности маргинальной позиции, - каковая и превращается ею в один из источников творческого пафоса и творческой свободы" (с. 438). И еще: "<...> Цветаева, как никто из крупных литераторов-современников, была и невольным "медиумом" и летописцем кризиса института профессиональной литературы, каким этот институт достался модернизму от XIX века и каким окончательно перестал быть с уходом модернизма с исторической сцены. Эпоха "восстания масс" перекроила культурную карту, сделав то, что было "автомаргинализацией" для Цветаевой, новой нормой существования поэзии и интеллектуальной литературы в обществе. Полагавшая, что конструирует свою идентичность по лекалам прошедших времен, Цветаева оказалась в этом как раз современной рубежу XX и XXI веков" (с. 439).

Выводы не голословны, они изящно и искусно доказаны всем текстом исследования.

Сомнения рождает лишь интерпретация цветаевской биографии первой половины 1910-х гг. Ирина Шевеленко истолковывает отказ Цветаевой от собственно литературной карьеры и предпочтение семьи (роли жены и матери) как выбор традиционной роли, по-видимому, связанный с осознанием Цветаевой себя как дворянки: "<...> Выбор у Цветаевой был, и распорядилась она им, возможно, и не вполне сознательно, но очень определенно. Унаследовав после ранней смерти матери значительное состояние, Цветаева не нуждалась в профессии материально и в своем спонтанном социальном самоопределении исходила именно из этого. Из возможных типов поведения женщины-дворянки, имеющей достаточные средства к существованию, она избрала самый традиционный - приняла как естественный для себя круг домашней, частной жизни" (с. 60). Исследовательница признает, что при этом Цветаева отклонялась от "поведенческих норм, предписываемых социальной идентичностью" (там же); как примеры такого "отклонения" она приводит "брак с человеком без определенного социального статуса" - Сергеем Эфроном, не имевшим ко времени бракосочетания гимназического аттестата, "полубогемный стиль существования в первые годы семейной жизни" и "несомненное нарушение традиционных норм поведения замужней женщины своего класса в годы последующие" (там же).

Тем не менее, невзирая на эти "отклонения", Ирина Шевеленко объясняет литературную позицию поэта в первой половине - середине 1910-х гг. выбором именно роли "традиционной". Позволю себе пространную цитату:

"Следствием такого социального самоопределения юной Цветаевой было отсутствие в ее сознании связи между поэтическим творчеством, ставшим с детства привычной частью ее жизни, и идеей профессиональной литературной карьеры как формы существования пишущего человека в обществе. Подчеркнуто частная, "домашняя", тематика ее стихов, так поразившая современников, была лишь следствием того места, которое отводилось творчеству в жизни Цветаевой. Оно принадлежало сфере частной жизни и, хотя позволяло делать частное достоянием публичности, не воспринималось автором как средство создания и поддержания публичной репутации, автономной по отношению к частной жизни, - того, что лежит в основе любой профессиональной карьеры" (там же).

Однако же перечень "отклонений", совершенных Цветаевой, столь велик и весом, что застит самое норму. Поневоле рождается вопрос: а выбирала ли Цветаева "внелитературную" роль жены и матери именно в качестве "традиционной"? Не вступает ли здесь язык исследователя в конфликт с языком самоописания Цветаевой, который Ирина Шевеленко пытается реконструировать. Кажется, для Цветаевой было значимо отталкивание от роли профессиональной "литературной дамы" и вообще профессионального поэта, а не полуслучайное совпадение с традиционной ролью "женщины-дворянки" (кстати, эта роль была присуща не только дворянкам). Между прочим, у нас нет бесспорных подтверждений тому, что Цветаева осознавала себя именно "дворянкой". Конечно, по материнской линии у нее были "прадеды в феодах", но принадлежность к дворянскому сословию для Цветаевой, кажется, значима не была. Отец же ее, разночинец-попович, пусть и получивший дворянство, именно дворянином себя вроде бы не осознавал.

Впрочем, это частность, не наносящая вреда действительно очень хорошей и интересной книге.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Владимир Шпаков, Осиновый кол в муравейник /17.04/
Кира Сапгир. Дисси-блюз / Предисловие А.Битова. - СПб. "Алетейя". 2003.
Александр Люсый, Награда от Киры /17.04/
Сапгир К.А. Дисси-Блюз. - СПб.: Алетейя, 2003, Сапгир К.А. Оставь меня в покое. СПб.: Алетейя, 2003.
Евгений Майзель, Фильтр базара, мониторинг метлы /15.04/
Дмитрий Горчев. Сволочи: рассказы. Послесловие А.Житинского. - СПб, Амфора, 2003.
Роман Ганжа, Маскарад, или Искусство отчуждения /14.04/
Ричард Сеннет. Падение публичного человека. - М.: Логос, 2003.
Глеб Шульпяков, Солярий строгого режима /11.04/
Эдуард Лимонов. Священные монстры. - М.: Ad Marginem, 2003.
предыдущая в начало следующая
Андрей Ранчин
Андрей
РАНЧИН

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru