За многовековую историю изучения героического эпоса такое случалось редко - один исследователь попытался обобщить весь доступный ему материал и выявить общие закономерности, работающие не только в поэмах Гомера и не только в средневековом английском, немецком, французском и скандинавском эпосе, но еще и в русских былинах, эпопеях народов средней Азии и даже в якутском эпосе олонхо. Перевод и издание самого большого и самого влиятельного за всю историю филологической науки эпосоведческого труда, "Героической поэзии" Сесила Морриса Боуры (1952), взяло на себя издательство НЛО.

Издатели поступили честно: книга выпущена в серии "Интеллектуальная история". Самая влиятельная работа - не значит "безупречная". К тому же прошло уже почти полвека, и для того чтобы отделить блестящие находки английского филолога от его не менее ярких ошибок и промахов, неподготовленный читатель нуждается в некотором руководстве.

Первым, пожалуй, самым трогательным курьезом становятся определения героической и негероической (шаманской) поэзии. Первая - это поэзия о героях, то есть людях, чья цель - обретение славы посредством деяний, исполненных особого риска, но в пределах человеческих возможностей. Стадиально ей предшествовала поэзия шаманская, рассказывающая о чудесных деяниях, совершенных при помощи особых волшебных свойств, в частности магии. Пафос этой поэзии, с точки зрения Боуры, близок к героической - "стремление человека прорваться за пределы человеческих возможностей", но средства иные. Собственно героическая поэзия появилась тогда, когда поэзия шаманская соприкоснулась с жанром панегирика и погребального плача, в которых воспевались исключительные личности.

Случилось же это сразу, "как только общество обнаружило, что человек добьется гораздо большего своими собственными усилиями, а не верой в магию".

Так, между делом, английский исследователь наделяет людей прошлого собственными героическими идеалами, превращая их в позитивистов и прогрессистов.

Взаимодействия фольклорных жанров современная наука никак не отрицает, однако появление героического видится ей по-другому. И хотя сама схема эволюции от "шаманской поэзии" к героической, претерпев некоторую детализацию, можно сказать, прижилась (см. Е.М.Мелетинский. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986.), после этой детализации ее трудно узнать. Теперь считается, что эволюция шла от мифологических сказаний о первопредках и культурных героях к архаическому (по В.М.Жирмунскому, "богатырская сказка"), а затем и к классическому эпосу. Эпических же воителей, будь то Гильгамеш, Зигфрид, Роланд или Манас, нынче возводят к культурным героям из архаических мифологических сказаний. Их миссия - очистить недавно сотворенный мир от чудовищ, символизирующий остатки хаоса. Именно поэтому наследующие им герои эпоса, как правило, выполняют некую общественно полезную миссию - сражаются со всякими чудовищными хумбабами и грендилями, если это архаический эпос, или, если эпос классический, крушат не менее чудовищных врагов своего племени или государства - калмыков, "катайцев", татар, гуннов и прочих мавров. В соответствие с этой логикой, Ахилл и Агамемнон, пришедшие во главе ахейцев под стены Трои за добычей и славой, ну и за одно Менелаю подсобить, представляют собой скорее исключение, нежели норму.

Тем не менее, Боура уделяет им десятки страниц, ибо альфой и омегой в его рассуждениях остается Илиада, поскольку для него это - первый и непревзойденный образец европейской эпической традиции.

Не менее специфичен и подход Боуры к проблеме взаимоотношения эпоса и истории. Даже описание молочного озера из зачина якутских олонхо (рядом обычно растет мировое древо, корни в нижнем мире, а макушка в верхнем) Боура считает картинами байкальской природы, некогда окружавшей якутов на их южной прародине.

Конечно, эпические певцы в своих поэмах не совсем верно воспроизводили историческую действительность. Например, конь Ахилла со своим хозяином точно не разговаривал. Но в остальном Боура остается верен принципу "нет дыма без огня". Тому виной - инерция западной эпосоведческой науки, из которой вышел Боура. Объектом ее изучения был все тот же европейский книжный эпос. Наверное, поэтому Боура возводит в ранг общей закономерности ситуацию с "Песнью о Нибелунгах", сюжет которой с некоторой натяжкой можно определить как контаминацию двух исторических событий - гибель первого бургундского королевства и смерть Атиллы. Воодушевившись этим примером, Боура даже начинает выписывать из сочинений российских фольклористов исторической школы предполагаемые даты жизни Ильи Муромца, Алеши Поповича, Дуная, Сухмана и других.

Из высказываний Боуры также заметно, что он не видит принципиальной разницы между былиной и русской исторической песней. И это опять-таки не удивительно: в европейских традициях архаического эпоса не сохранилось, все, что есть, - классический, возникающий в результате слияния исторических предания и архаической богатырской эпики. Случаи, когда устная летопись народа - один жанр, а подвиги героев времен творения - другой (например, поющийся эпос олонхо и прозаические исторические предания в якутском фольклоре), были Боуре, похоже, не известны.

Тонкости эти можно было бы считать проблемой сугубо терминологической, если бы во второй половине XX века в СССР они вдруг ни обрели идеологической нагрузки. Дело в том, что на оппозиции условный историзм/чистый мифологизм строилась жанровая дихотомия, предложенная В.М.Жирмунским - героический эпос (приблизительно соответствует тому, что Боура называет героической поэзией) и богатырская сказка. Многие народы СССР на богатырскую сказку не согласились. Поиск исторических прототипов для героев многих архаических эпосов народов России и ближнего зарубежья (чем древнее, тем лучше, разумеется) идет и по сей день.

Однако если позиция Боуры в ряде случаев представляется устаревшей, главы о том, как слагалась героическая поэзия, то есть о языке, стиле, и приемах повествования в эпосе, производят совершенно другое впечатление. Здесь Боура удивительно современен.

Похоже, что знакомство Боуры с диссертацией Альберта Лорда, которому наш герой оппонировал в 1949 году в Гарварде, оказалось в высшей степени продуктивным для обоих исследователей.

Диссертация эта, как известно, впоследствии легла в основу знаменитого "Сказителя" (1960), книги, в которой Лорд доказывает, что героическая или эпическая поэзия изначально бытовала в устной традиции, то есть как фольклор. Довершив исследования своего учителя Милмэна Пэрри в Югославии, где в середине XX столетия устная традиция была еще в отличном состоянии, Лорд пришел к выводу, что текст эпической поэмы создается каждый раз заново, в момент исполнения. В памяти певца хранится лишь общая сюжетная схема, темы и формулы. Под формулой у Лорда понимается группа слов, служащая для выражения определенной мысли в определенной метрической позиции, под темой - клишированные описания (сбор героя на битву, поединок, свадебный пир и т.д.). Обнаружив формульный стиль в Илиаде и Одиссее, Лорд сделал вывод о ее устном происхождении.

Впоследствии теория Лорда вызвала споры. Формульный стиль был выявлен в средневековых поэмах заведомо литературного происхождения, а доля импровизации в искусстве эпического певца тоже оказалось величиной варьирующей.

Боура также пишет о формульном стиле и убежден, что колыбелью героической поэзии был фольклор, но понимает под формулой не только клише первичного языкового уровня, но и вообще всякий повтор. Такой подход, конечно, уступает подходу Лорда. И все же... В результате "Героическая поэзия" превращается в ценный справочник эпических общих мест, по большей части, соответствующих "темам" Лорда. Справочник этот, конечно, неполон, но все равно отличается впечатляющим временным и географическим охватом - от древнего Шумера до средневековой Исландии и Киргизии.

Есть в научных взаимоотношениях Лорда и Боуры другой момент, прямо скажем удивительный. Боура пытается найти критерии для различения устной и письменной разновидности формульного стиля. Как будто он предвидел судьбу концепции Лорда и позаботился о разрешении соответствующих трудностей почти за 8 лет до того, как "Сказитель" вышел в свет.

Воистину, идущий позади часто оказывается впереди.

Очевидно, что в России труд Боуры будет вдохновлять многих, и надеемся, не только, "искателей престижного прошлого", но и собственно исследователей героического эпоса.