"В начале января были такие морозы, каких не могли припомнить туземцы-старики. Они простояли почти весь месяц. В январе я начал объезжать все свои роты, наблюдая маршировку рядовых и знание ружейных приемов", - так с 1779 года начинаются остзейского дворянина и офицера Российской армии Густава фон Штрандмана записки, коими открывается мемуарный сборник "Кавказская война: истоки и начало. 1770-1820 годы" (Издательство журнала "Звезда", СПб, 2002; составление Я.А.Гордина и Б.П.Миловидова). И, может быть, самое интересное в этом увесистом, отлично изданном сборнике то, что никто из его участников особенно не задумывается, к каким истокам и началам его забросила судьба. В средних числах февраля снова стояли сильные морозы, но было мало снегу, а в марте обнаружилось, что многие роты научились быстро заряжать порохом свои ружья. Четвертого апреля случился большой пожар, а пятого пришел приказ выступить с полком на Моздокскую линию, вследствие чего произошел большой переполох: жители заявили неслыханные претензии о будто бы украденных солдатами вещах...

Так и тянется: события исторического масштаба - как и сегодня, как и всегда - едва-едва угадываются за пеленой повседневности, - да и то лишь тогда, когда уже известно, что за нею искать, а для участника событий все заслонено фурами с провиантом, недостачами в личном составе, дезертирствами, переходами, форсированием водных преград, строительством мостов, дерзостями кабардинцев - на размышления, чего им, "черкесам", собственно, нужно, отводится одна мимоходом брошенная фраза: "Возмутившиеся горцы требовали, чтобы мы покинули вновь устроенную линию от Моздока до Ставрополя и возвратили им занятые нами пункты". На каком основании, сколько правоты в их притязаниях - судя по всему, в тот век, век Просвещения, такие вопросы просто-напросто служащим людям не приходили в голову: их мысли были заняты исключительно бесчисленными техническими аспектами боевой страды, отношениями с сослуживцами и начальством и - разумеется же! - собственными делами: "Наконец, мне удалось купить у статского советника Александра Семеновича Васильчикова его деревню Яннаполь. В ней числилось 916 душ, и она обошлась мне в 25750 рублей. Эти деньги уплатил в три срока", "25 октября выехал я из Яннаполя чрез Парклан в Цирстен, куда благополучно прибыл 27-го. Здесь застал я мою мать и сестру матери Бенту, всех в полном здравии".

Но может быть, такова лишь пунктуальная бескрылая немецкая натура? Однако за записками "Густава Густавовича" фон Штрандмана следуют записки коренного русака генерал-майора Сергея Ивановича Мосолова, ставшего под ружье в пятнадцать лет: "А как одели меня в мундир солдатского сукна, то я так рад был сему, что и теперь не могу объяснить, а особливо выучившись экзерциции метать ружьем и повороты делать по-солдатски". А наукам будущий генерал без отрыва от производства учился у отставного студента: "У сего учителя Теплова я выучился грамматике, правильно писать и знать склонение слов и речей, арифметике, геометрии и части тригонометрии и фортификации; также объяснял нам истории разные, натуральную и древнюю, географию и богословие".

"А потом все это кончилось походом.

Полк выступил и помаршировал в Польшу в 1767 году в исходе оного, а на рандеву собрались в Польше в 1768 году. В походе я был пешком и ружье нес". А 1769 год отслужил уже в Молдавии.

"Апреля 19 дня под Хотином был я при атаке во второй раз неприятельского ретраншемента и взятии Хотина. После экспедиции второй ночной турки испугавшись, что много мы их перекололи, а другие перетонули, спасаясь, хотели переплыть по Днестру реке и город Хотин оставили нам. Тогда был у нас фельдмаршал князь Александр Михайлович Голицын. Прежде два раза к городу ходили, но назад на свою сторону перешла армия. Тут турки возгордились, к нам переправились через реку Прут, которых мы всех ночью перерезали, застали сонных в их ретраншементе", - чувствуется, что автор знает склонение слов и речей!

Тем же бесхитростным слогом повествуется и о прочих "славных разбитиях", о том, кто где отличился, а после умер чумой, и как автору записок самому удалось избежать этой напасти ("всякий день мылся три раза уксусом крепким простым и принужден был курить табак, хотя мне был еще только 21 год"), и как он участвовал в баталиях при Кагуле и Рущуке, - вылазку турок разбил и прогнал, "потеряв сам до 30 человек, за что по рекомендации за отличность и награжден был капитанским чином"... Да еще поход к урочищу Рябые Могилы, да еще поход с "генералом-майором" Черноевичем по Пруту к Журжулесту или Ренику, где "почти всякий день с татарами стычка была; сия крепостца лежит против Галаца на другой стороне реки Прута; сие было перед 7-м числом июня 1770 года".

А после войны перебрасывался Сергей Иванович из гарнизона в гарнизон, потом участвовал в покорении Крыма, потом случился перевод на Кавказскую линию в 1784 году, - едва хватило времени за 4 месяца в Москве влюбиться в "Монастырку девушку пристойную, Настасью Ивановну Бутрюмову, которая <...> была выучена в монастыре говорить хорошо по-французски и писать, танцевать, петь по нотам и играть немного на фортепиано. Помолвивши с ней формальным образом, уехал служить на Кавказскую линию в Астраханский полк, в коем был более 4 лет.

В продолжение сего времени 785-го июня 8-го, переправясь чрез реку Терек на Сунже, прогнали толпы бунтовщиков чеченцев; после уже того как бригадир Пиерии разбит от Шикаили-имама в дефиле, называемой Ханкале, где и сам убит был, а подполковник егерской пропал Каморский, а батальон егерей и 2 гранодерские роты совсем разбиты были от его зависти, что Пиерии не хотел разделить с нами над неприятелем победу и от того сам пропал, велено всем собраться к Сунже-реке 7 числа; а Пиерии пришел 6-го, а, переправившись, начал действие один с своим отрядом".

Правовой статус чеченцев генералу совершенно ясен - "бунтовщики", а явление имама (слияние военного и религиозного вождя в восстании шейха Мансура, которое Я.Гордин в предисловии называет грандиозным событием) занимает Мосолова гораздо меньше, чем амбиции и потери среди своих товарищей по оружию.

Но может быть, все дело в том, что этот служака был недостаточно образован для постижения идеи права наций на самоопределение, да и должности занимал не слишком высокие, не открывающие исторических перспектив? Тогда возьмемся за "Записки о службе генерал-фельдмаршала графа И.В.Гудовича, составленные им самим".

Иван Васильевич Гудович (1741-1820) получил образование в Кенигсбергском и Лейпцигском университете, помимо чисто военных занятий служит рязанским и тамбовским генерал-губернатором, с 1790 по 1798 год (с перерывом в 1796 году) и с 1800 по 1806 год занимал должности на Кавказе, выше некуда, а с 1809 года был сенатором, с 1810 - членом Государственного совета, и мемуары свои писал на самом склоне дней, находясь на вершине своего государственного опыта, - и что же мы в них находим? "В исходе 1775 г. приказано мне было от генерал-фельдмаршала графа Румянцева формировать три легкоконных полка: Киевский, Черниговский и Северский". Нарядил меня с корпусом туда, пошел я с корпусом сюда, стоял там-то, претерпевал то-то, пошел опять туда-то, получил то-то, отправлял се-то, брал такие-то меры... Только имена более звучные: князь Потемкин, барон Меллер-Закомельский, князь Репнин.

Музыка слов, конечно, хороша: "Я потому, употребя строгость, собрал тотчас рассыпанные по форштату войска, ложировал оные в турецком ретраншементе и потом начал делать траншеи, а в надобных местах баттареи из полевых орудий, и брешь-баттарею, не далее семидесяти саженей от крепости", "Таким образом, видя крайнее упорство неприятеля и чрезвычайное затруднение идти к крепости апрошами, не имея осадной артиллерии, и получала притом известие, что неприятельский гребной флот идет на сикурс крепости"... Но что касается замыслов стратегических, и высокопоставленный Гудович видит в кавказских стычках, как и сказано в предисловии Я.Гордина, лишь периферию русско-турецких и русско-персидских войн. А уж что касается упомянутого права наций на самоопределение - не говоря уже об идее культурного равноправия, культурного релятивизма, - этих новомодных штучек в графских мемуарах не сыскать днем с огнем.

Но может быть, это особенность чисто русского имперского мышления: Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим записки иностранцев, довольно щедро представленные в сборнике. А.С.Пишчевич (1764-1820) - сербский дворянин, принадлежащий первому поколению эмигрантов, переселившихся в Россию из Австро-Венгрии из-за тамошних притеснений. Пелена повседневности, скрывающая от младшего современника Гудовича подступающее кровавое болото кавказской войны, пестрит еще и любовными похождениями, его жизнеописание вполне может быть названо "Былое и дамы". Но он отнюдь не чуждается и межнациональных отношений. Покорение Крыма: "И так гнездо разбойников, угнетавшее в прошедшие веки Россию, отважностию Монархини и крайнею предосторожностью князя Потемкина, приведено в ничтожество". Характеристика горцев: "Проезд в сем ужасном месте от живущих тут разных горских народов, нельзя сказать, чтоб был безопасен, которые не будучи никому подвластны и имея один образ человеков, а впрочем совершенные дикари, полагающие почти долгом себе подобного ограбить или даже убить". И первый грозный толчок тоже не вызывает у него никаких далеко идущих предположений: "Правда, что толикую веселость несколько порасстроили горцы, восставшие тогда против россиян. Появившийся в Чеченской земле лжепророк, слишком известный под именем Имам-Мансура, обратил все внимание на себя веселившегося воинства; должно было противустать затеям сего возмутителя, обнадежившего кавказских дикарей, что бог ему изверил изгнать из той страны россиян; сие, а более деньги, которыми Имам-Мансур был вдоволь запаслив, недоброхотами славой гремящей России, побуждены были кавказские жители извлечь меч, из чего впоследствии 1785 года загорелся огонь на всем Кавказе".

А вот вам мемуары Людовика-Виктора-Леона графа де Рошешуара (1788-1858), заброшенного в Россию Французской революцией: "Обратив аул в пепел, я собрал добычу и двинулся в обратный путь, торопясь выбраться из леса, где небольшие силы легко могли отрезать нам отступление". Но где же гуманизм? А вот он: "Когда был разложен огонь, изнутри сакли послышались крики, указывавшие на присутствие там женщин. Я приказал подать им помощь". И следующая фраза: "Тридцать голов рогатого скота, шесть лошадей, полтораста баранов, много ячменя, восемь женщин, пять грудных младенцев, трое больших мужчин (и среди них брат главы аула) достались нам в виде трофеев". Младенцы перечисляются в одном ряду с баранами, а о правах наций снова нет и помину.

Еще один иностранец, Хуан Ван-Гелен, граф Перакампос (1790-1864), потомок нидерландских аристократов, переселившихся в Испанию в 18 веке, человек бурной судьбы и острого ума. Его "Два года в России" изобилуют этнографическими, тактическими и хозяйственными суждениями, но все они не выходят из образа мыслей офицера исконно русского: "Кавказские горы во все времена были обителью многочисленных разбойничьих шаек", "Хотя каждое племя горцев отлично от других, все они сходны между собой своей любовью к оружию, склонностью к разбою, яростью в сражениях, неистовой мстительностью и почитанием законов гостеприимства", "Горцев, разделенных непрестанными войнами либо объединяющихся для совместных опустошительных набегов в долины и на равнину, тайными происками возмущают против русского владычества турецкий и персидский кабинеты, и можно утверждать, что все Кавказское пограничье для России является страной, населенной скорей заклятыми врагами, которых нужно подчинять силой оружия, нежели покорными подданными или данниками".

"Нужно подчинять силой оружия" - и более ничего. Никакого релятивизма: "Если рассказывать о всех злодействах этого хана, получится длиннейшее повествование", "Человек этот признался им, что после завоевания Гянджи русскими и по день их встречи он всего лишь один раз видел казнь, то есть за восемнадцать лет казнили всего одного преступника, меж тем как во дворце его бывшего повелителя казни происходили чуть ли не ежедневно в любую пору суток".

Испанско-нидерланский аристократ храбро сражается на стороне русских в колониальной войне, не видя в этом ни малейшего повода для каких бы то ни было рефлексий. Все-таки большой путь за эти двести лет проделала Европа! (И не всегда в правильном направлении, но это уже другой разговор.)

В сборнике хочется выделить еще и интереснейшие "Записки" генерала С.А.Тучкова, - тоже, разумеется, не располагающие никакими пророчествами на сколько-нибудь отдаленное будущее, но тем не менее обладающие серьезной исторической ценностью. Дело в том, что помимо истории бухгалтерской, к которой мы привыкли, истории, изучающей количество выплавленного чугуна и число развернутых дивизий, есть (хотя и слабо развитая) история психологическая, изучающая образ мыслей и чувствований той или иной эпохи, и эти коллективные психологические представления могут оказаться более неодолимыми, чем Кавказские горы. И когда сегодняшние мудрецы рассуждают, как следовало России поступить там-то и там-то тогда-то и тогда-то, им следовало бы справиться не только с материальной возможностью или невозможностью, но и с возможностью и невозможностью психологической. Вот для понимания именно этой, последней сборник "Кавказская война: истоки и начало" дает богатейшую пищу.

Кстати сказать, у психологической истории есть еще одна - в социальном отношении, быть может, главная - функция: не поучающая, а воодушевляющая. Такая история способна создавать психологическое единство с предками, пробуждать гордость за их мужество, - в рассматриваемом сборнике есть немало материалов и для этого. Вот примеры, наиболее бросающиеся в глаза.

Серб Пишчевич: "В сем же походе заметить я мог, что солдату российскому нет ничего невозможного: посреди степи пространной и оком неизмеримой варят свою пищу сырой травой, которая столько же вкусна как будто на лучших угодьях приготовлена; хлеб пекут, к великому моему удивлению, в вырытых ямах, и оный я ел, который вкусен и хорош; одним словом, мне кажется, что сии люди рождены победить свет, только бы умели их водить", "в сем походе еще более я привязался любовью к русскому солдату, ибо имел довольно случаев удивляться его твердости: ежели начать с его одежды, то нельзя сказать чтобы она была слишком теплая, бедный плащ защищал его от сильных вьюг и крепкого мороза, но при всей сей невыгоде бодрость его не оставляла".

Голландский испанец Ван-Гален: "Огонь и неистовый напор неприятеля русские солдаты выдерживают с неизменным и полнейшим хладнокровием, а когда возвращаются в лагерь, довольствуются для удовлетворения своих потребностей куском хлеба либо лепешкой да глотком воды".

После этого беглого урока патриотического воспитания необходимо подчеркнуть, что при том "Истоки и начала" действительно составляет лишь начало целой книжной серии, которая по ее окончании наверняка будет проанализирована гораздо более обстоятельно, нежели в этом первом отклике.

• Книга на вчера