Последние несколько лет русские литературоведы-формалисты (они же и писатели), определенно, в фаворе. Не то чтобы они были как-то особо востребованы, но издают их достаточно охотно, заботясь о просвещении и не забивая голову читателя надуманными научными комментариями. Классика должна принадлежать народу. Ю.Тынянов и В.Шкловский изданы порядочными тиражами в мягкой "зеленой серии" петербургского издательства "Лимбус-пресс" ("Азбука" на очереди). Проза и статьи Б.Эйхенбаума вышли в серии "Волшебная флейта" московской фирмы "Аграф", бомбящей рынок перегонками интеллектуальных бестселлеров всех времен и народов и вызывающей бессильный гнев филологов. Немногим ранее записные книжки Лидии Гинзбург удостоились чести быть изданными у Захарова в глянцевом супере с пометкой "Страшная книга", с лихой аннотацией издателя и без единой строчки касательно темных мест, обильных для большинства читателей. Спохватились и более амбициозные конкуренты: расширенные версии сборников Эйхенбаума и Гинзбург выпустили в Петербурге "Ина-Пресс" и "Искусство". В обоих изданиях наличествуют именные указатели, за что непритворное спасибо составителям. В целом же - товар изрядный, да только менеджмент подкачал. Хотя, может, и не стоит расстраиваться. Если бы не знаменитые комментарии Е.Тоддеса, А. и М.Чудаковых и А.Галушкина к однотомникам Ю.Тынянова (1977), Б.Эйхенбаума (1987) и В.Шкловского (1990), нынешние издания не выглядели бы такими заморышами. И не маячил бы в отдалении призрак перфекционизма, мешающий дарить хорошую книгу достойному читателю.

Между тем полка формалистских переизданий неуклонно пополняется. Вышла автобиографическая трилогия Виктора Шкловского, не названная так самим автором, но только так и воспринимаемая в наши дни (ср. с "Божественной комедией" Данте). Почему бы и нет: красивая и суггестивная интерпретация иной раз важнее "того, что хотел сказать автор". Тем более если этот автор - Шкловский, который сам всегда объясняет, что имеет в виду, почему и нельзя ему ни в коем случае доверять. Новая книга объединяет авантюрный роман "Сентиментальное путешествие" (1923), эпистолярный роман "ZOO, или Письма не о любви" (1923) и роман-исповедь "Третья фабрика" (1926). До сих пор лишь в далеком 1990 году случилось глянцевое издание двух первых вещей в Агентстве Печати "Новости" с типичным предисловием Бенедикта Сарнова. Новый релиз, подготовленный А.Галушкиным и В.Нехотиным, заслуженно претендует на другой уровень. Галушкин - автор многочисленных публикаций, в том числе, дополнений к выпущенной в 1967 г. Ричардом Шелдоном библиографии Шкловского¹, в настоящее время составляющий сетевую базу журнальных статей 1920-х гг. По количеству страниц комментарий к текстам превышает объем иллюстраций, что вполне соответствует консервативному нраву историков. Однако адепты прежней комментаторской традиции могут не беспокоиться и приобрести книжку разве что ввиду отсутствия текста в домашней библиотеке. Сложно вообразить, чтобы Галушкин и помогавшие ему коллеги больше десяти лет готовили к выпуску чистый ликбез - слепую, лишенную ссылок фактуру в жанре: "Тихонов Николай Семенович (1896 - 1977) - поэт, прозаик" (С. 440). Возможно, за этим стоит издательская концепция серии "Литературные мемуары", не слишком отличающейся от серии "Мой XX век" (макет книги Шкловского, тоже кстати, делал "Вагриус"). Возможно, что и сам автор сознательно очистил результаты своих изысканий от громоздкого ссылочного аппарата, будучи уверен в исконной универсальности чистой фактографии. Как бы то ни было, комментарий выглядит безжалостно кастрированным. Как справочник его использовать невозможно, хотя и хотелось бы. Причем и с фактами тоже иногда выходит промашка, пусть мелкая, но симптоматичная. Так, в комментариях к "Третьей фабрике" идут подряд две труднообъяснимые ошибки. Сначала фильм Абрама Роома "Бухта смерти" почему-то именуется "Бухтой ненависти"², затем эстонское название Чудского озера воспроизводится в той же искаженной форме, что и в тексте Шкловского, то есть "Пейпус", а не "Пейпси (Peipsi)". Для проверки этих мелочей сгодится и презираемая даже студентами Большая Советская Энциклопедия.

Чтобы больше не возвращаться к вопросу о том, как сделана новая шинель, сразу выскажу одно соображение. В книжке 1990 года картинок было мало, а комментариев не было вовсе. Здесь картинок стало гораздо больше, и комментарии появились. Динамика положительная. Впрочем, невелики шансы, что через 10 лет появится расширенное и безупречно прокомментированное издание автобиографических книг Шкловского. Издатель может уйти с рынка, переключившись на рекламные стикеры и канцелярские товары - такое маркетинговое решение ведет к получению большей прибыли. Не чета достойным книгам, адаптированным для неуловимого "массового читателя".

Мелочи стараются заслонить главное и испортить впечатление, что в данном случае довольно сложно. Неуникальных мемуаров не существует, однако предлагаемая книга - случай действительно особый. Шкловский в своей литературной работе пошел "по третьему пути" за несколько лет до того, как сформулировал эту идею в тексте "Третьей фабрики". Собственно, уже вторая часть "Сентиментального путешествия", писавшаяся как продолжение вышедшей в 1921 году книги "Революция и фронт", - это законченный образец кентаврической литературы (в смысле Петера Слотердайка), то есть осознанная и теоретически заряженная чересполосица литературы, критики, полемики, излияния души, одним словом, жизнетворчество. Везде автор и есть главный герой, везде он - и живой человек, и литературная конструкция, и ее ученый толкователь. В этой трехслойной матрешке - ноу-хау Шкловского, ересиарха науки и реформатора литературы. Здесь привычный, однообразно-афористичный Шкловский советского пошиба еще не родился, хотя в фазу ранней зрелости уже вступил другой Шкловский - знаток и теоретик литературы, сознательно выплеснувшийся из тесных рамок науки, придумавший, что пресловутое "остранение" материала можно реализовать самому. И не мудрено. В конце 1910-х гг. жизнь оказалась, мягко говоря, радикальнее научной революции, на которую претендовали формалисты. Декларируя актуальность и еще раз актуальность, было глупо продолжать кабинетные споры, когда вокруг творится история. Такова, в конечном итоге, подоплека всего того, что Шкловский описал в мемуарах, лишь позднее переосмысленных им как роман и в этом качестве оказавшихся идеальной для него формой самовыражения. Для того чтобы изменить метод изучения и производства литературы, Шкловскому надо было броситься в омут революции, драться на германском фронте и участвовать в заговоре против большевиков, проявить оппортунизм, вернуться к литературе и всплыть в разоблачительной книжке бывшего эсера Г.Семенова, чтобы пуститься в новые бега, написать в Финляндии воспоминания о себе в прошлом, а в Берлине обнародовать в виде писем рефлексию себя в настоящем. Герой "Сентиментального путешествия", которого только очень наивный читатель может полностью отождествить с автором, говорит: "Я рассказываю о событиях и приготовляю из себя для потомства препарат". Но в том-то и дело, что эта традиционная стратегия мемуариста отягощается пролиферацией авторского "я", заглушается перебивающими друг друга повествовательными голосами. Фатализм, познание горьких истин, усмирение политических страстей - все это переживает герой романа-воспитания, по своей хаотичности напоминающего партитуру революции, хотя, вопреки заветам Блока, уже давно не слышит ее музыку.

"Когда падаешь камнем, не нужно думать, когда думаешь, то не нужно падать. Я смешал два ремесла.

Причины, двигавшие мною, были вне меня.

Причины, двигавшие другими, были вне их.

Я - только падающий камень.

Камень, который падает, но может в то же время зажечь фонарь, чтобы наблюдать свой путь".

Таково в 1922 году кредо Шкловского - по нему жестко прошлись эмигрантские рецензенты (М.Осоргин назвал свою рецензию "Падающий камень"). А спустя год, излив несчастье вынужденной эмиграции в книге ZOO, он делает свой переломный оппортунистический шаг и возвращается в Россию, чтобы написать в 1926 году шедевр пессимизма и усталости - "Третью фабрику". Запутываясь все больше, лихорадочно шаря в запасниках собственной "крутизны" (мужской, интеллектуальной, профессиональной), Шкловский продемонстрировал, какими опасностями чревата рефлексия, понятая слишком буквально - как триумф несерьезности. Лидия Гинзбург считала ZOO книгой не о формальном методе, а о любви, и только о любви, но это - золотая середина, предельное и совершенное воплощение избранной Шкловским кентаврической установки. Это балет литературы и науки. "Третья фабрика" - шимми, в лучшем случае - тустеп.

"Я танцую наукой", - говорит здесь Шкловский, вроде бы, предотвращая инвективы, но на деле сознательно их провоцируя. Реагируя в 1926 году на выход "Третьей фабрики", Эйхенбаум обобщал: "Человек, думающий о своей судьбе и вспоминающий свое прошлое, - вот современный литературный герой. Все остальное кажется литературщиной или сценарием"³. Очередной виток остранения, борьбы литературы против самой себя, о котором размышлял двумя годами ранее Тынянов в статье "Литературное сегодня", приводя в пример опять-таки Шкловского - тогда еще с ZOO. Шкловский для друзей, для ведущих критиков и литературоведов - ближайший пример, и это симптоматично не только в смысле местничества. В свои лучшие 1920-е годы Шкловский некоторое время вел ведущую партию литературной современности.

Дело Шкловского - нарушать границы, пребывая в вечном "между", видя свое отражение одновременно в зеркалах науки, литературы и повседневности, придумывать метод для обозначения своих капризов и личных склонностей (о чем проницательно писал еще Андрей Белый в книге "Ветер с Кавказа"). Бог знает, чем он занимался. Создатель научной школы, не написавший ни одной дисциплинированной работы. Излишне рефлексирующий авантюрист, недописанный литературный герой. Писатель, знающий слишком много о литературе и, что губительно, о своем месте в литературе. Гений отточенной фразы и автор бездарных книг о Толстом, Достоевском и детской литературе, Шкловский был контрабандистом и спекулянтом, разменявшим передовую науку на поденную критику и второсортную беллетристику (см. его книгу о Марко Поло или позорный "Рассказ о Пушкине" 1937 года). То ли колобок, который от бабушки и дедушки ушел, то ли канатный плясун, который так и не упал в лапы Заратустре. Последний, впрочем, поймал бы камень, о чем Виктор Борисович позаботился. Полет не закончен, книга жива. Только теперь не скоро прилично переиздадут.

---

Примечания:

¹ Sheldon R. Victor Shklovsky. An International Bibliography of Works by and about him. Ann Arbor: Ardis 1977 (= Ardis Bibliography. No 3). Дополнения А. Галушкина см.: De Visu. 1993. # 1.

² О "Бухте смерти" см. хотя бы: Шкловский В. Роом. Жизнь и работа. М.: Кино-печать, 1929. С. 7 сл.; История советского кино. 1917-1967. В 4-х т. М.: Искусство, 1967. Т. 1. С. 381-382.

³ Эйхенбаум Б. Книга о жизни // Эйхенбаум Б. О литературе. Работы разных лет. М.: Советский писатель, 1987. С. 443.