Очень трудно писать о книге, которая стала доступна читателю через двадцать пять лет после смерти ее автора. Особенно если этот автор жил при советской власти, да еще был невыездным, да еще не был признан ни литературным истеблишментом, ни неофициальной, но влиятельной писательской тусовкой. Сразу вспоминается, как в семидесятые годы один из самых ярких поэтов-современников, имевший влияние на тогдашнее книгоиздание, снисходительно объяснял Высоцкому, что тому, дескать, совсем и не нужны книги, потому что его и так любит народ...

Одним словом, писать о книге Леонида Цыпкина трудно, потому что любое твое критическое суждение сразу вызывает у тебя же сомнение в том, правомерно ли ты его высказываешь. Можно подумать, когда московский врач-патологоанатом пытался воспроизвести в своем романе поток сознания Достоевского, окрестная отечественная литература являла собою цветущий пейзаж! В основном "Вечный зов" да "Тени исчезают в полдень"; есть с чем сравнивать.

И все-таки когда Сюзан Зонтаг (а уж ей-то - безусловная благодарность за стремление ввести "Лето в Бадене" в круг внимания российских читателей и критиков!) включает этот роман "в число самых выдающихся, возвышенных и оригинальных достижений века, полного литературы и литературности", - ее оценка кажется несколько преувеличенной. Впрочем, все-таки менее преувеличенной, чем западные рецензии на английский перевод романа Цыпкина: "грандиозная веха русской литературы ХХ века", "самое неизвестное гениальное произведение, напечатанное в Америке за последние 50 лет"...

Вряд ли достоинство этого романа состоит в его грандиозности или гениальности. Это просто (хотя, конечно, для автора - очень непросто) попытка Цыпкина разобраться в том, почему личность Достоевского вызывает у него, еврея и русского интеллигента, такое необъяснимое притяжение, несмотря на очевидный и всячески декларируемый классиком антисемитизм. Для того чтобы это понять, Цыпкин счел для себя наиболее правильным единственный способ: представить, как все происходило с Достоевским на самом деле, то есть в сознании и подсознании. О чем он думал, чего боялся, какие фобии и комплексы мучили его днем и ночью, каким способом дьявол толкал его к игорному столу, какова была природа его раздражительности, столь мучительной для юной жены, с которой он летом 1867 года выехал - а точнее, сбежал от запутанных семейных обстоятельств - за границу... То есть представить, прочувствовать тот душевный сор, из которого выросли великие романы.

Если все-таки попытаться закрыть глаза на социальный контекст, в котором создавался роман Цыпкина, то следует признать: внутренняя задача такого рода - это не есть задача гения. Но это есть честное усилие умного, много читающего и сильно, изнутри чувствующего прочитываемое человека. Это то, что получается, если вложить бесхитростный дневник двадцатилетней Анны Григорьевны в собственное сердце, переполненное романами ее мужа, и вплести все это в собственную жизнь, в которой ты способен чувствовать то, что Цветаева называла "рядом неуловимостей, которых не вообразишь".

И это, между прочим, очень даже немало - само по себе, без пафосных слов о грандиозности и гениальности.

Стилистика Цыпкина - с бесконечными, длиной в абзац и более предложениями, со свободным переносом действия из прошлого в позапрошлое и тут же в настоящее, со мгновенным, через запятую, переходом от третьего лица к первому - дает богатую пищу исследователям. Однако трудно утверждать, что такая стилистика оригинальна. Поток сознания в его литературном выражении освоен ХХ веком многократно, многоязычно и многосторонне. И если "Лето в Бадене" чем-то выделяется в этом изощренном стилистическом многообразии, то уж никак не оригинальностью, а личностной пронзительностью. Той самой пресловутой искренностью, которая все-таки существует в искусстве, несмотря на свою пресловутость, и которую невозможно имитировать. Цыпкин действительно любил Достоевского, действительно чувствовал какую-то необъяснимую связь всего, о чем тот писал, со своей собственной жизнью - со своим путешествием из Москвы в Ленинград, с тьмой необъяснимой страны, с ленинградской коммуналкой, в которой жила любящая тетя Гиля, со смертью непутевого, но любимого ею дяди Мози...

Нет, наверное, Достоевского он все-таки не любил. Скорее, это было какое-то сложное, болезненное, неназываемое, так и не объясненное, даже с помощью романа "Лето в Бадене", притяжение. Цыпкин хотел, но не мог объяснить свое отношение к Достоевскому - так же, как не мог объяснить, а мог только чистыми красками описать простую, но полную внутреннего смысла жизнь близких ему людей. Вероятно, потому он и связал в своем романе так свободно, даже стилистически свободно, Достоевского с их и своей жизнью.

Эта книга достойна чтения. Печаль и обида состоит лишь в том, что всего этого она была безусловно достойна при жизни ее автора. Но жизнь ведь строится не по законам справедливости. Она вообще строится не по каким-либо внятным законам. Ее трудно объяснить, но можно почувствовать ее скрытый, глубокий строй, из которого рождаются книги, любовь, простой быт... Об этом и написан роман "Лето в Бадене".

• Рецензия Бориса Крамера
• Книга на вчера