Книга "Застольных бесед" Уистена Хью Одена с Аланом Ансеном вышла в серии "Диалоги о культуре". Вот уж подлинный пример образованности и, как сказано в аннотации, оденовского "блестящего ума".

Инициатор этих бесед, Алан Ансен, осенью 1946 года подошел к Одену после семинара, когда тот читал курс лекций в нью-йоркской Новой школе социальных исследований.

"Беседы" снабжены внушительным корпусом комментариев, составляющим почти треть книги. Наверное, составители отчасти руководствовались пожеланием самого Одена: "Меня часто издавали с комментариями. Хорошо бы таких изданий было больше. Комментарии - это ведь целая история академического лунатизма!"

В предисловии Глеб Шульпяков пишет, что комментарии "ни в коем случае нельзя рассматривать под академическим углом зрения... это фон: что-то вроде простынки, на которой идет американская черно-белая трагикомедия под названием: "У.Х.Оден: Table Talk". Для меня все сноски и примечания в подобных книгах представляют затруднения. Когда читаешь быструю речь (а судя по тексту, Оден говорил быстро), вся дополнительная информация тормозит чтение, выбивает из колеи. Отвлекает постоянное переворачивание страниц в поисках нужной ссылки (а их много, к тому же подробных). В этом отношении проще со сносками внизу страницы. Но, думается, правильно, что здесь они помещены отдельно. Комментарии Марка Дадяна - более сжатые, Глеба Шульпякова - обширнее. Отдельный вопрос: должны ли быть развернутыми комментирующие тексты?.. Вначале я старалась читать книгу "правильно" - то есть основной текст и параллельно комментарии, но потом бросила и прочитала все комментарии, а потом текст с комментариями.

Что касается стиля комментирования, то ему порой свойственна, с моей точки зрения, ненужная легкость, даже некоторое панибратство (в разделе комментариев г-на Шульпякова): "Имеется в виду, конечно же, опера Моцарта "Cosi fan tutte", которая в русском "прокате" называлась "Так поступают все женщины"; "Идея не слишком оригинальная, но для ХХ века, который вечно таскал литературу по своим нуждам, очень симптоматичная"; "В конце концов убеждения нашего американского англичанина..."; "от удовольствия выпить коктейль old fashioned..." или "как говорят англичане, encouraging...". Думаю, именно длительное общение переводчика с родным языком Одена привело к подобному словоупотреблению: "роман "Капут" (1944) имел яркую антифашистскую направленность".

"Беседы" происходили не только в барах, но и по дороге домой после занятий, дома у Одена. Большей частью пометок относительно места разговора нет. Вообще интересно, как Ансен успевал фиксировать в блокноте высказывания Одена? На месте записывал ключевые слова и повороты его мысли, а позже остальное восстанавливал по памяти? Если в книгу включено только то, что ему запомнилось, то понятно, почему "беседы" столь сумбурны.

К моменту выхода на Западе "Бесед" уже была опубликована книга Ховарда Гриффина "Диалоги с Оденом". "Диалоги" записаны на диктофон, в них Гриффин - равноправный собеседник, а Оден "серьезно" рассуждает о "высоких материях". Здесь все иначе - Ансену достаточно сказать несколько слов, и Оден зажигается, подхватывает, развивает тему. Не покидает ощущение, что Оден заинтересован в "Беседах" даже больше самого Ансена. Поэту не нужен собеседник, в своих монологах он выговаривает боль разлуки с Честером Каллманом, обкатывает свои теории. Ему нужны "уши". Он не скован рамками "разговора на тему...", говорит о том, что ему интересно. Затрагивает все области жизни, для него нет запретных тем. В аннотации сказано о "подчас шокирующей откровенности", - ничего подобного я в книге не увидела. Наверное, имелись в виду последние главы - дни 1947 года, когда Оден рассуждает о гомосексуалистах вообще и о своих отношениях с Честером Каллманом...

Итак, Ансен задает тему, от которой его собеседник отталкивается, а дальше мысль Одена совершает увлекательное путешествие. Вот пример такого "раскидистого" разговора, состоявшегося 15 января 1947 года: Оден рассуждает о собственных стихотворениях, ставших для него пророческими, следующий абзац начинается так: "На самом деле я сангвиник. Я всегда находил существование приятным"; потом переходит к рассуждениям о местах, где бы ему хотелось жить (в Южной Европе); дальше о том, что для продвижения в школе нужно флиртовать с женой директора, "стать этаким школьным шутом"; он жалеет, что бросил преподавание в средней школе: "Двенадцатилетние мальчишки - вот с кем интересно беседовать. Смекалистый народ. На пять минут их можно увлечь чем угодно - потом они, правда, забудут все, что вы говорили"; по его мнению, современные родители должны обучать детей физике или балету, чтобы те "вышли в люди", и высказывается следующим образом: "Удивительно продажные пошли ученые" и т.д.

Очаровательны перескоки оденовской мысли: "Люди не замечают, что речи Черчилля хуже, чем кажутся... У Гитлера был свой прием - он начинал говорить спокойно и медленно, а потом входил в раж и заводился все больше и больше". Следующий абзац посвящен сиамским кошкам: "С сиамскими кошками просто беда: они все время орут. Я скорее завел бы кота".

Чрезвычайно интересны его рассуждения на различные темы. Например, о переводе: "Звучание слов, их ритмические соотношения, смыслы и ассоциации, которые зависят от звука, конечно, непереводимы. Но в отличие от музыки поэзия - не только чистый звук. Каждый элемент стихотворения, не основанный на словесном мастерстве, можно перевести: и образы, и сравнения, и метафоры, - то, что обусловлено чувственным опытом". И тут же Шульпяков пишет о невозможности перевода поэзии самого Одена: "в переводе стихотворение Одена получается или слишком лапидарным, или чрезмерно туманным и цветистым".

Интересны мысли поэта о политике: "У России по крайней мере серьезная внешняя политика. Вам она может не нравиться, но она серьезная. Англия - тоже страна с серьезной внешней политикой, которая сознает значение равновесия сил. Боюсь, внешняя политика США слишком легкомысленна" или: "Есть, есть порядочные люди, чей голос время от времени слышен. Миссис Рузвельт, например. Каждый ее поступок абсолютно адекватен - чего о нем самом нельзя было сказать. И вообще, достойный человек на его месте не выдержал бы". По его мнению, "Майн Кампф" - самая честная книга, написанная политиком: "Он сделал все, что обещал".

Не менее занимательны суждения о писателях: "В американской поэзии Фрост в некотором смысле сыграл ту же роль, что Вордсворт в английской. Согласен, его поздние стихи лучше ранних. Конечно, когда его сравнивают с антикварной мебелью из новой Англии, это ужасно"; "У Лоуренса хороши стихи о животных из книги "Птицы, звери и цветы", короткие рассказы и путевые заметки. "Любовник леди Чаттерлей" - это все-таки порнография. Кстати, есть только один надежный способ проверки на порнографию. Нужно заставить двенадцать здоровых мужчин прочитать книгу, а потом задать им только один вопрос: "У вас была эрекция?" Если большинство ответит "Да", значит, книга порнографична, хотел того автор или нет. Вот и все".

По его мнению, половой акт нужно описывать с комической точки зрения, смотреть на него глазами ребенка. "В противном случае это все равно, что описывать духовные откровения. Половой акт - то же самое, только на противоположном конце шкалы. В обоих случаях описания неуместны".

С его точки зрения, главным на тот момент был вопрос о целесообразности поэзии вообще. "В 30-х речь шла о том, какую поэзию нужно писать - для народа, например. И никому в голову не приходило сомневаться в том, что писать вообще нужно. А сейчас все дело в удовольствии. Поэтому дилемма одна: что приятнее - писать стихи или трахаться?"

А рассуждения о женщинах не могут ни привести в восторг феминисток: "Женщина должна быть спокойной. Когда люди разговаривают, женщина должна быть на кухне... Нет, я не за то, чтобы женщина молча копила обиду. Я за то, чтобы она была милой и спокойной".

А вот что он думает о природе творчества: "Человек пишет, чтобы доставить себе удовольствие. Этот процесс не настолько сознателен, хотя, конечно, и не полностью бессознателен. Если в точности знать, что у меня было на уме, когда я писал, написанное будет невозможно читать". С его точки зрения, "критика не должна затемнять. Ее дело - иллюминация".

Что касается стиля перевода книги, подчас он буквален: "Французские авторы, которых я люблю, атипичны: Паскаль, Бодлер и, конечно, Рембо", а фраза "Он может быть опасен, когда говорит с обиняками" поставила меня в тупик. Неужели Оден и вправду мог сказать что-то похожее?..

Эта замечательная книга представляет не парадный, а, скорее, камерный портрет, "сырой материал разговорной речи". После прочтения остается ощущение, словно мы заглянули за шторку и увидели нечто, не предназначенное для посторонних глаз. Боль и одиночество человека. От широты охвата тем легкого головокружения, перед нами разворачивается театральное действо, участники которого Ишервуд, Спендер, Клаус Манн, Стравинский, Брехт, Элиот, Шекспир, Гитлер... "Застольные беседы" - своего рода неотредактированная энциклопедия. Каждый читатель отредактирует ее на свой лад.