Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Чудесное чаепитие
Карсон К. Чай из трилистника. - М.: РОСМЭН-ПРЕСС, 2003. 333 с. Тираж 5000 экз. ISBN 5-353-01057-4

Дата публикации:  30 Июня 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Издательство "Росмэн" начало осуществлять интересный проект - публиковать переводы произведений - лауреатов и номинантов премии Букера. Роман североирландского англоязычного писателя Киарана Карсона - одно из первых изданий новой серии.

Книга занимательна по сюжету (об этом ниже), но заинтересовывает не только действием; она изобразительна в самом лучшем смысле этого слова. Дело не исчерпывается "технически" тщательной проработкой деталей; автор склонен к наивно-детскому воодушевленному разглядыванию "мелочей" - проявляет, так сказать, акмеистическую свежесть в восприятии "первичных" элементов бытия. Впрочем, как и у акмеистов, "простые" явления оттого и сочны и полнокровны, что подсвечены "изнутри" философским смыслом. "Чай из трилистника" - философский роман, основную проблему которого надо, пожалуй, определить как поиски цельности мира, восстановление "наивной" веры в гармонию и благость бытия.

Особенно большое внимание уделено цветовому восприятию реальности. Можно сказать, что именно цвет "диктует" композицию книги; каждый ее фрагмент автор ассоциативно связывает с каким-либо доминирующим колоритом. Фрагментов тут - целая сотня (по три-четыре странички каждый), и все "озаглавлены" соответствующими цветами; так что оттенков получается великое множество, наподобие лоскутного одеяла. Одни - достаточно традиционны для бытового словоупотребления: "3. Телесный", "7. Жемчужный", "14. Вороной", "20. Ляпис-лазурь", "44. Ультрафиолетовый". В названиях других проявляется изобразительная фантазия писателя: "2. Драконья кровь", "21. Перманентный черный", 29. "Небесная твердь", "35. Девственно черный", "62. Пудрено-розовый", "68. Синь кукольных глаз", "81. Рыжая курица", "82. Золото ростовщика", "86. Ультрамариновая болезнь", "91. Апельсиновый чай", "99. Хамелеон". Но чем дальше, тем все меньше становится цветов "обычных" - и все чаще являются такие, над которыми приходится призадуматься и усмехнуться изобретательности автора: "33. Красномундирный", "51. Черный носорог", "52. Белый единорог", "53. Красный сигнальной лампочки", "59. Желтый "Желтых страниц"", "60. Дориан Грей", "72. Колюче-розовый", "100. Библейский черный".

На сотом фрагменте этот пестрый колорит исчерпывается; создан некий разноцветный "Декамерон" - хотя по содержанию отнюдь не столь игривый, как у Боккаччо (кстати, о любви в ее "земном" изводе в романе Карсона вообще не говорится). Но на самом деле фрагментов здесь не ровно 100, а 101: последний, как и полагается эпилогу, выпадает из общего ряда и именуется "Бесцветный".

"Живописный" подход находит выражение и в фабуле романа, которая вращается вокруг картины фламандского художника XV в. Яна ван Эйка "Двойной портрет Арнольфини" (фрагмент портрета воспроизведен на обложке книги). Это полотно, на котором изображена молодая семейная пара, играет в романе К.Карсона роль, подобную роли зеркала в романе Л.Кэрролла "Алиса в Зазеркалье": портрет - "дверь" между мирами. В сказке Кэрролла "зазеркальный" мир вывернут наизнанку по сравнению с "посюсторонней" реальностью; у Карсона же "Двойной портрет" Ван Эйка - "окно" во времени и пространстве; как говорится в романе, "это врата, открывающиеся в обе стороны" (с. 287). Впрочем, в глубине пространства картины Ван Эйка между фигурами мужа и жены тоже висит зеркало (вопреки "реальной" логике, в нем отражаются не затылки, а лица изображенных персонажей - хотя зеркало висит сзади них): оно-то, как можно догадаться, и служит основным "каналом" передачи информации. С помощью картины путешествуют между мирами и главный герой романа, и автор портрета - Ян ван Эйк, и немалое число других персонажей; проблема времени-пространства едва ли не снимается напрочь: времена и страны калейдоскопически перемешиваются. Персонажи перемещаются от эпохи к эпохе - причем это относится к людям не только "реальным", но и к заведомо "сочиненным" (вроде Шерлока Холмса).

Существование подобной "машины времени" получает обоснование с точки зрения Священного Писания (Библию и жития святых автор романа вспоминает и цитирует многократно): "Книга Откровения говорит нам, что небеса скрутятся, словно свиток. Итак, с точки зрения Господа, время и пространство можно скатать, и вещи, которые, как нам кажется, находятся в тысячах миль друг от друга, на самом деле разделяет лишь толщина пергамента. Будь мы книжными червями, мы бы прогрызали туда ходы, почти не затрачивая времени. Мы не черви, но можем - благодаря Чаю из трилистника - путешествовать по этим червоточинам" (с. 274).

Пора, наконец, сказать и про чай - недаром же он дал заглавие всей книге. "Чай из трилистника" - некая смесь сушеных трав (ее состав автор полусерьезно сообщает читателю), которую употребляют как в виде табака, так и в виде настоя и которая не только тонизирует потребителя, но обеспечивает ему явно сверхъестественные способности. Можно считать данный состав (иногда он обозначается просто аббревиатурой ЧТ) простым галлюциногеном (вроде пейота из некогда популярных книг К.Кастанеды); но несомненно и то, что субстанция эта вполне мистическая: недаром символика трилистника ассоциирует ее с Божественной Троицей.

Главным героем романа предстает мальчик по фамилии Карсон - не только "однофамилец", но и явный "родственник" автора; и поначалу книга читается как записки о детстве, в котором "индивидуальная" семейная мифология, принятые близко к сердцу жития святых (о них герой-католик знает немало) и миф искусства (особенно живопись) слиты в единое и теплое целое. "Перелом" намечается в главе с приметным заглавием "11. Кроваво-зеленый", когда кузина по имени Береника увлекает героя попробовать чудесное зелье. Выкурив трубку с "чаем" перед картиной Ван Эйка, брат и сестра ощущают, что воспарили над полом комнаты: "Мы медленно поплыли вперед. Когда наши головы поравнялись с головами изображенных, мы стали фигурами на картине" (с. 45).

В свое время, с легкой руки фантастов, подобный вид перемещения стал называться нуль-транспортировкой. В романе К.Карсона такого термина нет, но процесс описан весьма живо:

"Мы зажмурились, все трое; когда мы открыли глаза, то обнаружили, что висим в глубоком черном космосе, а тела наши обратились в межзвездную пыль. Не было слышно ни звука, но бессчетные звезды роились вокруг нас, как голоса. Долго ли нас так несло, сказать не могу. Может быть - миг, а может - вечность. Что такое время, когда ты сам - пространство? Как бы то ни было, не успели мы об этом задуматься, как пронеслись через вселенную и вылетели с другой стороны. Мы очутились в пустой комнате с высоким потолком" (с. 293).

Обратим внимание, что здесь детей-путешественников уже трое: примерно в середине романа у Карсона, отправленного в иезуитский колледж, появляется приятель по фамилии Метерлинк (зовут его, правда, не Морис, но ассоциации с автором "Синей птицы", конечно, неизбежны): он-то и замыкает "трилистник". Наставник Карсона и Метерлинка, носящий примечательное имя - отец Браун, "командирует" их обоих, вместе с Береникой, в пятнадцатый век, эпоху Ван Эйка. Согласно версии Брауна, художник, первоначально создав свою картину во Фландрии, затем сам "вошел" в нее (разумеется, с помощью все того же чая из трилистника) и оказался в Ирландии - где написал еще один "Двойной портрет". Дети должны отыскать в пятнадцатом веке оригинал картины, сохранивший мистическую силу (в отличие от авторской копии, дошедшей до наших дней и выставленной в лондонской Национальной галерее), и принести три чудесных апельсина, изображенных на полотне Ван Эйка.

Однако "любовь к трем апельсинам" (вариант сказки о золотых яблоках) оказалась роковой: с этого момента относительно плавная фабула романа начинает резко ломаться. Очутившись в пятнадцатом веке, герои встречаются с человеком начала XIX в. - неким полковником Британской армии Джеймсом Хеем, которому после Ватерлоо картина Ван Эйка досталась в качестве военного трофея и который вскоре заметил, что существование семьи Арнольфини на полотне и его собственная жизнь странно переплелись, так что он уже с трудом отличает одну реальность от другой. По сути, полковник оказывается "ожившим" персонажем картины; возникают отношения, подобные "Портрету Дориана Грея" О.Уайльда (ассоциация отнюдь не случайная, ибо Уайльд упоминается в романе не раз). Под занавес наполеоновских войн полковник Хей попадает в Брюгге, родной город Ван Эйка; Хей ранен в ногу - и выхаживает его все то же семейство Арнольфини, периодически сходящее с полотна. В конце концов он "застревает" непонятно в каком пространстве и времени - покуда к нему в комнату не "просачиваются" три юных героя из века двадцатого - которые, как выясняется, слегка заблудились во времени.

Попытавшись исправить ошибку, они снова "ныряют" в картину; однако на сей раз их пути расходятся безвозвратно. Главному герою - Карсону - удается возвратиться в двадцатый век; но "попадание" оказывается не совсем точным: "Лишь постепенно, после нескольких месяцев вполне понятного замешательства, я наконец осознал, что это не тот мир, который я покинул, хотя он и совпадает с ним почти во всем" (с. 311). Мальчик не помнит, что с ним произошло, но постепенно память возвращается к нему; в конце концов его усыновляет богатый антиквар Анри Метерлинк, мальчик берет его фамилию, выучивает французский и фламандский языки (хотя и думает по-английски) - однако продолжает помнить, что это "чужой" образ: "Я научился быть другим человеком", - поясняет он. Новоиспеченный Метерлинк пытается отыскать родственников Карсонов, но ему это не удается. В общем, под занавес романа между образами Карсона и Метерлинка формируются столь же сложные отношения "зазеркального двойничества", как и между двумя одинаковыми полотнами Ван Эйка, между двумя странами - Фландрией и Северной Ирландией, между реальностью и искусством, между миром "посюсторонним" и "потусторонним". Обратной стороной игры оказываются "серьезные" эпистемологические проблемы, и не случайно в качестве одного из персонажей "Чая из трилистника" фигурирует знаменитый филолог и философ Л.Витгенштейн.

Что касается "второго" Метерлинка (или "второго" Карсона - если "первым" считать автора романа), то он, выросши и получив специальность филолога, в итоге становится библиотекарем при Гельской лечебнице для душевнобольных:

"Я достиг некоего внутреннего равновесия. Да, мир этот далек от совершенства - как и тот, из которого я теперь изгнан. Мое положение дает мне возможность основательно исследовать загадку человеческой личности, ведь в Геле трудно сказать, кто ненормальный, а кто в своем уме. Мои близкие друзья зовутся именами, взятыми из книг, и такому сведущему в литературе человеку, как я, нетрудно довести их автопортреты до совершенства" (с. 315).

Мотив "безумного чаепития" (опять-таки вспомним Л.Кэррола) становится всеобъемлющим, а мир психиатрической лечебницы предстает "сколком" непостижимо-безграничного Космоса: в палате для душевнобольных на равных сосуществуют персонажи "реальные" и "книжные": Шерлок Холмс и Наполеон, Блаженный Августин и Витгенштейн. Именно последний, обвиняя Метерлинка в бездушно-механистическом взгляде на жизнь, советует тому написать книгу - "костюмированную драму, в которой действующие лица описаны исключительно в понятиях внешности и ничего внутреннего, никаких мыслей им не дозволяется" (с. 317).

Зерно падает на подготовленную почву: оказывается, Метерлинк и сам подумывает изложить некую историю - которую называет историей своего двоюродного брата (а на деле, конечно, собственную). Он даже читает Витгенштейну первые строки будущего сочинения: "Возможно, когда-нибудь я вернусь в мир, в который пришел изначально. А сейчас я хочу записать хоть что-то, пока совсем не забыл, кто я на самом деле" (с. 318). Так в финале романа К.Карсона повторяются его начальные строки; роман завершается, и круг замыкается. Однако никакого реального возвращения к "нулевой" отметке нет и быть не может: начавшись как биографические записки в духе "романа воспитания", книга в дальнейшем обнаруживает авантюрный и чуть ли не научно-фантастический сюжет: внутреннее напряжение постепенно сгущается, занимательность растет по крутой "восходящей", а разветвленные аллюзии образуют причудливую и многоцветную ткань.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Михаил Завалов, Три праведника /27.06/
Три праведника рассказывают об основных Таинствах Православия. - Сост., вступ. статья С.С.Бычкова. - М.: Sam & Sam, 2002.
Геннадий Серышев, Кто перезаряжает швабру? /26.06/
Война и мир-2001. - М.: ОГИ, 2002.
Андрей Н. Окара, ╡стор╗я укра©нсько© л╗тератури: Made in U.S.A. /25.06/
Грабович Григорий. К истории украинской литературы. (Исследования, эссе, полемика). Киев: Критика, 2003.
Наталья Кочеткова, Сапоги всмятку, или Особенности национальной науки /24.06/
Национальный Эрос и культура: В 2 т./Сост. Г.Д.Гачев, Л.Н.Титова. Т.1: Исследования. М.: Ладомир, 2002.
Елена Калашникова, Без ретуши /23.06/
Уистен Хью Оден "Застольные беседы с Аланом Ансеном". Пер., комм. √ Глеб Шульпяков, Марк Дадян. - М.: Независимая газета, 2003.
предыдущая в начало следующая
Иван Григорьев
Иван
ГРИГОРЬЕВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru