Книга Бориса Александровича Покровского, мэтра, гуру и аксакала музыкального театра построена, как ныне модно составлять и издавать книги людей его профессии: собрав некоторое количество суждений коллег и соратников Покровского, монологи и мысли мастера о профессии, редактор книги О.Гусева попыталась придать всему этому форму развернутого диалога, триалога, разговора многих заинтересованных собеседников. То есть форму спектакля. Его сюжет известен - музыкальный театр, некоторый драматизм должен был возникать из сцепления и разноголосицы мнений.

Книга должна была превратиться в спектакль. Не в честь Покровского, что было бы, вероятно, нескромно, так как Борис Александрович значится автором (хотя все прочие "действующие лица" часто сбиваются на, в общем, простительный в данном случае гимнически-одический тон), а в честь музыкального театра, служению которому Покровский посвятил десятилетия своей долгой и плодотворной творческой жизни.

Среди тех самых действующих лиц - супруга Покровского, сама певица и театральный педагог, народная артистка России Ирина Масленникова, дирижер Геннадий Рождественский, дочь режиссера, тоже народная артистка России, Алла Покровская, покойные Евгений Светланов и Марк Эрмлер, художник Валерий Левенталь, Галина Вишневская, Родион Щедрин, писатель Виктор Ерофеев, лидер "Геликона" Дмитрий Бертман, много кто еще. Сам Покровский с удовольствием сеет разумное, доброе, вечное и, как водится, щедрыми горстями рассыпает парадоксы, удивляющие живым и острым чувством сегодняшних забот театра, равно - музыкального и драматического.

Книга и издана с театральной эффектностью: на суперобложке и на обложке Покровский притоптывает, распахнув руки по сторонам, на следующих титулах - он же будто бы спорит с собственной же прежней веселостью и бесшабашностью, - искоса вглядывается в еще одного Покровского - по соседству, - в третьего, который стоит, уперев в пол старинный "булатный" меч... Так, вероятно, и сам Покровский готов спорить со своими же вчерашними или позавчерашними заявлениями, готов вслушиваться в голос времени, соответствовать ему и одновременно спорить с сиюминутной конъюнктурой. Политической конъюнктурой, с чем приходилось бороться Покровскому не раз за годы советской власти, и с нынешней, рыночной конъюнктурой эпохи глобализации, весьма ощутимо тронувшей веками складывавшуюся театральную культуру.

Эта книга - книга рассказов, рассказов о том, как и что случалось в более чем 90-летней жизни мастера. И это книга - размышлений: поскольку Покровский остается действующим режиссером, оживающим в ту же секунду, как только речь заходит о наболевшем, то есть о театре, им созданном Камерном музыкальном или о музыкальном театре вообще, то и размышления эти вполне сгодились бы для передовиц какой-нибудь серьезной периодической театральной печати, но таковой, увы, у нас нет. Однако же злободневность самих его слов не отменяет их ценности для разговора о судьбе или судьбах музыкального театра не только нынешнего времени, но и музыкального театра вообще, ибо когда Покровский говорит "про сегодня", он держит в уме все, что знает про "вчера" и "позавчера" и - непременно - что видится ему в неведомом, пока сокрытом "завтра".

Увы, тут самое время перейти к недостаткам так красочно и празднично задуманной и изданной книги. Все дело в том, что собеседники далеко не всегда так же интересны, как сам Покровский. Но главное их суждения порой выглядят просто неуместно. Книга открывается, например, эффектным монологом Покровского на тему "Я не энциклопедист". Все, что говорит Покровский, - совершенно ясно, ясно, что он имеет в виду и всякому понятно, что за каждой строчкой - не только знание, но и сама прожитая жизнь. Зачем же было следом пускать целое трио на тему энциклопедической образованности автора? С кем спорят они, дирижер Анатолий Левин, покойный критик Марина Чурова и режиссер Михаил Кисляров? Их размышления к тому же смотрятся чрезвычайно блекло на фоне только что прозвучавшей эффектной речи. Да и любое такое оппонирование - тем более в самом начале книги - хотелось бы услышать из уст более знаменитых "действующих лиц", прошу прощения, - конгениальных собеседников Покровского.

Увы, дальнейшее чтение приводит к некоторым печальным умозаключениям. Временами кажется, будто бы яркость изложения - в буквальном уже, а не в переносном смысле - позволяла закрыть глаза на некоторую неразборчивость цитат. Не в смысле все той же "неравности" собеседников (в конце концов, когда речь идет о театре, равным правом голоса располагают в нем и режиссер, и монтировщик, чьи мысли оказываются небесполезными), а в смысле случайности многих слов, их газетной, не отредактированной небрежности. Так что жизнь в искусстве разбавлена ничего к ней не добавляющими суждениями и даже лепетом, я бы сказал, его некоторых учеников. Наверное, и им было что сказать. Зачем же было так откровенно "давать петуха", или же - выходить на сцену с незначащей мыслью, набором общих слов и "мест"? Величие Покровского не было бы умалено, если бы собеседники высказывались глубже и содержательнее - так, например, как Рождественский. Или - Светланов, Вишневская. Или - замечательный "эпизод", где Алла Покровская описывает историю непризнания-признания ее собственного актерского пути.