Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Какое, милые, у нас десятилетье на дворе?
Андрей Немзер. Замечательное десятилетие русской литературы. - М., "Захаров", 2003. - 608 с., ISBN 5-8159-0319-1

Дата публикации:  4 Июля 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Отвечая на одну анкету, Дмитрий Быков назвал Андрея Немзера "самым объективным" из действующих литературных критиков. На редкость неподходящее определение. Думаю, Быков уже и сам в этом убедился. Немзер горяч, пристрастен, неистов - что угодно, но уж никак не объективен. Кого он полюбил, того не выпустит из объятий, кто не приглянулся, тому вовек не подпасть под амнистию.

Даже вполне расположенный к Немзеру Сергей Чупринин, называющий его "наиболее близким" себе критиком, тем не менее констатирует: "Раз и навсегда разместив в центре своего мироздания Марину Вишневецкую, Алексея Слаповского и Андрея Дмитриева, он слишком уж - для эксперта - мирволит своим фаворитам и слишком уж предвзят по отношению к их потенциальным конкурентам". Да в том-то и дело, что Немзер, при всем несомненном филологизме его критики, не вполне эксперт. Его позиция - займусь автоплагиатом - где-то между методом и любовью.

В уже цитированной анкете Александр Архангельский назвал Немзера "единственным современным критиком, для которого критика не только профессия (то есть способ зарабатывания денег), но и призвание (то есть способ жизненной самореализации)". Насчет "единственного" Архангельский, конечно, погорячился - даже для меня критика зачастую не только способ "зарабатывания денег", что уж говорить о более авторитетных коллегах? Но сама по себе характеристика очень точная. Человеческого (часто, на мой вкус, даже слишком человеческого) в статьях и заметках Немзера не меньше, чем филологического, экспертного. И персонажей своих он любит по-настоящему. Даже тех, кого терпеть не может. "Кого люблю - того бью", - как метко заметил по этому поводу все тот же Архангельский.

И никаких парадоксов. Просто для Немзера главная ценность - не отдельные, пусть даже глубоко симпатичные ему произведения. А литература как целостная система, точнее как живой организм. Вот, собственно, и разгадка его секрета - литература для него живая. Отсюда и подлинное ощущение счастья, и неподдельная злость, легко различимые в его текстах. Сам Немзер однажды очень точно заметил, что "законные резкости, открытые порицания провальных... публикаций... свидетельствуют о том, что литература мыслится живой". И поэтому убийственное сравнение "Казуса Кукоцкого" Людмилы Улицкой с "прозой "Работницы" брежневских времен" или разнос пелевинского "Generation "П"" - в сущности такое же объяснение в любви литературе, как и восторги по поводу романа Владимира Маканина или повести Ольги Славниковой. В каком-то высшем смысле "Кысь" Татьяны Толстой или "Голубое сало" Владимира Сорокина нужны критику не меньше, чем "Закрытая книга" Андрея Дмитриева или "Легкий привкус измены" Валерия Исхакова. Любят за несовершенство. Литературу в том числе.

Потому-то, предложив в конце программной статьи "Замечательное десятилетие" "рекомендательный список" лучших произведений 90-х, Немзер тут же уточняет: "Кому не нравится, может составить другой - без моих любимых писателей и, к примеру с..." - и далее называются две дюжины прозаиков, вызывающих у автора "весьма различные эмоции: от спокойного сочувствия, благодарности за прошлые свершения и надежды на будущее до убежденного неприятия". Но критику важнее собственных эмоций надежда на то, что само "перечисление имен заставит задуматься о разнообразии нашей словесности".

И эта оговорка рефреном проходит по многим сочинениям Немзера. В одном из букеровских обзоров он перечисляет десяток неблизких себе постояльцев лонг-листа для того только, чтобы заключить: "У них есть свои читатели, свои убежденные и серьезные интерпретаторы, свое место в литературном пейзаже". В общем, "здесь есть, о чем спорить..., но это живая словесность". А клеветников "живой словесности" Немзер сравнивает с пьяными ежами и констатирует несомненное интеллектуальное превосходство последних.

И с текстами поэтому отношения у Немзера выстраиваются самые что ни на есть интимные - ведь они для него из плоти и крови. Живи он в другую эпоху, да не стесняй его рамки газетной статьи - цитировал бы рецензируемые сочинения страницами, подобно неистовому Виссариону. Просто из желания полнее поделиться с читателем своими восхищением или возмущением.

И когда Немзер рассказывает, как он, "забывая про книжную условность и собственное филологическое образование, испытывал детское желание крикнуть" героине романа Сергея Солоуха "Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева" "Стой!.. Все обойдется! Я сейчас!" - ему веришь безоговорочно. Так же, как не сомневаешься, что у него и впрямь "горло перехватывало" при чтении "Опыта принадлежания" Марины Вишневецкой. И когда, комментируя закрытие журнала "Волга", Немзер пишет: "Мне больно" - это не слова, ему действительно больно. Потому что Немзер не только критик, он еще и любящий литературу читатель. А таковых, как ни странно, в критическом цехе осталось не так уж много.

Из этой же любви к литературе вырастает кажущийся парадоксальным и даже вызывающим зачин "Замечательного десятилетия": "В 90-е годы литература не умерла и умирать не собирается. Отсюда название предлагаемой читателю статьи". Литература вроде бы вот уже веков эдак сорок существует. Да и русская словесность тоже тысячелетнюю историю насчитывает. Вероятно, еще столько же пребудет в добром здравии. Так что же - каждое десятилетие, когда литература не умерла, теперь считать замечательным? В том-то и дело, что да, по всей логике Немзера именно так и выходит. Весь пафос его текстов как раз и направлен на утверждение этой мысли. Литература замечательна сама по себе, самим фактом своего бытия. Читая Немзера, я поймал себя на том, что мне становится понятнее знаменитое мандельштамовское: "Любите существование вещи больше самой вещи".

Если уж речь зашла о постсимволизме, не удержусь упомянуть о концепте "работы" - одном из ключевых для Немзера. Верный своим учителям-формалистам, он знает, что литература не творится по вдохновению праздным гулякой. Она не падает с неба, ее надо пестовать, холить и лелеять. Немзер верит не в чудо, а в труд и постоянство. "История литературы пишется завтра. Сегодня она делается". Надо строить, чтобы чего-то добиться. И он строит. Не случайно Ольга Славникова в свое время интервью с ним так и озаглавила: "Критик, который построил процесс". Да и сам Немзер с нескрываемой симпатией упоминает о "строительной энергии" Белинского и компании.

Поэтому Немзер так легко смиряется с подчиненной, зависимой ролью критика. Ведь важно не твое место в системе литературы, а сам факт причастности к ней. ""Вторичность" критики по отношению к искусству для меня бесспорна, а давным-давно известный (и выдаваемый за последний писк моды) тезис "критик - тоже художник" кажется следствием либо недомыслия, либо уязвленного самолюбия, либо дешевой провокативной игры", - пишет Немзер. С историко-литературной точки зрения тезис, боюсь, не самый удачный - куда ж в таком случае девать, к примеру, блестящую плеяду серебряновечных критиков, не слишком озабочивавшихся вопросом о соответствии своих построений реальным свойствам описываемого материала? Но замечание Немзера приобретает иную, ситуативную точность, если только взглянуть на него с точки зрения соответствия логике "текущего момента".

Немзер - живое подтверждение концепции самодвижущейся истории, потока, расставляющего всех по своим местам. Время выбрало брата Карла. То бишь Андрея. Именно такой, "вторичный" тип критика был востребован в новой литературной ситуации, и Немзер на эту потребность откликнулся. Главными слагаемыми успешности его проекта стали историческая интуиция и фантастическая работоспособность. Отсюда его инвективы в адрес критиков совсем иного типа, Аннинского с Золотусским, которые "и не читая все знают". Литература ждала не эссеиста, парящего над ней и приспосабливающего ее к своим нуждам, не вяло почитывающего что-то время от времени критика старой формации. Ей нужен был человек, готовый отождествить себя с ней, зажить одной с ней жизнью. Она соскучилась по тому, кто поклянется не покидать пределов литпроцесса и не брезговать черновой работой. Эту так долго пустовавшую вакансию и занял Немзер.

И муравей литпроцесса оказался его вожатым. Рядовой обернулся генералом. Репутация Немзера как центральной фигуры русской критики 90-х сложилась к концу "замечательного десятилетия" как раз из газетной рутины сначала в "Сегодня", а затем во "Времени MN" и "Времени новостей". Журнальные статьи, подтверждая филологический класс (впрочем, кто бы сомневался), мало что к этой репутации по существу добавляли.

И спорить с Немзером, конечно, куда как легко - вон как подставляется, налетай да бей. Только полемизировать с ним на бумаге бесполезно. Потому что этот процесс и впрямь построен им, в соответствии с его вкусами, с его представлениями о прекрасном. Так что надо просто прийти и сделать все по-другому. А никто не идет. Дураков нет. Кому охота десять лет читать все подряд, безостановочно обозревать журналы, выводить за потные ладошки на сцену дрожащих дебютантов - и все ради чего? Ради светлого послезавтра, да и то негарантированного? Толкнуть на такое может только нерассуждающая любовь к литературе как таковой. А здесь, боюсь, с Немзером состязаться бесполезно.

И недостатки Немзера - прямое продолжение его достоинств. Если ощущаешь литературу как свой дом, то естественная хозяйская гордость заставляет тебя постоянно рассказывать о прочности стен и красоте побелки на потолке. А уж вид из окна!

И писатели - они же все родные. Дети, братья и сватья - вместе дружная семья. Ну как их лишний раз не похвалишь, как не начнешь при разговоре о них форсировать голос? Я высоко ценю прозу Георгия Владимова, особенно "Верного Руслана", но когда читаешь о "бесспорном классическом статусе" "Генерала и его армии", только и хочется сказать, как Муссолини Мережковскому в эмигрантском апокрифе: "Piano, maestro, piano".

Ну, конечно, и чужим достается. Какая же радость, если у соседа тоже вид на Красную площадь? Э нет, шалишь. А из вашего окошка только улица немножко.

Написал Евгений Шкловский лет десять назад в "Литературке" эссе о молчании Сэлинджера. Эссе, надо признать, так себе, довольно прямолинейное и пафосное. Мол, молчит Сэлинджер, а если б сказал хоть слово, то мы бы поняли, что почем, и сгинула б тогда вся эта нынешняя окололитературная гиль. Такая вот основная идея. Но не суть. Потому что Немзер всей силой своего сарказма обрушился на критика не за это. Смысл его претензий к Шкловскому был следующий: зачем выяснять причины молчания "не самого значительного американского писателя" (клянусь, так и написано; список писателей более значительных при этом не прилагается, а жаль: вот бы почитать кого-нибудь из них), когда "вокруг... много кто пишет... Астафьев, например, или Маканин". Бедный Шкловский от такой перспективы аж на прозу перешел, рассказы писать начал, резонно рассудив, что песок - неважная замена овсу.

И литературное поле от незваных гостей Немзер очищает с такой же методичностью, с какой родную квартиру дезинфицируют, избавляясь от назойливых насекомых. Трудно не сочувствовать его героическим попыткам указать Пригову, Лимонову, Галковскому или Шарову их истинное место.

Вообще, "отрицательная программа" Немзера едва ли не ярче положительной. И когда критика "подташнивает" от "сказок о литературном расцвете, якобы имевшем место в 60-70-х годах", эта физиологическая метафора не кажется неуместной. А уж когда он яростно сражается с разномастными пропагандистами советского культурного наследия, от Феликса Кузнецова до Владимира Сорокина, - и вовсе хочется броситься на подмогу, крича, как сам Немзер солоуховой девочке Лере: "Я сейчас!"

Вот только если смешно говорить о стиле "Железного потока", то почему надо с серьезным видом рассуждать об "особенностях слога" Слаповского? Неужто он писатель крупнее Серафимовича, который, конечно, тоже не бог весть что? И если Немзер считает, что даже на поверхностный взгляд у Слаповского есть хотя бы то достоинство, что он "крепкий беллетрист" и "мастер легкого авантюрного сюжета", то я-то знаю - читывал, виноват, - что романы Слаповского запрограммированы так, будто их писал не человек, а специально под это дело заточенная компьютерная программа, что и сюжетная фантазия, и композиционная изобретательность, и чувство юмора, и прочие полагающиеся по штату беллетристу достоинства у саратовского прозаика вот именно что в дефиците - не сравнить с тем же Пелевиным, который, конечно, тоже попса, но хоть не в пример занятнее. И в том, что Слаповский перешел к написанию телесериальных сценариев есть не только вполне простительный и невинный коммерческий расчет, но и железная "логика пути" - динамика сериала задается, по сути, не подлинным развитием сюжета, а сколь угодно долгим варьированием-клонированием нескольких "инвариантных" эпизодов, а этим композиционным приемом Слаповский всегда владел в совершенстве (пожалуй, самый яркий пример здесь - "День денег").

Есть и еще одна особенность немзеровского метода, мимо которой нельзя пройти в разговоре о его последней книге. О ней в недавнем интервью хорошо сказал Николай Александров: "Немзер... заявлял очень близкий мне подход к литературе, постулировал, что его интересует текст, конструкция текста, то, каким образом текст сделан, организован. Другое дело, что у него не всегда это получается в силу его... публицистического и социального темперамента".

"Социальный темперамент" в работах Немзера и впрямь ощущался всегда. "Формализм был влюблен в литературу как таковую; так называемые "ближайшие ряды" нужны были для литературы и понимались сквозь литературу", - писал Немзер в одном из старых "Тыняновских сборников". И если с первой половиной этого утверждения применительно к Немзеру мы уже разобрались, то со второй дело обстоит сложнее. "Я, конечно, на русском формализме воспитан" - говорит Немзер, но у него самого литература часто становится не целью, а средством. Средством утверждения "новой социальности".

Дело в том, что Немзер - исторический оптимист. Для него не подлежат сомнению разумность всего сущего, разумность истории, и истории литературы в том числе. Собственно, вся его деятельность - это борьба за то, чтобы такое умонастроение стало определяющим в обществе. Немзер знает, что бывали времена и хуже, и подлей, и все сегодняшние стенания о гибели культуры, растлении нации, деградации общества, воцарении бездуховности и т.д. и т.п. - список открытый, каждый может продолжить по вкусу, - ему, как, в общем-то, и любому нормальному человеку, противны. Вопрос, следует ли свое мировоззрение делать мерилом литературного качества и выговаривать, например, Олегу Ермакову за "аффектированное отчаяние" "Знака зверя", остается при этом открытым.

Слишком часто критика Немзера оборачивается натуральной публицистикой. Вот, например, сравнивает он "буддийские" романы Александра Иванченко и Виктора Пелевина ("Монограмма" и "Чапаев и Пустота" соответственно). И сюжет этот, стремительно миновав упоминание о языке прозаиков, выруливает напрямик к "судьбе России в XX веке". И, конечно, выясняется, что концепция оной у "положительного" Иванченко зиждется на чувстве исторической ответственности, тогда как в романе "отрицательного" Пелевина - все лишь повод для стеба. И, естественно, несколько раз в разных статьях Немзер с негодованием укажет на то, что Россия по Пелевину - лишь "злобное наваждение" "перенюхавшего кокаина бандюги Котовского" (лучшее, между прочим, место во всем пелевинском романе).

А уж когда заметка, посвященная гипотетическому награждению романа Александра Чудакова "Ложится мгла на старые ступени" Букеровской премией, называется "Победа России"... Ну воля ваша, это ж не репортаж из олимпийского Солт-Лейк-Сити!

Но хорош-то Немзер другим. Тем, что учит понимать: суть не в этих частных разногласиях. Сколь бы сильны и принципиальны ни были противоречия внутри критического цеха, они не должны заслонять главного: критики "могут занимать позиции, диаметрально противоположные моим, что обычно и происходит, но они не игнорируют литературу, а, по сути, только это и важно". И литература действительно продолжает существовать. Так что, может быть, на вопрос, вынесенный в заголовок этой рецензии, правильный ответ и впрямь - "замечательное"?


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Никита Елисеев, Заметки краем /04.07/
Андрей Немзер. Замечательное десятилетие русской литературы. - М., "Захаров", 2003.
Григорий Заславский, Диалоги не на равных /03.07/
Борис Покровский. Что, для чего и как? - М., Слово/Slovo, 2002.
Диана Вишневская, Наука для своих /02.07/
Россия, которую мы обретаем / Ответственные редакторы Т.И.Заславская, З.И.Калугина. - Новосибирск: Наука, 2003.
Никита Елисеев, Теплый вечер холодного дня /01.07/
Дмитрий Быков. Орфография. Опера в трех действиях. - М., "Вагриус", 2003.
Иван Григорьев, Чудесное чаепитие /30.06/
Карсон К. Чай из трилистника. - М.: РОСМЭН-ПРЕСС, 2003.
предыдущая в начало следующая
Михаил Эдельштейн
Михаил
ЭДЕЛЬШТЕЙН
edelstein@yandex.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru