Поколение, входящее сегодня в активную жизнь, - это наши сограждане, родившиеся в середине 80-х. Именно они будут определять ближайшее будущее России. Это старшеклассники и студенты, планирующие выучиться, чтобы жить "не здесь" или, напротив, жить дома - но не так, как жили их родители. Это и молодые люди, готовые примерить кто форму солдата-контрактника, кто майку с портретом президента.

Что для них "советская жизнь" между Парадом Победы и похоронами вождя, между 1945 и 1953? Ведь это жизнь даже не их дедов, которые тогда были детьми или подростками, а, скорее, их прадедов. А ведь только что окончившаяся война, голод 1946 года, демографическая катастрофа и очередная волна репрессий в немалой мере определили куда более длительный период времени, чем жизнь одного-двух поколений.

События тех лет "догнали" и тех молодых людей, которые об этом даже не подозревают. Причем догнали в самых разных формах - обезлюдевшие деревни; война, о которой все еще вспоминают - преимущественно бабушки, потому что деды нынешних школьников хоть и не воевали, но жили тяжко и умерли слишком рано - и часто не своею смертью. Это невыветрившийся страх голода, передаваемый из поколения в поколение; и тут же - представления о том, что именно тогда "у нас была великая эпоха".

А как узнать, какова она была "на самом деле"?

Молодые люди не слишком склонны верить книгам, и не к литературе они обращаются со своими неразрешенными проблемами. Наше первое "сытое" поколение одновременно оказывается в немалой мере беспамятным. Однако прошлый опыт необходим каждой личности просто для того, чтобы хотя бы в общих чертах соответствовать текущей психологической и социальной норме, то есть норме более поздней эпохи.

Как известно, человек с амнезией изобретает себе стертое болезнью прошлое - это зарегистрированный клинический феномен. Без собственного, при том достаточно связного, прошлого личность дефектна. Облом эпохи и облом памяти всегда замещается веером фикций.

Но эти фикции вовсе не бессодержательны - они замещают лакуны, реконструируя столь необходимое личное прошлое из любых подручных материалов. У кого-то обнаружился дворянский герб, у кого-то другого - прадед-священник, у третьего родня погибла в блокаду, а еще кто-то клянется, что его бабушка видела Анку-пулеметчицу своими глазами, - и над ним смеются.

А ведь я ее действительно видела, и не однажды, потому что в пятом классе 175-й школы сидела за одной партой с ее дочкой Зиной. Интересующихся могу заверить, что Анна Петровна (Васильевна? - отчества не помню) была крепко сбитой энергичной теткой лет за сорок. До анекдотов о Василии Ивановиче оставалось еще несколько десятилетий...

Хотя подлинно единых социальных и психологических норм в нашем современном обществе почти нет, всяческое "свое", в том числе и свое прошлое, немедленно заявляет о себе тогда, когда мы сталкиваемся с разнообразным "несвоим". Это "несвое" может быть обусловлено, в частности, принадлежностью к другому поколению, то есть к слою людей, для которых "прошлое" определяется другими временными рамками.

Впрочем, степень остроты чувства перехода из той эпохи в иную, сама мера забвения - это отдельный вопрос. Мы-то ведь желаем молодому поколению не забвения, а обновления. Но для этого необходимо помнить. Можно не верить ни учителям, ни родителям, ни газетам, но трудно не верить документам.

Острое ощущение подлинности возникнет у каждого, кто откроет книгу "Советская жизнь. 1945-1953. (Составители Е.Ю.Зубкова, Л.П.Кошелева, Г.А.Кузнецова и др. М..РОССПЭН, 2003). Это очередной том серии "Документы советской истории", где уже вышли такие книги, как "Сталинское Политбюро в 30-е годы", "Письма во власть. 1928-1939" и другие.

Книга эта - преимущественно о проблемах и трудностях послевоенной жизни, хотя эпоха в целом, разумеется, к ним не сводилась. Задумана и выполнена она как книга для всех. Сделать подобное общедоступное издание - дело трудное, ответственное и, в известном смысле, неблагодарное. Под одной обложкой представлены совершенно разнородные архивные материалы - от частных писем "в инстанции" до секретных статистических сводок.

Профессионалы - историки, демографы, социологи - предпочтут иметь дело не с документами, уже подобранными для них другими лицами, а с первоисточниками. Публицисты будут выбирать из совокупности уже "просеянного" материала прежде всего то, что подтверждает их собственное видение событий. А так называемый "широкий читатель" до огромного тома, содержащего только документы, едва ли доберется. И напрасно!

Частные письма "наверх", в том числе Сталину, Ворошилову и просто в ЦК ВКП (б), доносы осведомителей и материалы перлюстрации частной переписки, докладные записки и постановления, бесчисленные справки и информации, а также статистические данные о том, что ели, что носили, как воровали, где жили, что сколько стоило и каковы были зарплаты. В значительной части все это - материалы с грифом "секретно" или "совершенно секретно". Как говорится, "теперь об этом можно рассказать".

"Так ведь некому", - сказал мне с горечью мой ровесник, имея в виду естественного адресата таких рассказов - молодежь. А вот это уже зависит от тех, кто сегодня выполняет функцию "производителей" и "трансляторов" смыслов, то есть от тех, кто готов вспомнить, чтобы свидетельствовать.

С одной стороны, с исчезновением цензуры и идеологического пресса "сеять разумное, доброе, вечное" можно на любых уроках и лекциях, а также в прессе, в Интернете и в медиа. С другой стороны, странно было бы ожидать, чтобы молодые люди, привыкшие жить без цензуры и беспрепятственно путешествовать по миру, особенно ценили свободу, которую получили с рождения.

Я не ожидаю от них никакого "Спасибо товарищу (нужное - вписать) за наше счастливое детство", хотя намеки на наиболее перспективного адресата этого лозунга очевидны. Но свобода эта - свобода от, в том числе - от знания, понимания, анализа и ответственности. И от исторической памяти, в том числе.

Публикация документов открывает доступ к свидетельствам о деяниях власти и людей, которые были ее послушными инструментами, и вместе с тем - о тех, кто были ее жертвами. И - что особенно важно - об огромном количестве людей, которые были инструментами режима и его жертвами одновременно.

Это одновременно понимается молодыми людьми - да и не только ими - труднее всего.

Специфика "советских" условий, наряду с иными факторами, свойственными тоталитарным обществам как таковым, в долговечности советского тоталитарного режима, усилиями которого была достигнута эрозия исторической памяти.

По меньшей мере два поколения советских людей искренне считали такую жизнь нормой: переписывались с расчетом на обязательную перлюстрацию, улаживали семейные проблемы с помощью парткома, не считали рационирование продуктов (в мирное время!) неоправданной жестокостью, не сомневались в высшей мудрости вождей и коварстве Запада.

В этой же книге я нашла занятный пример - по существу, из своей собственной жизни - жизни обычной студентки МГУ.

Уже через десять дней после после публикации в "Правде" статьи Сталина "Относительно марксизма в языкознании", то есть 30 июня 1950 года, секретарь парторганизации МГУ Прокофьев пишет в Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) официальную "Записку", представляющую собой самый настоящий донос. В записке упомянуто пять фамилий профессоров и доцентов филфака МГУ, первый курс которого я тогда кончала, так что почти со всеми упомянутыми людьми - как это было тогда принято, здоровалась, обращаясь по имени и отчеству.

Доносчиком был наш зам. декана М.Н.Зозуля. Он, как сегодня бы сказали, "заложил" одновременно Н.С.Чемоданова (достаточно известного языковеда), Г.П.Сердюченко (человек был, что называется, "никакой"), А.А.Белкина (яркого литературоведа, обожаемого студентами) и Н.К.Гудзия (который в представлениях не нуждается), передав Прокофьеву совершенно невинные (по сегодняшним понятиям!) разговоры, слышанные им в коридорах и в "профессорской" филфака.

А вот в связи все с той же дискуссией в "Правде" студентка Ленинградского филфака Кошкина пишет уже непосредственно самому вождю.

Письмо обстоятельное и, замечу, в высшей степени незаурядное и толковое. Но начинается оно замечательной фразой:

"Дорогой Иосиф Виссарионович! Вы научили нас любить правду больше жизни".

А в конце письма девушка прибавила: "Хочу не просто верить Вам, хочу быть убежденной, что и эта Ваша статья истинна".

Что потом стало с Кошкиной Н.С., которая училась тогда на 4-м курсе?

Замечательны сов.секретные данные, относящиеся к известному жанру "Информация", направленные МГБ (то есть КГБ) в ЦК ВКП(б) непосредственно А.А.Жданову. Это материалы, полученные путем перлюстрации частной переписки советских военнослужащих оккупационных войск в Германии . Объединяет данную подборку тема - это отклики на доклад Жданова о журналах "Звезда" и "Ленинград". Текст доклада появился в "Правде" 21 сентября 1946 года, а уже 23 октября, то есть ровно через месяц, цензура МГБ зарегистрировала 109 (!) писем военнослужащих из одной лишь Германии с откликами на это событие.

Жданову переслали выдержки, где его доклад одобряется.

Любопытно, конечно, нашлись ли безумцы, доверившие ПП (это сокращение означает "полевая почта") свои сомнения?...

Замечательно интересны перечни вопросов, заданных лекторам и пропагандистам в разных населенных пунктах в связи с очередным крупным мероприятием власти, и прежде всего - в процессе подготовки к выборам. Эти вопросы тщательно фиксировались и пересылались в Москву Г.Ф.Александрову, в то время - начальнику Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б).

Вот что спрашивали в конце 1945 - начале 1946 гг. в Воронежской и Новгородской областях:

• Будем ли мы видеть и знать депутатов, за которых будем голосовать?
• Почему после окончания войны сельское население не снабжается солью, мылом, спичками, хлопчаткой, обувью и одеждой?
• Где находится армия генерала Власова и где он находится сам?
• Зачем укреплять обороноспособность нашей страны, когда война закончена?
• Что такое атомная энергия и как устроена атомная бомба?
• Почему в СССР только одна партия?
• Как живут рабочие Америки?
• Что делать избирателю, если выдвинутая кандидатура не нравится?
• Какие меры будут приняты к тем, кто откажется голосовать?
• Почему рабочим не выдают валенок и теплой одежды?

Нередко я спрашиваю себя - а зачем поколению родившихся в 80-е знать, например, о голоде 1946 года? И до всяких раздумий вспыхивает ответ: чтобы понимали, что в отсутствие гражданского общества государство может делать все, что пожелает, а мы опять услышим, что это все было сделано для нашего же блага.

В народе (как раз молодежь это не слишком интересует) до сих по благополучно существуют два мифа о том, как советское государство обеспечивало население продовольствием.

Первый - это миф о многократных снижениях цен, противопоставляемый в массовом сознании постоянному их повышению, которое можно наблюдать хотя бы за последние пятнадцать лет.

Второй - это миф об эффективности карточной и вообще распределительной системы, согласно которому некий минимум продовольствия якобы неуклонно обеспечивался "сверху".

О блокаде Ленинграда известно многое, но далеко не все. О масштабах голода 1946 года известно куда меньше.

Осенью 1946 г. были резко повышены цены на продовольствие, выдаваемое по карточкам. Скачок цен был столь разительным, что люди стали отказываться даже от обедов в рабочих столовых. При том, что пайки были и без того достаточно скудными, у людей теперь не хватало денег, чтобы их выкупить. Никакой системы помощи семьям, потерявшим на войне кормильца, не было. В Калужской области колхозница Царева Евдокия из сельхозартели имени Сталина - вдова погибшего на фронте солдата с тремя малолетними детьми, - заработав 300 трудодней, не получила на них ничего. Скота на ее подворье тоже не было.

Почти одновременно с повышением цен государство вообще сняло с себя бремя снабжения так называемых "иждивенцев", то есть лиц, которые не могли представить справку с места учебы или работы - в городах их было около 3,5 млн.чел.

А заодно карточек лишилось еще 23 млн. чел.(!), живших в сельской местности - и это, разумеется, не колхозники, у которых карточек вообще никогда не было. Это были преимущественно рабочие - то есть те, кто трудился в совхозах, на предприятиях местной промышленности (например, на кирпичных заводах), в так называемых "подсобных хозяйствах" (т.е. тех же совхозах, организованных большими заводами, чтобы прокормить свои кадры), а также сельские служащие.

Нищенство в деревнях и поселках становилось поголовным.

В селах колхозники начали продавать коров, чтобы купить картошку.

В городах люди стали снимать деньги со сберкнижек .

В Мариуполе к осени 1947 года только среди рабочих крупных заводов (включая отнюдь не местного значения завод "Азовсталь") зарегистрированных больных дистрофией насчитывалось 3789 человек.

Как сообщает "информатор" из Ленинграда, в очередях стали говорить о том, что надо сушить сухари, потому что скоро будет война и опять блокада...

Дети этих людей сейчас нянчат внуков...

***

Гражданское сознание нельзя сформировать путем чистого отрицания всего и сразу. Таким путем можно лишь умножать варианты маек и портретов на них.

Известны слова Бисмарка о том, что войну 1871 года выиграл не прусский солдат, а прусский учитель.

Делайте выводы, господа.

• Книга на вчера