Украинская критика (если таковая есть, потому что в самом Киеве хорошим тоном считается ее не обнаруживать) имеет странные привычки. Сначала ни у кого не спросясь и ничего не объясняя, заявить писателя NN "классиком", "Патриархом" и едва ли не "отцом нации". Потом с детским удовольствием его, что называется, "развенчивать", скидывая с неустойчивого пьедестала. Последний годовой обзор журнальной литературы в киевской "Критике" выдержан в тоне легкой глумливости, общий смысл звучит приблизительно так: "Что говорить, когда не о чем говорить. Все исписались, всем спасибо, все свободны!"

Бубабистского Подскарбия Олександра Ирванца с некоторых пор регулярно обзывают "классиком", что не лишено оснований, однако трудно найти человека, который бы так мало соответствовал "классическому" статусу. Если "Бу-Ба-Бу" производить от "bub'а" - мальчишки, как это делал Юрий Шевельов, то более всего этому определению отвечал как раз Ирванец: Андрухович - с юных лет "Патриарх" и культовый романтический писатель, Неборак - "Прокуратор" и, с известного момента, "духовный автор", а Ирванец, кажется, как был "трикстером", так и остался. Пусть даже он стал популярным среди немцев драматургом, пусть даже он сделался прозаиком, но самое нелепое и, тем не менее, кажется, самое расхожее определение - "классик нашей сатирической поэзии". И что такое "наша сатирическая поэзия", и как это следует понимать, гордиться или обижаться? Это такое двусмысленное звание, вроде "народный артист эстрады", в том смысле, в котором предполагаются "народные артисты оперы и балета" и "народные артисты академических театров"?

Как бы то ни было, Ирванца в последние год-два охотно издают, но редко "празднуют": о пьесах не писали вовсе, о "Стене" - лучшем украинском романе прошлого года - писали мало и с понятным недоумением, как то - зачем и для чего этот "Остров Крым" в украинской изводе?

"Стена" имела подзаголовок "н╗бито роман" ("как бы роман"), следующая проза называется "Очамымря", в подзаголовке - "пов╗сть безврем'яних л╗т", в обиходе она получила прозвище "украинская Кысь".

То, как была встречена в Киеве "Очамымря" Ирванца, в самом деле похоже на историю с "Кысью", но в традиционном для российско-украинских переложений фарсовом изводе. "Кысь" в свое время ждали как события, объявили "шедевром всех времен и народов" прежде выхода, потом хором искали "пратексты" и "интертексты", потом устали от "логоцентрических аллегорий" и решили, что это и вправду "азбука для тех, кто не умеет читать". А для тех, кто умеет, это такая поп-механика.

"Украинской Кысью" "Очамымрю" прозвали еще до ее выхода в свет (по крайней мере, дальше сигнальных экземпляров в тот момент дело не зашло). Потом ее прочитали и нашли "пратекст" - собственно, искать было нечего, его знали заранее. Рецензия в "Украинской правде" вышла под "шапкой": "Олександр Ирванец vs Татьяна Толстая: найдите десять отличий". На некотором количестве тысяч знаков там сообщалось, что именно "роднит" "Очамымрю" с "Кысью", а в конце предлагалось найти сакраментальные "десять отличий". Хотя с этого, собственно, имело смысл начинать.

Затем Андрей Бондар в присущем ему "Зеркале недели" решил не повторять очевидного: эта рецензия выдержана в ключе "Сашко мне друг, но истина дороже". Суровый, но справедливый Бондар заявляет сразу "Очамымря" не удалась!", затем перечисляет все вероятные и невероятные просчеты Ирванца-прозаика, главный из которых: "съели бедного Подскарбия привидения большой политики", то есть получился "роман-фельетон" ("Кысь", кстати, тоже в свое время сравнивали с "Хулио Хуренито"). Но тот же Бондар ближе к концу произносит что-то вроде "классики не нуждаются в литературных адвокатах", и это правда. Равно как и то, что критика не обязательно должна выставлять оценки (может, конечно, но не в этом суть). Лучшее место в рецензии Бондаря - это ее название "Забытый запах имени Урицкого". Оно не имеет никакого отношения к "Очамымре", однако цитата из Ирванца сама по себе хороша.

Что же до "Очамымри", то, наверное, стоит все же понять, зачем и для чего эта "украинская "Кысь"", и чем она отличается от соответствующего российского животного. На второй вопрос ответить проще всего, и кажется, в этом главная разгадка. Кысь была пушистая, это такой хвостатый грызун, который порождал у критиков "мета-ряды", типа: кысь - брысь - рысь - Русь, и всякого рода культурные ассоциации про кошек и мышек. Очамымря - это рептилия, вполне достоверного вида доисторическая ящерица (в оригинале "ящ╗рка"), она вырастает в огромного жуткого ящера и питается человечиной. Просто и вульгарно, без всяких "книжных" мотивировок, как это было в толстовском "романе-азбуке". Это животное убивает не ради книжек, а просто потому, что хочет есть, и потому, что оно - животное. Это не хорошо и не плохо, объясняет там главный протагонист (некий персонаж, напоминающий сразу "героя нашего времени" - предприимчивого челнока, сказочного Кирилла Кожемяку и киношного супермена, который один знает, как всех победить). "Зло, которое пришло, вовсе не было злом. Разве голодный зверь - это зло? Он всего лишь хочет есть". За киевской "ретро-антиутопией" нет никакой культурной мифологии с книжными играми a la братья Стругацкие: здесь буквально - возвращение из недо-истории в праисторию, из времен "недосотворенной" истории во времена доисторические, этакий уплощенный (в анималистской технике) апокалипсис "недосотворенного мира".

Если искать жанровую аналогию, то это, конечно, голливудские сериалы про динозавров, громоздкая машинерия какого-нибудь "Парка Юрского периода" с характерным гумозным натурализмом распада, и все это в несколько неожиданном наложении-попадании в плоскость "Великих перегонiв" ("Великi перегони" - украинский аналог "Кукол", то есть грубый политический фарс, притом что украинские "Куклы" одномерные, это мультфильм!).

Если "додумать до конца" эту политическую плоскость, то есть если искать актуальный исторический смысл "повести безвременных лет", то становится понятно высказанное и невысказанное раздражение украинской критики. "Очамымря" - своего рода продолжение другой короткой прозы Ирванца, странного полуфантастического рассказа "Львiвська брама". ("Львiвська брама" появилась полгода назад в "Курьере Кривбасса", в новой книжке "Львiвська брама" следует за "Очамымрей".) Герой "Львiвськой брамы" бросает с метромоста в Днепр непонятного происхождения полиэтиленовый мешок, из мешка пахнет затхлостью и вываливается всякий музейный хлам: продырявленный череп, покрытый пушистой плесенью, рукоятка от сабли с обломком лезвия, какая-то засаленная книжечка в бумажной обложке ("на книжечке мелькнула надпись "Кобзарь", почему-то с мягким знаком в конце слова"). Короче говоря, тот персонаж утопил в Днепре... Украинскую Идею. В этот момент, кстати, появляется и динозавр - в облике днепровской грузовой баржи. Так вот, "Очамымря" - тот самый динозавр, потопивший в "отходах" собственного разложения недосотворенную украинскую историю.

Сюжет "Очамымри" несложен, вообще она довольно короткая.

Перед нами убогое царство "недо-истории", которая случилась после конца Истории, после "второго Взрыва". Ее пространство отдаленно напоминает Киев - топонимикой и топографией, притом что реальная киевская топонимика здесь американизируется (Трухан-айленд и Гидропа-айленд), и вся эта "недо-история" отдает глобальной "макдональдизацией". Мифология здесь создается заново, и в основании ее бог Фак и богиня Фака. То, что было Днепром, называется Рекой, а то, что было Киевом, называется Градом, и там есть Кнезь, он более чем узнаваем: рыжеват, лысоват и неказист. У Кнезя есть опричники - "гридни", их предводитель - главный злодей по имени Азарян (для читателя, знакомого с реалиями украинской политики, все очевидно, для незнакомого поясню: в роли главного Злодея бывший главный мытарь и нынешний вице-премьер, "кавказская" флексия, кажется, должна напомнить о другой "азиатской" фамилии, которую принято связывать с этим "донецко-киевским" персонажем). У Кнезя есть две дочки - сиамские близнецы о двух головах (последствия Взрыва). Их зовут Пипсикола и Кукакола. "Нарiд" - иначе говоря, население - живет в Нижнем Городе - на Подоле, как это и было в "баснословные" времена, промышляет тем, что осталось от прежнего города, и строит Мост, вернее - дамбу. Занятие бессмысленное - Река регулярно размывает земляную насыпь, однако Кнезь видит смысл в трудотерапии как таковой.

В этих декорациях разворачивается вполне сказочный сюжет: на город наступает чудовище (дракон - здесь такой голливудский ящер, Очамымря). Город спасает Герой Кирюха (сказка про Кирилла Кожемяку), Ящерица гибнет, насаженная на меч-недомерок Бабародины. Но затем гибнут все: гибнет Спаситель - потому что оглянулся, гибнет Град - в ядовитых испарениях, смутный "нарiд" разбредается кто куда, финальная картинка такая:

"Если и вправду есть у нас где-то там неведомые братья на востоке, и если отправятся они когда-нибудь в дорогу дальнюю, и одолеют ее, и придут ко Граду нашему, то, выйдя на край берега левого, первое, что увидят они, - длинный белый скелет огромной ящерицы, он лежит посреди холма, хвостом сужаясь к Реке. Ничего больше не растет на холме, ни трава, ни кусты остова того не заслоняют, не прикрывают. Ветер свищет в пустых его костях, будто в сопилку посмертную, и когда-никогда птицы нечистые, черноперые, сядут передохнуть на костяк из ребер или на чудный, иссушенный ветром гребень". Последний, кто является на страницах "повести безвременных лет", - "волф" (читай: волхв), худой, сутулый и нелепый: он возникает ниоткуда и проваливается в никуда.

Я повторюсь: это пародический киевский апокалипсис в технике голливудской машинерии. И киевского читателя заведомо должны раздражать как бы неуместные в таком контексте цитаты из Булгакова, то есть из другого - канонического киевского апокалипсиса. Я не знаю, насколько преднамеренным получился этот "коллаж", но очевидно, это вставки в другой "технике" и из другой истории. Здесь впору говорить об "антикиевском тексте" "модерной" украинской литературы, о своего рода постбулгаковской рефлексии. Неслучайно та же "Львiвська брама" начинается с ключевой фразы: "Як тебе не любити, Ки╨ве м╗й! Ну не любить можно по-всякому". Но, кажется, это сюжет другой истории, не в формате этой рецензии. Здесь лишь заметим, что до последнего времени городского киевского текста в украинской литературе не было. Когда-то, практически одновременно с "Белой гвардией", был написан другой роман - "Мiсто" украинского писателя Валерьяна Пидмогильного, где тот же Киев постреволюционных лет увиден испуганными глазами деревенского подростка. Тот город (мiсто) мог называться как угодно, это было просто чужое и враждебное пространство, чудовище, монстр из архаического на тот момент европейского физиологического романа. Молох, такая себе Очамымря.

За последнее десятилетие украинская литература творит свой городской текст, где по всем канонам городской мифологии существуют два города: идеальный (патриархальный) и грешный, гибельный. "Львiвська брама" вполне соответствует канону, как в свое время соответствовал ему ночной кошмар Андруховича из поезда "Львов-Киев" ("Мала iнтимна урбанiстика"¹): Львов в этом новом украинском мифе - счастливый сон. Киев - жуткое пробуждение.

"Львiвська брама" - призрачная станция киевского метро, у нее нет выхода, однако неприкаянный персонаж Ирванца выходит ночью из последнего поезда, поднимается по эскалатору и оказывается во Львове. Все, что с ним там происходит, напоминает сон, что-то среднее между провинциальным краеведческим музеем и театром абсурда. Именно там вручают ему мешок с музейным мотлохом, объясняют, что это и есть Украинская Идея, и велят уничтожить ее - непременно в Киеве. А потом появляется динозавр и начинается "Очамымря", то есть конец недосотворенной истории. Вот, собственно, и все.

Примечания:

¹ "Мала iнтимна урбанiстика" явилась года три назад в "Критике" (2000, #1-2) и вызвала скандальный резонанс: почему-то все тогда решили, что Киев нуждается в защите от Андруховича.

• Книга на вчера