Вот приехал француз - и озадачил.

Мишель Турнье - гуманитарий, сын гуманитариев, ученик и учитель гуманитариев. Ему под восемьдесят, он самый известный во Франции "живой классик", увешанный всеми возможными лаврами - его награждала и Французская Академия, и не слишком дружественная к ней Гонкуровская академия, и так далее. У него есть "сад, кошка и велосипед". И он утверждает, будто были такие времена, когда он "ничего не испытывал к литературе, никаких чувств".

В молодости он держал экзамен по философии, намереваясь посвятить ей всего себя, но с блеском провалился и решил, что вовсе не обязательно преподавать философию в университете. Можно писать романы...

"Я возьму этику Спинозы и наброшу на нее покрывало художественного вымысла, - что-то такое он для себя придумал. - В своих книгах я буду проводить философию контрабандой".

Но философией у французов, похоже, называется все, где хоть сколько-нибудь приходится думать. Значит, философия повсюду. Как же ей не быть в литературе?

Весь роман ХХ века питается бродячими сюжетами, мифами, легендами, притчами, символами. Как всякому гуманитарию ХХ века, Мишелю Турнье не дают покоя классические сюжеты, вечные проблемы, знаковые персонажи - от Лесного Царя до Мальчика-с-пальчик.

Главная из вечных проблем - одиночество. Согласно Турнье, проблема в том, что один человек - это одно-единственное видение мира. Там, где много людей, существует много точек зрения, которые взаимно дополняют, обогащают друг друга. В одиночестве человек лишен возможности взглянуть на вещи с другой стороны, узнать другие правила игры, принять участие в поисках себя.

Так, философски настроенный прозаик пришел к Робинзону, точнее - к Пятнице. Потому что, по мнению Турнье, у Дефо "Пятница совершенно потерялся на фоне Робинзона и был принесен ему в жертву. Я решил переписать историю, вернув Пятнице подобающее ему место". Естественно, Пятница - тоже человек, а раз он носитель иной картины мира, так неплохо и нам на его картину взглянуть. Кроме того, писателя грела "нахальная мысль" о том, чтобы, создав свою робинзонаду, "закрыть тему". Но назвать книгу именем Робинзона - даже в этом Турнье усмотрел дискриминацию, поэтому роман вышел под названием "Пятница, или Лимбы Тихого океана".

Закрыть же тему не удалось, потому что в один прекрасный день Турнье решил, что "Пятницу..." следует переделать для детского чтения.

"Для юного читателя может быть предназначено только совершенное произведение. Любой недостаток отбрасывает его на тот уровень, где оно пригодно только для взрослых. Так что писатель, замышляющий произведение для детского чтения, должен быть движим безмерным честолюбием", - уж не знаю, чего больше в сентенции Турнье: скромности, честолюбия, кокетства, здравого смысла?

И вот дети (французские - в 1975 году) получили новую робинзонаду под названием "Пятница, или Дикая жизнь". Только что книга переведена на русский язык. Ее выпустило в свет издательство "Самокат" - молодое и столь же скромное, честолюбивое, кокетливое и здравомыслящее. Сам Турнье приехал в Москву, чтобы участвовать в презентации книги, прочитать лекцию о "контрабанде философии в романе" и раздать автографы.

Переводчик Евгений Бунтман утверждает, будто Турнье создал "добрый и мудрый рассказ о дружбе и природе", и вообще - он якобы никакой не постмодернист. Хм... а кто же? Только постмодернисты так ласково и виртуозно издеваются над добропорядочным читателем.

"Пятница..." - потрясающе нахальное произведение, которое ставит читателя в тупик, причем носом, причем неоднократно.

Первая половина романа - от самого эпического начала: "Однажды вечером, 29 сентября 1759 года, около архипелага Хуан-Фернандес, что в шестистах километрах от берегов Чили..." - это подробный пересказ робинзоновской эпопеи, причем на манер рассудительного и неторопливого осьмнадцатого просвещенного столетия...

В лучших традициях "века разума" писатель предоставляет читателю кучу полезнейших сведений. У нас есть возможность узнать, что огни святого Эльма - "явление, вызванное атмосферным электричеством", пила - "инструмент, который невозможно изготовить подручными средствами", вампиры - "это огромные летучие мыши, величина которых иногда достигает семидесяти пяти сантиметров", "у рыбы-ежа мощная нижняя челюсть, а все тело покрыто ядовитыми иглами", "в любом человеческом сообществе тот, кто не похож на других, всегда под угрозой". Тьфу, энциклопедист!

Добросовестно и терпеливо Турнье преподает нам учебный курс под названием "Основы построения цивилизованной жизни на отдельно взятом острове". Робинзон демонстрирует, как надо строить дом (не худо-бедное жилище, а "мой дом - мою крепость"), вести календарь, переодеваться к обеду, читать Библию, поднимать флаг, сеять люцерну и овес, разводить кроликов и карпов, создавать действующее законодательство и, выполняя соответствующие постановления, считать пятницу постным днем, субботу - выходным, а трубку курить строго по расписанию ("в воскресенье после обеда"). И все это Турнье преподносит нам серьезно, вдумчиво, с размеренной эпической интонацией, с безусловным одобрением разумных поступков и таким же безусловным неодобрением праздности, уныния и ненужных мыслей.

Потому что время от времени у Робинзона едет крыша - он то забирается в болотную грязь, подобно дикой свинье, то прячется в пещеру, как в материнскую утробу, - но автор неуклонно возвращает своего героя на истинный путь трудолюбия, прилежания и цивилизованного существования, для которого "он не знал других средств, кроме работы, дисциплины и дальнейшего освоения острова".

Осилив примерно треть романа, чувствуешь, что от занудного просветительства начинает сводить челюсти. Тьфу, не учите меня жить!

А тут как раз появляется спасенный Пятница, и Робинзон со всем христианнейшим рвением принимается оцивилизовывать дикаря: надевает на голого бесстыдника штаны и учит "пахать землю, боронить, сеять, пересаживать, полоть, косить, жать, молотить, молоть зерно, месить тесто и печь хлеб", а также "доить коз, делать сыр, собирать черепашьи яйца и жарить из них яичницу, складывать одежду Робинзона и чистить ему башмаки", при этом радуясь, что "появился кто-то, кого можно заставить работать и приобщить к благам цивилизации".

Судорога в челюстях приобретает характер хронической. Чувствуешь, что еще немножко - и взорвешься, швырнешь книгу и скажешь вслух нехорошее слово.

Тем временем повествование идет к кульминации. Пятница, спрятавшийся в пещере, чтобы покурить без спроса, застигнут неожиданно вернувшимся хозяином. Робинзон вооружается кнутом, читатель ожидает нотаций насчет "курить вредно" и "нехорошо обманывать", Пятница лихорадочно заметает следы преступления...

И тут действительно происходит взрыв! Потому что Пятница бросает горящую трубку как раз туда, где аккуратно составлены сбереженные Робинзоном бочонки с порохом.

Тут-то все и начинается! Тут-то и выясняется, что прочитанная половина книжки была хулиганским и целенаправленным введением читателя в заблуждение. Оказывается, бегать голышом гораздо приятнее, чем переодеваться к обеду, и вообще, так называемая "цивилизованная жизнь" Робинзона - не что иное, как фигня собачья.

Оказывается, Робинзону "самому давно уже опостылел скучный и однообразный порядок, но не хватало смелости избавиться от него". И он с готовностью подчиняется тому, что "отныне игра пойдет по правилам Пятницы".

А "правила Пятницы" состоят в том, чтобы не напрягаться. Не надо вставать на рассвете и совершать обход территории, если можно целый день дрыхнуть в гамаке. Незачем устраивать рисовые плантации, когда вокруг в изобилии растет, бегает, летает и плавает еда. Ни к чему кастрюли, потому что птица, запеченная в глине, гораздо вкуснее, а главное - "никакой тебе грязной посуды".

Если раньше Робинзон законодательно устанавливал необходимость разговаривать вслух, то теперь вдруг выяснилось, что болтовня - удел обезьян и старух, молчание свидетельствует о мудрости, а выразить все необходимое можно при помощи жестов. Раньше Робинзон использовал порох, чтобы стрелять; теперь он узнал, что "ружье - самый некрасивый способ жечь порох", гораздо интереснее - устраивать ночные костры и танцы с фейерверками. Раньше Робинзон был господином, а Пятница - покорным слугой; теперь их игра состоит в том, чтобы поменяться прежними ролями, побыть в шкуре другого человека, избавиться от комплексов и чувства вины.

Пятница учит Робинзона пускать в небо стрелы, обращаться с воздушным змеем, делать арфу из козлиного черепа. А Турнье учит читателя... Ну да! Он опять устраивает просветительское занудство, только на этот раз не в защиту "цивилизованности", а в защиту "дикарства". В первой половине романа он учил нас трудиться и разумно рассуждать, во второй половине учит "счастливой и приятной жизни, полной здоровых и бурных игр и удивительных выдумок".

Тьфу, что же он хочет этим сказать?

Турнье играет по своим правилам. Прелесть романа в том, что он совершенно не годится для тоскливых педагогических обсуждений. Многие из нас, привыкшие прежде всего формулировать разумный ответ на традиционный вопрос: "Что хотел сказать автор?" - вновь и вновь упираются носом в стену.

Автор хотел сказать, что в любых обстоятельствах надо сохранять привычки цивилизованного человека? Да, конечно. Автор хотел сказать, что не стоит предавать себя сотне ненужных условностей? Ага, точно. Автор хотел сказать, что все вышеизложенное - тоже одна большая условность? Так и есть. Потому что к острову пристает корабль - очаровательный, легкий, белоснежный парусник. И на берег сходит команда - грубые, уродливые, жестокие представители цивилизованного мира.

Пятница в восторге от парусника. Робинзон с омерзением наблюдает тупую суету моряков: ему кажется, будто "он приподнял камень и разглядывает кишащих под ним черных мокриц". Так называемая цивилизация искушает обоих: одного легкостью, другого гадостью. Так называемые дикари совершают два диких поступка: Пятница тайком удирает на корабль, Робинзон остается на острове. Читатель опять упирается в тупик.

Озадачил француз... Сиди вот теперь и размышляй над прочитанным. Вопросы-то здесь, а ответы - где-то там. Потому что дело писателя - сказать, а понимать - это уже не его забота, а ваша. Вы решили, что Мишель Турнье - учитель жизни? Ага, разбежался он вас наставлять. Думали, он сейчас объяснит, кто прав, а кто дурак? Ну-ну... Если вы так думали, то я знаю, кто дурак.

И знаю, кто - не дурак. Тот, кто приступает к новой жизни, не боясь, не оглядываясь, не жалея. Тот, кто способен и учиться, и учить. Тот, чьим другом отныне станет Воскресенье.

Вот это и называется, должно быть, "контрабандой философии в романе".

• Книга на вчера: Нольте Э. Европейская гражданская война (1917 √1945). Национал-социализм и большевизм