Вот бывают названия, от которых явно веет рекламным духом. Словно в какой-нибудь желто-лихорадочной газетке или на бойком интернет-сайте: заголовок такой, что волосы дыбом встают от предвкушения, а вникнешь - и становится понятно, что автор заботился больше о завлекательности, чем о точности. Нет в книге Г.Файмана никакой "уголовной истории". Литература советская - имеется; о театре тоже кое-что говорится; элементы истории - бесспорно, присутствуют. Но не уголовщина это, а все та же политика; главная тема книги - писатели и власть (хотя власть явно "беспредельная"). Налет бойкой сенсационности унаследован от публикаций Г.Файмана в "Независимой газете", "Русской мысли" и "Общей газете", из которых и составилась книга. То ли не сумел автор избавить ее от "газетного" привкуса, то ли поленился, то ли сознательно не захотел - может, думал, что так занятней будет... Получилось вполне занятно; но, читая книгу, нередко ловишь себя на ощущении какого-то диссонанса. Ибо помещенные тут материалы (весьма интересные, спору нет!) требуют куда более вдумчивого анализа, чем непритязательные "маргиналии" публикатора, и более взвешенного стиля, нежели популяризаторский говорок-юморок, к которому он явно тяготеет. Сам Г.Файман скромно замечает, что "предлагаемое читателю по жанру ближе всего к институтским лекциям" (с.9); видимо, он давно не бывал в вузе и успел многое позабыть - иначе бы не думал, что из массива документов и множества фактов (пусть даже расположенных в некоем порядке) самопроизвольно выкристаллизовывается системная точка зрения. Большая ошибка полагать, что документы скажут сами за себя - тем более, если имеешь дело с массовым читателем (на которого явно работает издательство "Аграф"). Сколь бы ни был интересен и значителен исторический материал, он нуждается и в неленивом объяснении.

Главная часть книги связана с двумя фигурами - А.Фадеева и М.Зощенко; эту часть Г.Файман именует "двойным портретом", хотя на самом деле здесь просто два портрета; объединяет их разве что фон эпохи - первое послевоенное десятилетие: позднесталинский репрессанс и маленковско-хрущевская предоттепель. Сходно и неблагополучие, которым были тогда отмечены судьбы двух писателей (впрочем, кому было легко?): Фадеев в итоге убил сам себя, а Зощенко, по существу, убила та машина, при которой Фадеев четверть века состоял то ли инженером, то ли кочегаром. Канва событий достаточно хорошо известна, однако эмоциональное воздействие все равно ощущаешь: это неповторимая атмосфера "подлинности", достоверности, которую создает именно документ - будь то страстное письмо или бесстрастная докладная записка.

В первые недели после смерти Сталина генсек Союза писателей Фадеев вместе со своими заместителями Сурковым и Симоновым еще гнет сталинскую линию: например, пишет в ЦК о необходимости освободить писательскую организацию от "балласта" - чрезмерного числа "писателей еврейской национальности" (с.49). Но еще через два месяца в письмах Фадеева начинают доминировать другие темы: во-первых, он постоянно твердит об упадке советской литературы и театра, во-вторых, пишет о своем крайне болезненном состоянии, причем настаивает, что болен психически, а печень вовсе ни при чем (как цирроз, так и психоз - следствия усугубившегося в "послесталинский" период алкоголизма). Показательны уже заголовки фадеевских писем: "Об одной вредной передовице "Правды", о тяжелом положении МХАТ и еще раз о передаче идейно-художественного руководства искусством в руки партийных органов" (с.66); "О застарелых бюрократических извращениях в деле руководства советским искусством и литературой и способах исправления этих недостатков" (с.77)" и т.п. Он-то пишет, но из ЦК - никакого ответа; а в междусобойной переписке партийных чиновников фадеевские настроения обсуждаются и осуждаются: "Отдел науки и культуры ЦК КПСС считает неверной общую пессимистическую оценку, которую дает советскому искусству и литературе в своих письмах т.Фадеев. Такой взгляд можно объяснить лишь продолжительной оторванностью А.Фадеева от жизни творческих организаций и его болезненным состоянием" (с.102). Что касается сотоварищей по руководству советской литературой, то они тоже отнюдь не одобряют новаций былого лидера и не готовы даже слегка "отпустить гайки": например, не поддерживают идею "простить" писателей, раскритикованных за "идейные ошибки" (вроде В.Катаева, В.Каверина, Э.Казакевича, В.Гроссмана). Точно так же главные инженеры человеческих душ протестуют против того, чтобы на Втором съезде писателей (октябрь 1954 г.) упомянуть в положительном контексте таких литературных изгоев, как М.Зощенко, А.Ахматова и Б.Пастернак. И вообще - открещиваются от Фадеева как от фигуры "отыгранной", беря твердый курс на его отстранение от власти. Выглядит не слишком красиво, но порядочность в партийно-писательской среде была как-то не принята - да и не Фадееву с его прошлым было на нее рассчитывать. К тому же он сам просится в отставку со всех постов, ибо рвется непременно закончить "Черную металлургию" - последний роман Фадеева, мертворожденный замысел которого он вынашивал несколько лет, да так и не реализовал. Что было потом - известно: три года опалы завершились 13 мая 1956 г. выстрелом в сердце. И как бы ни относиться к Фадееву, но его предсмертное письмо, адресованное все туда же - в ЦК КПСС, хотя и было многократно опубликовано, все равно потрясает: во-первых, истеричной страстностью, с которой он пишет о литературе, "загубленной самоуверенно-невежественным руководством партии" (с.123), а во-вторых - маниакальной бессовестностью, с которой снимает с себя всякую вину за происходившее в стране, представляясь жертвой обстоятельств и испытывая к себе явную жалость:

"Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма. Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком неисчислимых бюрократических дел. <...> Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложи и клевета, ухожу из этой жизни" (с.125).

Что касается "зощенковской" части книги, то здесь интерес представляют, во-первых, доносы агентов ОГПУ о кулуарных разговорах в ходе Первого съезда советских писателей (август 1934). Затем Г.Файман переходит к кульминации судьбы писателя - событиям 1946 г.: например, публикуются большие фрагменты из доклада Жданова 15 августа перед ленинградским партактивом, в котором "разъяснялось" постановление ЦК "О журналах "Звезда" и "Ленинград", а также выдержки из выступлений писателей на этом заседании. Похоже, Г.Файман придерживается традиционной версии, что публикация в "Звезде" в 1946 г. зощенковского рассказа для детей "Приключения обезьяны" (до этого напечатанного в журнале "Мурзилка"), который вызвал страшный гнев Сталина, была спланированной провокацией редактора "Звезды" В.Саянова. Однако автор недавно вышедшей книги "Судьбы Серапионов" (СПб.: Академический проект, 2003) Б.Фрезинский выстраивает иную логику событий (и его мнение кажется более обоснованным); он отмечает, что рассказ Зощенко не был единственным детским произведением в "Звезде": там решили затеять раздел "Новинки детской литературы", поэтому, естественно, обращали внимание на недавно появившиеся тексты; а то, что "Приключения обезьяны" уже были напечатаны, дополнительно гарантировало от цензурных проблем. Скорее всего, именно так рассуждал Саянов, а вовсе не пытался (по своей инициативе или по указке "сверху") "подставить" Зощенко. Другое дело - неадекватно яростная реакция Сталина; но ее предсказать было невозможно.

Два документа обращают на себя особое внимание. Это письма жены писателя, Веры Владимировны Зощенко, Сталину, в которых она наивно пытается объяснить этому "самому близкому, родному, дорогому, самому прекрасному и великому человеку земли" (с.229; а как говорить иначе, если жизнь мужа висит на волоске?), что писатель Михаил Зощенко - вовсе не такое чудовище, как его рисуют, что "он всегда был честным человеком", а если в чем-то и ошибался и что-то писал "не так", то исключительно под влиянием нервной болезни, которой подвержен с младых лет... Одно из писем - огромных размеров (вероятно, не меньше полусотни страниц машинописи!); самый яркая его часть - это душераздирающий в своей трогательности и абсурдности разбор "Приключений обезьяны": автор письма старается доказать, что детский рассказик - вовсе не пасквиль на советских людей и не антисоветское произведение (с.243-245).

В книге приводится также ряд документов, посвященных "послеистории" постановления 1946 г. В 1954 г. Зощенко имел неосторожность сказать английским студентам, что не согласен с обвинениями, которые прозвучали в его адрес восемь лет назад. Соответственно, покатился новый мутный вал: "братья-писатели" с готовностью возобновили травлю - хотя ее инициатора к тому моменту уже не было в живых. Зощенко нашел в себе силы выступить с резкой (хотя и на грани истерики) речью - после чего его, естественно, "заклеймили" в очередной раз. Это был последний удар, после которого Зощенко уже не оправился. В 1958 г. его не стало.

Есть в книге Г.Файмана и другие "персонажи", чьи судьбы иллюстрируются письмами, доносами и прочими документами, разысканными автором, - А.Белинков, В.Суворов и даже Ф.Дзержинский. Помимо собственно литературных коллизий, немало и "просто" интересных материалов, отражающих морально-политическую атмосферу тоталитарной эпохи. Допустим, подборка поступивших в ЦК КПСС предложений трудящихся различных рангов, профессий и уровней интеллекта относительно способов увековечения памяти усопшего в 1953 г. Вождя. Группа знатных архитекторов и строителей готова воздвигнуть в Москве район "Памяти товарища Сталина" и расписывает, какие здания и сооружения в нем должны соорудиться (с.35). Активный гражданин Боголепов предлагает проект Пантеона вкупе с "парком-памятником лучшим людям Советского Союза" (с.37). Некто без подписи сообщает: "90% нашего народа не верит в то, что товарищ Сталин умер естественной смертью" (с.37), - после чего следует совершенно логичная просьба: "Уберите из правительства евреев. <...> Их дальнейшее пребывание у власти погубит еще не одного дорогого нам человека" (Кагановича он, что ли, подозревал в убиении всенародного любимца?). Высокоученые руководители МГУ слезно просят присвоить их университету имя... догадайтесь, кого (с.40). Вообще, переименовательный зуд грызет многих: один предлагает окрестить Грузинскую СССР Сталинской Советской Социалистической Республикой; другой считает, что аббревиатуру СССР лучше расшифровать как Союз Советских Сталинских Республик; третий мечтает переименовать Москву в г. Сталин, а в г. Сталине советует прорубить магистраль Сокольники - МГУ и сделать ее проспектом имени Сталина же (с.44). А некий коллектив подписантов предлагает учредить должности Почетного Секретаря ЦК КПСС и Почетного Председателя Совета Министров СССР - и присвоить их, разумеется, тов. Ленину и тов. Сталину (с.41-42). Словом, вырисовывается очень яркая картина массового маразма полувековой давности - и поучительная к тому же (ибо кто всерьез поручится, что повторение невозможно?).

Но, при несомненных заслугах автора книги, многие годы проведшего в архивных изысканиях и известного своими публикациями, вызывает недоумение тот факт, что документы в книге часто печатаются без дат. Кроме того, не дается ни одной ссылки на архивные фонды, в которых эти документы хранятся. В газетных подборках без подобных ссылок вполне можно обойтись; но книга - дело иное, и тут у публикатора иной уровень ответственности. Трудно поверить, что Г.Файман этого не понимает. Скорее, наоборот: очень хорошо понимает - и потому как бы кокетливо (а на самом деле вполне злорадно) прогнозирует, что его-де скромный труд должен стимулировать других к самостоятельным исследованиям:

"Мне кажется, что предложенное позволит им лучше сориентироваться в их собственной работе. Что-то вроде "точек роста" или катализатора. Естественно, сами документы, приводимые мною, вне зависимости от их полноты, должны быть просмотрены снова - самим исследователем. Если такая возможность у него есть. Вполне вероятно, что, поставив их в другой контекст, он придет к иным, чем я, выводам. Бог в помощь!" (с.10).

В общем, читайте, ребята, первоисточники - но где они хранятся, я вам не скажу. Оно и понятно: свое ноу-хау ближе к телу. Последовать за Г.Файманом вряд ли удастся - придется ограничиться тем, что есть. Ну что ж, и на том спасибо.