"Производитель дискурса о предметах
социального мира, забывающий
объективировать точку зрения, исходя из
которой он выстраивает свой дискурс, с
большой вероятностью не сможет
показать ничего другого, кроме этой самой
точки зрения: свидетельство - все эти речи
о "народе", которые говорят не столько о
народе, сколько об отношении к нему
выступающего или, попросту, о социальной
позиции, с которой он говорит о народе".

П.Бурдье "Практический смысл"

Название исследовательского проекта "Базовые ценности россиян" звучит довольно абстрактно, что, в свою очередь, не удивляет, ведь речь идет о социологическом анализе общественного мнения. Как узнать, о чем думает народ после распада Советского Союза, каковы его социальные установки и поведенческие модели? Но оказывается, что ответить на этот вопрос не так-то просто, несмотря на междисциплинарный и комплексный подход.

В эксперименте приняли участие приглашенные эксперты из разных областей (социологи, психологи, историк, философ, культуролог и политолог). Междисциплинарность, по замыслу авторов, должна способствовать выработке "общего языка" и преодолению разобщенности. Объективность достигается за счет "систематического изучения ценностей и их эволюции с позиций разных дисциплин". Такое стремление вполне понятно, однако, как представляется, относительная автономия дисциплин, обладающих своим специфическим языком, методами и постановками проблем, все-таки не преодолевается в великодушном порыве работать сообща. Двусмысленность заявленного проекта состоит в том, что, несмотря на то, что "дисциплинарное многоголосие" только приветствуется, тем не менее, требование выработки единой программы, единой постановки задач и единого понятийного контекста сохраняется. Предполагалось, что узнать о содержании массового сознания можно из "честных" реакций опрашиваемых на расхожие понятия, имеющие статус ценностных, т.е. значимых для деятельности и оценки. Пассивность населения и его неразличимость опять преодолеваются в социологическом усилии. "Они не выражают себя - их зондируют. Они не рефлектируют - их подвергают тестированию" (Ж.Бодрийяр "В тени молчаливого большинства, или конец социальности").

Разница в понимании ценностей закреплена в исследованиях терминологически, в качестве "терминальных", собственно "базовых" и "инструментальных" ценностей: "терминальные ценности участвуют в качестве стандартов при оценке и выборе целей деятельности и допустимых способов их достижения, а инструментальные - только при оценке и выборе способов достижения целей, т.е. модуса поведения и набора конкретных действий". Первые выражаются, как правило, через существительные, а вторые через прилагательные (Л.М.Смирнов "Базовые ценности и "антиценности" современных россиян"). Одни являются ценностями, а другие социальными установками. Респондентам предлагалось выбрать из списка ценностей и "антиценностей" те, которые наиболее значимы или неприемлемы лично для них и для страны в целом. Так как вместо прежней единой имперской идентичности мы имеем процесс складывания больших социальных групп с характерными наборами ценностей, поведенческих стереотипов, образа и стиля жизни, понадобился второй ("уточняющий") этап. Отличия этих групп фиксировались по результатам исследования "семантического наполнения определенных ценностей (абстрактных понятий) посредством "ассоциативного эксперимента". Несмотря на то, что одни и те же "имена" ценностей интерпретируются агентами этих групп по-разному, авторы сборника предполагают, что "между этими формирующимися социальными группами существуют "перекрестные идентичности", т.е. нечто общее, что позволяет говорить о наличии некой интегративной, социокультурной, мировоззренческо-деятельностной рамки, которая в перспективе может стать основой для консолидации российского общества" (Введение). Многочисленные методы (семантический, ассоциативный, графический, фрейм-анализ) призваны эту консолидацию зафиксировать. Тесты, опросы, зондирование заняты поиском нового субъекта, если таковой имеется. За поиском субъекта вновь стоит желание социологии обнаружить социальное как таковое. Но находит ли она его в качестве некой целостности, наделенной внутренней энергией и актуальной волей к свершению? Что если никакой социологической "реальности" не существует и, следовательно: "Любая попытка ее квалификации является всего лишь усилием отдать ее в руки социологии и оторвать от той неразличимости, которая не есть даже неразличимость равнозначности, но выступает неразличимостью нейтрального, то есть ни того, ни другого" (Бодрийяр).

В отличие от психоаналитика, социолог с доверием относится к речи респондента/пациента, предполагая, что тот знает, о чем говорит, что смысл "ценностей" ему понятен и соотносим с его практической деятельностью. Также предполагается, что сознание опрашиваемых представляет собой некое единство связанных представлений, позволяющих объединять его носителей в определенные, устойчивые типы. При этом отмечается, что типология носит приблизительный, неустойчивый характер, что в практической жизни повседневного сознания ни один тип себя в чистом виде не проявляет, что человек действует исходя из сложившейся ситуации, а не потому, что руководствуется некими ценностями. К тому же речь идет о ценностях, значимый субъективный смысл которых не может быть зафиксирован в отрыве от их конкретного употребления в каждой новой речевой ситуации, а это значит, что результаты опроса могут быть всегда разными.

Тест на выявление "базовых" ценностей создает искусственную ситуацию, где возможный выбор уже предопределен условиями эксперимента. Социолог пользуется тем, что респонденты в большинстве своем неспособны ясно артикулировать собственную позицию сами и поэтому вынуждены выбирать из уже предложенного им набора вариантов. Проблема социологии, как и любой другой науки, претендующей на объективность и репрезентативность, заключается в забвении власти своего присутствия. Любая общественная наука сталкивается с недоказуемостью своих принципов, устанавливающих взаимосвязь между объективным и субъективным. Не существует прямой взаимосвязи между местом индивида в обществе, определяемом полом, возрастом, уровнем образования, занятостью и содержанием его сознания.

Зная социальный статус субъекта, мы еще не можем узнать "правду" о человеке. Мы должны знать, как он действует, а этого анализ ценностных предпочтений нам объяснить не в силах. Беря в качестве объекта изучения сознание другого, ученый получает возможность выйти на достаточно абстрактный уровень обобщений. Здесь социология чувствует себя законодательницей, ничто и никто не скроется от ее придирчивого всеобъемлющего взгляда. Выгодная, отстраненная точка зрения позволяет ей рассматривать социальный мир как разыгрываемый перед ней спектакль, в котором сами наблюдатели не участвуют. Ментальность и представления другого преобразуются в предмет, доступный наблюдению и анализу. Ей ничего не стоит сформулировать общенациональную идею, "а точнее определения единой для большинства общества мировоззренческо-деятельностной рамки, базирующейся на ценностных приоритетах общества". И хотя стремление к тотализации сопровождается многочисленными оговорками о неполноте, относительности и т.д., сам объективирующий метод не подвергается сомнению.

Выявление больших социальных групп и присущего им определенного кода позволяет говорить о "социальной инженерии": "Задачи социокультурного воспроизводства тех или иных социальных групп при современном развитии масс-медиа, особенно соответствующего государственного сектора, становится более чем реальным; она потребует времени, исчисляемого не десятками лет, а несколькими годами" (Введение). Речь опять идет об установлении некой нормы, но существует ли норма в отрыве от тех процедур, которые ее устанавливают? Не получается ли так, что социология и психология, диктующие правила социального эксперимента, производят на свет эту самую норму, в которой мы должны опознать сами себя в качестве мужчины или женщины, безработного или преуспевающего, молодого или старого, больного или здорового? Существует ли российский народ, и каким образом мы можем его идентифицировать в качестве такового? Что позволяет нам говорить "мы"? Правда, следует отметить, что авторы рецензируемой монографии воздерживаются от однозначных обобщений и осторожны с выводами, признавая, что людей с отчетливо выраженными достижительными мотивациями меньшинство. Но и это меньшинство "не представляет собой некоего "социального монолита"; скорее наоборот - они выступают в качестве "перекрестка мобильности", конгломерата многих сегментов общества с разными условиями, возможностями и ориентирами" (В.В. Петухов. "Феномен социальной активности и гражданского участия в современном российском контексте").

Да и вообще в процессе чтения складывается ощущение, что результаты экспериментов скорее говорят о невозможности единства как такового в отсутствии наблюдающего взгляда: "С помощью представлений, сконструированных для объяснения изучаемой практики (правила, модели и т.п.), он приводит к ее обоснованию через отношение к социальному миру, которое есть отношение наблюдателя, а, следовательно, через социальное отношение, делающее наблюдение возможным" (Бурдье). Возможно, что объект лишь симулируется наблюдением, возможно, что его совсем не существует, а существует лишь "объективное" познание, которое подчиняется системе установленных правил и движется по кругу, обреченное находить лишь собственные истины, а не объект.

Объективное знание и беспристрастный, незаинтересованный взгляд наблюдателя оспаривались на протяжении всего двадцатого века. На что только ни шла наука, чтобы сохранить понятие "факта". О нем уже не говорится прямо, он где-то посередине, между объективным и субъективным, идеальным и материальным, представлением и реальностью, но все же существует. Листая книгу, постоянно наталкиваешься на "парадоксы объективности", осознаваемые и самими авторами. Например, местом опроса была выбрана Томская область, которая, по мнению социологов, является модельным, репрезентативным регионом для всей России. Возможно, это и было бы так, если бы не существовало всего лишь одного города, который называется Москва. Я бы даже сказал, что только Москва и существует, а все остальное выражается неопределенным термином "россияне". Таким же неопределенным и анахроничным (пустая форма, из которой выветрилось содержание), как и смысл "базовых" ценностей россиян.

С пониманием смысла, различного при употреблении одних и тех же слов, связан еще один парадокс, который отмечается, но тут же отметается как несущественный: "Можно предположить, что выявленное расхождение обусловлено разным смыслом, вкладываемым различными людьми в одни и те же понятия". Но "для того, чтобы разговор о механизмах стал возможным, требуется преодолеть культурную и субкультурную зависимость проводимого анализа и, разобравшись в содержании вкладываемых в изучаемое понятие смыслов, нивелировать влияние индивидуальных смысловых различий на изучаемый процесс" (там же). Возможно ли установить правила понимания/непонимания "ценностей" и зафиксировать закономерность, т.е. то, что воспроизводится с некоторой статистически измеряемой частотой, а также вывести формулу, позволяющую эту закономерность объяснить? Здесь мне хотелось бы привести рассуждение Витгенштейна на эту тему:

"Что я называю "правилом, по которому он действует"? - Гипотезу, удовлетворительным образом описывающую наблюдаемое нами его употребление слов; или правило, которым он руководствуется при употреблении знаков; или же то, что он говорит нам в ответ на наш вопрос о его правиле? - Но что если наблюдение не позволяет четко установить правило и не способствует прояснению вопроса? Ведь дав мне, например, на мой вопрос о том, что он понимает под "N", ту или иную дефиницию, он тотчас же был готов взять ее обратно и как-то изменить. - Ну а как же определить правило, по которому он играет? Он сам его не знает. - Или, вернее: что же в данном случае должна означать фраза "Правило, по которому он действует"" ("Философские исследования").

Объективный анализ не может допустить подобного произвола. Еще одна трудность связана с тем, что язык представляет собой систему взаимосвязанных частей, где значение каждого отдельного слова или выражения задается общим смысловым контекстом. Для эксперимента выбирались такие слова, которые могли бы "быть для некоторой группы базовой ценностью, то есть указанием на конечное и логически не выводимое из других предпочтение". Слово, "имя" обозначающие ценность как таковые, в отрыве от конкретного употребления ничего не значат. Человек всегда актуализирует в сознании некую систему ценностей, которая, как справедливо замечает И.Г.Дубов в результатах своего исследования "Ценности и поведение: анализ взаимосвязи", строго индивидуальна:

"Именно взаимосвязь ценностей, обусловливающая влияние всей системы на ценности, которые имеют по смыслу непосредственное отношение к данной ситуации, может объяснить принципиальные различия даже в декларируемом поведении людей, не говоря уже о реальном".

Следующее затруднение связано с тем, что представления людей не связаны непосредственно с их конкретными действиями. Ценности, как правило, служат оправданием для уже свершенного и выполняют роль рационализации, а значит, мы опять имеем дело с навязанной извне идеологией. То, на что каждый раз натыкается статистический эксперимент, есть уже вторичный, "обработанный" материал. На это указывает И.Г.Дубов:

"связь ценностей и конкретных актов поведения не может быть прямой и линейной, поскольку между ценностными системами человека и выбором им поведенческой альтернативы "вклинивается" множество более локальных факторов, относящихся к разряду социально-психологических феноменов - таких, как устойчивые жизненные цели, существующие нормы и традиции, распространенные стереотипы сознания и бытующие в обществе мифы, а также великое множество социальных установок, в контексте которых принимается решение о том или ином поступке".

Все это приводит к тому, что конкретные действия людей могут противоречить заявленной ими системе ценностей. Анализ представлений ничего не дает в горизонте понимания того, чем руководствуются в своей деятельности люди и какова их практическая логика, позволяющая им выживать. Ценностные совпадения у разных людей объясняются общими языковыми практиками, т.е. привычкой увязывать одно с другим, поэтому ответ всегда можно спрогнозировать заранее.

Другим методологическим допущением, позволяющим объединять разных людей в единую группу, является ассоциативный анализ. Посредством "ассоциативного эксперимента" испытуемым предлагалось написать три-четыре ассоциации, связанные в их сознании с определенным "именем ценности". То есть определить одни "имена" через другие. Если какие-то повторяющиеся ассоциации с базовыми ценностями совпадают, значит, можно говорить о некой закономерности и общности в понимании значения "имен", а значит, и о сходном употреблении. Но, как выясняется, бессознательные ассоциации являются чисто формальной привычкой связывать одни слова с другими без какого-либо смысла. Ассоциативная связь одного слова с другим может не подчиняться критериям осмысленности.

Какую связь признать неслучайной и устойчиво характеризующей то или иное "имя"? Эта связь, которую человек ошибочно считает лично своей, как правило, принадлежит культуре, стереотипам, штампам и клише, некритически воспринятым субъектом. В итоге мы имеем дело либо с произволом бессознательной и невоспроизводимой субъективности, либо с символической определенностью языковых конструкций. То есть получается, что или различий слишком много (случайность индивидуального бессознательного), или, наоборот, слишком мало (т.н. истины "здравого смысла"). Произвол или нормализация, когда "одиночество" это обязательно "тоска", а "успех" это непременно "радость" (Приложение 9-1).

Следует упомянуть о еще одной проблеме, связанной с выявлением социокультурного кода, определяющего нового российского коллективного субъекта. Эта тема представлена в исследованиях Л.Г.Бызова "Социокультурная трансформация российского общества и перспективы формирования неоконсервативной субъектности" и Т.Соловей "Русские мифы в современном контексте". Речь здесь как раз идет о стереотипах и общественных мифах. За теоретическую основу здесь взято учение К.Юнга об "архетипах", которые есть "трансцендентные по отношению к сознанию реальности..., вызывающие к жизни комплексы представлений, которые выступают в виде мифологических мотивов". Любовь к Юнгу очень распространена среди ученых, ведь она позволяет занять объективную позицию внешнего наблюдателя, соотносящего индивидуальное сознание с неким условным коллективным бессознательным. Доказать, что такая прямая связь существует, труднее, чем просто заявить о ее существовании.

Рассматривая мифы в целом (миф нации, миф о герое, миф о Прародителе) в качестве универсальных оснований для реконструкции мира обыденным сознанием, исследователи рискуют остаться в области неопределенных выводов и формулировок ("неоконсервативная революция" у Л.Г.Бызова или общенациональная тоска по герою у Т.Соловей). Ценностный показатель выявляет еще большую неопределенность: "все исследованные группы в большей степени исповедуют близкие ценности; большинство факторов их скорее объединяют, чем разделяют. Тем самым можно говорить о тенденциях, которые иногда проявляются, а иногда нет" (Бызов). Возможно, результаты именно таковы, что российские социологи, которые часто выступают в роли этнологов, склонны познавать человека через анализ содержания его сознания, а не практики. Если в сознании можно установить некие объективные закономерности, но не в силу их архетипической заданности, а в силу общей грамматики языка, то практика всегда единична и экстериорна. Можно опять вспомнить Бурдье:

"Объективистская редукция позволяет прояснить так называемые объективные функции, которыми наделены мифы или обряды (функции моральной интеграции по Дюркгейму, логической интеграции по Леви-Стросу), но, отделяя проясняемый ею объективный смысл от тех агентов, которые приводят его в действие, а тем самым и от объективных условий и практических целей, по отношению к которым определяется их практика, она не дает понять, каким образом осуществляются эти функции".

Все эти "заметки на полях" носят характер скорее вопросительный, нежели утвердительный. Нельзя отменять уже созданное, но следует обязательно иметь в виду ограниченность наших представлений о реальности, будь то "русский народ" или природа. Социологические опросы снабжают информацией тех, кто хочет этим "народом" манипулировать и управлять. Кто узнает правду о себе и о другом в "ученой" книге? Те же, кто этим украдкой промышляет, найдут там всего лишь очередную истину.