Чарльз Вильямс. Канун дня всех святых.
Пер. с англ. Н.Григорьевой, В.Грушецкого. - М.: АРДА, 1999. - 336 с.; тираж 2000 экз.; ISBN 5-89749-005-8
По-хорошему, следовало писать две отдельные рецензии. Для посвященных и профанов. Первых вы узнаете прежде всего по характерному взгляду, направленному если не в открытую книгу с характерным же названием, то непосредственно в глубину себя. Не надо видеть в каждом преувеличенно задумчивом подростке жертву всемирной наркомафии; это вполне может быть жертва всемирной литературы. "Толкинутый", например, или "кинго-книголюб". Вот придет домой и за книжечку сядет, а то и позвонит кому из особо осведомленных личностей, чтобы узнать, как сегодня в городе с черными котами и что лучше предпринять перед лицом надвигающегося "хеллоуина". Существует ведь своего рода тайная секта любителей жанра мистической литературы, успешно продолжающих свои штудии в мире видеоигрушек, более приближенном к ощущению реальности нереального. Откуда все это знаю? Не от верблюда же. Сама такая...
А секта - тайная-то тайная, да стала явной, по крайней мере для издателей, отнюдь не скупо подкармливающих заблудшие души спасительным комбикормом. В основном выбираемые для перевода и публикации художники слова бездарны до изумления. Сюжеты безнадежно неотличимы. Считается, видимо, что, подсунув набор-конструктор из: а) воплощения дьявола, 1 штука, б) его невинной жертвы, 1 штука, в) волшебных предметов, 1-5 штук (в зависимости от предполагаемого возраста играющего) и, наконец, г) спасителя мира, естественно, 1 штука, - можно смело умывать руки-крюки и тянуть их к неплохим гонорарам. Читатели, говорите? Проглотят и еще попросят. Это как с растворимым кофе: без него как-то "некомфортно", с ним - приятно, но как-то несытно.
Пример. Привлекла вас обложка с довольно застиранным названием "Канун дня всех святых". Естественно, в переводе. Помимо информации об авторе картины, помещенной на обложку, аннотация скупо сообщает и об авторе произведения... Сведения без натяжки сенсационные: оказывается, мало кому известный Чарльз Вильямс - литературный папаша самого Толкиена! Чему он мог научить своего никому не подражавшего и неподражаемого студиозуса, прочитаете в единственно неподдельном документе, каковой перед вами. На семантическом уровне это, во-первых, продуманное создание (если хотите, зарисовка с натуры) параллельного мира - невидимого и взаимопроницаемого с миром людей. В данном контексте - это Город вольготной "ничейной" полосы, где генерируются основные, еще подлежащие чистке "нечистые" силы, в отличие от вполне земных героев, погрязших в какой-то чертовщине по уши. Далее, по ходу сюжета, встречаем практически обязательную ситуацию, когда новопреставившийся - здесь: преставившаяся - так до обидного много "недоделала" дел на Земле, что ее занесло в эту самую нейтральную зону существования - ни себе, ни людям. Выход находится через вход. И правильная девушка Лестер вместе со своей грешной подружкой Эвелин, начиная "новую жизнь" (не путать с Данте), шастает туда-обратно, и, как оказалось, не зря. Кстати, прием упряжки хорошего и отстающего тоже обязателен, так как добро почему-то непременно проявляется исключительно в борьбе. Зло же злится само по себе. В реальной ипостаси Города - послевоенном Лондоне - у обеих остались неразрывные ниточки. Непонятно, рвать ли их своею собственной рукой, и как. Отсюда - виток номер три. "Правильная" оставила там любовь, поэтому, стремясь вернуться в Жизнь, она самоотреченно осознает, что это "не положено"; вторая, лишившись глупенького удовольствия трепаться и осознавая, что это "не положено", тем упорнее стремится вернуться. Соответственно, одна отдает долги - прежде всего самой себе - и удаляется в "трепетное сияние", другая же кончает (во второй раз!) плохо, Нигде. Но прежде обе вовлекаются в сети очередного претендента на мировой престол - искусного, только чересчур самоуверенного мага, очевидно, игнорировавшего основной закон Мерфи, который гласит: "Если вам кажется, что дела идут как нельзя лучше, значит, вы чего-то не заметили" и "Если четыре причины возможных неприятностей устранены, всегда найдется пятая". Тривиальным пятым элементом явилась, сами понимаете, любовь.
Нашлась она в лице третьей незадачливой девицы, Бетти, тоже существующей на грани миров по решению собственного папаши, мага, которая невинна настолько, насколько последний порочен. Бетти, кстати сказать, в конце концов обретет "исправленный" вариант дара исцеления калек - через утрату собственного небогатырского здоровья. Неслабое вознаграждение за спасение человечества, правда? Не надо было выбирать себе таких экстравагантных предков, милочка. Далее события развиваются по одному из вариантов схемы борьбы долга (умирать, так умирать) и любви (запретный плод), смертоносная машина мага дает сбой из-за его недальновидности, хотя он периодически заглядывает в даль будущего, любовь ликует, жизнь продолжается. Происходит все не "однажды", а строго в канун "хеллоуина" или Дня Всех Святых. Впечатление от всего этого остается не то, чтобы убогое, а скорее недоуменное.
"Нашим" все так запросто удается, что не успеваешь проникнуться чувством опасности и, следовательно, чувством благодарности к сердцам четырех. Изначально ясно, что победит добро; более того, уже в первой трети романа появляются явные намеки на скорый провал замыслов сатанинского отродья, которым он сам не верит или не хочет верить. Такой, вроде, умный - и такой дурачок. На самом деле это прием задержки автором внимания читателя, когда так хочется крикнуть: осторожно, яма! - и когда герой неотвратимо и гордо, как осел, в нее летит.
Понимаю, теолог и посвященный розенкрейцер Чарльз Вильямс не обязан разжевывать что к чему избалованному любителю подобного чтива. И впрямь, насытившись "призрачной" литературой, - начиная не с кого-нибудь там, а с "Гамлета", - мы воспримем сие произведение одного из отцов жанра в лучшем случае как скучноватый исторический документ. Ученики превзошли преподавателя и затмили его совершенно. После чернейшего юмора По и закрученных фантазий мастера страшилок Кинга сам Вильямс невольно воспринимается как начинающий подражатель, с его неуклюжими претензиями на неожиданность сюжета и ходульными образами даже основных действующих лиц. Сильнейшей же стороной автора предлагаю считать талант описания. Почти медицинскую точность описания душевных движений, пресловутый самоанализ. Рассказ, нагнетающий то ли ужас, то ли восторг перед новыми возможностями бестелесного существования умницы Лестер, ее скрупулезные наблюдения за изменениями собственного тела и всего телесного мира вызывают четкие ассоциации с "Превращением" Кафки - вот уж кому не откажешь в мощи почти физического ощущения. Здесь же все приглушеннее, эстетичнее, речь все-таки о девушке. Зато при описании некоей картины, ставшей одним из важнейших "знаков" Зла и одним из орудий против него, в насекомоподобных сектантах уже вовсю интерпретируется кафкианская метафора, и не худшим образом - особенно, когда спинкой жука оказывается человеческое лицо.
И пара слов о переводе, сыгравшем здесь фатальную роль. Плохо. Очевидно беглое и мимолетное знакомство с великим и могучим. "Одна из двоих одноклассниц", "Его хотели распнуть"... Беда с числами и падежами, но если бы только это; какой-то непонятный самарянин, вместо самаритянина, миллионнолетнее(!) ожидание не могут не тронуть. Господа, пожалуйста, говорите по-русски. И дайте шанс онасекомившимся, по вашему выражению, душам хотя бы адекватно выразиться. Все же мы не жуки. Жуки немы.
