Т.П.Новиков. Новый русский классицизм.
СПб.: Palace Editions, MCMXCVIII [1998]; 253 с.
Десятилетие неоакадемизма - самого, очевидно, успешного петербургского художественного проекта 1990-х годов - отмечено выпуском книги его идеолога и вдохновителя Тимура Новикова. Идеология всегда являлась доминантной компонентой неоакадемического проекта, подчиняя себе собственно художественную деятельность в традиционном понимании, и не будет преувеличением заметить, что во многом благодаря идеологическому обеспечению неоакадемизма - доктрине "нового русского классицизма" - стратегия Тимура Новикова оказалась столь успешной. В год юбилея Новой академии ее идеологическая победа получила материальное воплощение, а сам неоакадемизм - окончательную институциализацию: credo Тимура Новикова опубликовано издательством Русского Музея.
На первый взгляд, такой альянс естественен: "Музей" - один из основных ценностных ориентиров Новой академии, строящей свою идеологию на противопоставлении декларативно возрождаемых ею традиций "классического" искусства - историческому авангарду и актуальной арт-практике. Механизм теоретизирования Новикова несложен: в основе составивших книгу рассуждений о причинах упадка и современном состоянии изящных искусств лежат интерсубъективное понятие "красоты" (единственная, по сути, операционная категория неоакадемизма) и традиционализм - упорное выстраивание генеалогии "нового русского классицизма" путем многочисленных экскурсов в историю мировой культуры, когда всякое лыко оказывается в строку - от модного Бонито Оливы до экзотического уже В.Фриче. Стилистический и идейный генезис этой речи в защиту прекрасного также элементарен - Новиков-писатель целиком вышел из культовой в Ленинграде 1970-80-х годов прозы Константина Вагинова, а именно - из "Монастыря Господа нашего Аполлона", и весь его пафос укладывается в четыре вагиновские строки: "И возгорелась любовь моя к Господу нашему Аполлону и прекрасному телу человеческому. Жалко смотреть на Бога нетленного, в тлении поверженного. И восхотелось мне вернуть ему млеко и вино радости и жизни, снова Храм его воздвигнуть".
Право, если рассматривать декларации Новикова "вне всякой ироничности и саморефлексии", как это, например, делает А.Д.Боровский (см.: Тимур Новиков. Ретроспектива. СПб., [1998], с. 4), то неоакадемизм как идеология вряд ли заслуживал бы отдельного разговора - даже несмотря на тщательно дозированный элемент провокативности (типа утверждения на с. 128: "Гитлер занимал крайне правильную эстетическую позицию"). И наоборот - иной ракурс выявляет подлинный эстетический эффект проекта, существующего в напряжении между реальностью манифестируемой идеи и той реальностью, что не только известна большинству потенциальных читателей книги Тимура Новикова "по умолчанию" (как подсказывает нам компьютер), но и стала в последнее время предметом публичной критической рефлексии (см. публикацию Анатолия Осмоловского и отклик Сергея Кузнецова "СПИДа - нет?": Максимка. [1998], # 2, с. 36-37). В создаваемом этим напряжением семантическом поле "непрямого" высказывания и/или жеста свое прочтение получают и педалируемая Новиковым "национальная солидность" (величание по имени-отчеству, внешний облик почтенного старца), оказывающаяся стилизацией, и параллели с экологической платформой "зеленых", отсылающие, скорее, к декадентской эмблематике знаменитого романа Р.Хитченса "Green Carnation", и провокативные апелляции к тоталитарному искусству - словом, те нетривиальные особенности энергичной самопрезентации Тимура Новикова, которые обеспечили ему лидерство в актуальном петербургском искусстве и привели в стены Русского Музея.
В своей установочной "Лекции", заключающей книгу, Новиков упоминает об итальянце Карло Марио Мариани, пишущем "классические картины по классическим образцам, но обязательно вставляющем в углу какой-нибудь квадратик, какую-нибудь спиральку, какую-нибудь шутку <...>, что превращает его картину в модернистскую" (с. 163). В книге Тимура Новикова роль такого рода (пост)модернистского индикатора играет фотопортрет автора работы Н.Жерновской: слепой художник стоит в позе мыслителя, скрестив руки на груди; в правой он крепко держит лорнет.
