В.П.Руднев. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты.

М., Издательство "Аграф", 1997, тираж 5500 экз. 2-ое, стереотипное издание - 1999 г. 384 с.; ISBN 5-7784-0034-9

"Как бы" и "На самом деле" - выражения, характеризующие различные поколения сегодняшних интеллигентов и, соответственно, их картины мира. Привычка через каждые пять предложений добавлять "Н.с.д." характеризует поколение, родившееся в 1960-х гг. и реализовавшееся в 1970-х гг. "К.б." говорит поколение, выросшее в 1980-х гг. и не реализовавшее себя в 1990-х. <...> Конъюнкция высказывания... и его отрицания не приводит к противоречию: Он как бы пришел и Он как бы не пришел.

В.П.Руднев. Словарь культуры XX в. Статья "Как бы" и "На самом деле". С.123-125.

Как бы

Название книги - мягко говоря, гипербола. Автор и издатель, помещая на титульном листе слово "Словарь" (а на корешке даже не указывая автора), поступили не вполне честно, значительно повысив коммерческий потенциал издания - ведь сама идея словаря вызывает инстинктивный хватательный рефлекс у немалой части гуманитариев. Ситуация усугублялась тем, что издательство "Аграф" незадолго до Руднева выпустило в той же серии и с тем же оформлением академически безупречный "Словарь современных цитат" К.В.Душенко, благосклонно встреченный как читателями, так и критикой. Столь же легкомысленно обращается с читателем аннотация: "Словарь" Вадима Руднева... представляет собой уникальный словарь-гипертекст". "Важнейшей особенностью словаря, - объясняет автор в предисловии, - является то, что он представляет собой гипертекст, то есть построен так, чтобы его можно было читать двумя способами: по алфавиту и от статьи к статье, обращая внимание на подчеркнутые слова и словосочетания". Много ли найдется словарей, построенных по иному принципу?

Название книги - шутка. Те, у кого плохо с чувством юмора, могут считать это литературной мистификацией. В.Руднев в предисловии совершенно ясно формулирует задачу: "Мы включили в словарь те слова и словосочетания, которые были понятны и интересны нам самим". То есть, если бы название гласило: "О том, что интересно и понятно В.П.Рудневу в культуре XX века", к книге не могло бы быть решительно никаких претензий - и на нее не появилось бы так много рецензий, ругательных и разных. Конечно, иной раз и шутка может зайти слишком далеко - например, когда в предисловии редакторов сообщается (не то с беспредельной наивностью, не то с беспримерным коварством), что "словарь культуры XX века предназначен для широкого круга читателей - от школьника, готовящегося к поступлению в гуманитарный вуз, до студентов и научных сотрудников, которые найдут в книге источниковедческий и библиографический материал". Мы все-таки не советуем абитуриенту заявлять на вступительном экзамене, что "XX век - век левополушарных аутистов". Это может повернуть беседу в русло утомительных и вредных для экзаменуемого дискуссий, ибо приведенное утверждение никак нельзя назвать научным фактом.

Руднев виртуозно жонглирует фактами. Часто в одной словарной статье оказываются сведены факты из самых разных, далеких друг от друга областей науки и культуры, причем их соединение оказывается вполне убедительным и даже необходимым. Например, статья "Психоз" строится следующим образом: после вполне медицинского определения и объяснения различий между психозом и неврозом автор подобно описывает случай успешного лечения психоза доктором Волковым, затем плавно переходит к рассказу Борхеса "Евангелие от Марка" ("Случай доктора Волкова закончился хорошо, больная выздоровела. Гораздо более печальную историю рассказал Хорхе Луис Борхес..." - и т.д.), потом кратко пересказывает фильм Хичкока "Психоз" и, наконец, переходит к объяснению связи между психозом и культурой двадцатого века. Помянув Гитлера и Сталина, массовый психоз и тоталитарное сознание, В.Руднев отмечает, что "если психотический характер попадает на неагрессивную (дефизивную) почву, он может давать гениальные произведения искусства и даже науки". Как пример приводятся Кафка, Сальвадор Дали, Булгаков и совсем уж внезапно в последнем абзаце возникает Николай Яковлевич Марр, как "гениальный психотик в русской науке" - Руднев даже излагает в двух словах его учение. Такой коллажный стиль, с головокружительными переходами и остроумными сближениями, несомненно, требует от автора не только эрудиции, но и фантазии, а от читателя - не только напряженного внимания, но и готовности участвовать в игре.

Руднев виртуозно жонглирует фактами, но иногда их роняет. То вдруг окажется, что "Шум и ярость" Фолкнера - одно из самых сложных и трагических произведений европейского модернизма, то узнаешь, что Элиза Дулиттл брала у профессора Хиггинса уроки, чтобы стать владелицей (sic) цветочного магазина (статья "Пигмалион"). Особенно непросто складываются отношения В.Руднева со стиховедением. Он утверждает, например, что "любой верлибр состоит из строк, соответствующих, "омонимичных" различным стихотворным размерам, - в этом суть верлибра как системы систем" (все приведенные в статье "Верлибр" примеры этому утверждению противоречат). Что последние эксперименты над русским стихом проводили обэриуты, ученики В.Хлебникова, а после этого на протяжении 40 лет (до поэтов русского концептуализма, то есть в том числе и у Бродского) русский стих регрессировал ("Система стиха XX века"). Может быть, В.Руднев, как автор девяти словарных статей по стиховедению, просто творит один из возможных миров этой увлекательной дисциплины? (см. ст. "Семантика возможных миров")

Словарь Руднева вообще нельзя назвать академичным. Даже если оставить в стороне досадные неточности и очевидные ошибки, останется множество более чем спорных утверждений, которые подаются с бодрой и убедительной интонацией "на самом деле". В.Руднев всерьез пишет, что "непонятно... когда написано "Слово о полку Игореве"... и, главное, является ли оно подлинным произведением древнерусской литературы или гениальной подделкой конца XVII века", а также называет предположение М.Постникова и А.Фоменко о том, что Апокалипсис - не последняя, а первая, самая древняя книга Библии, не бредовым, а "дерзким и остроумным" (статья "Текст"). Он не вполне представляет, что такое гипертекст (статья "Гипертекст"). Определение приведено правильное, далее же вся статья представляет собой неудачную попытку демонизации термина (ср. замечание о том, что "многозначность - это крайне отрицательная черта термина, ведущая к путанице", статья "Реализм"). Гипертекст, оказывается, это и творчество Льва Толстого, и "нечто вроде судьбы", и выбор профессии. Даже герой фильма "Косильщик лужаек" (сюжет которого перевран) попадает в "компьютерный гипертекст".

Словарь Руднева нельзя назвать академичным. И в этом его обаяние. Наряду с элитарным искусством рассматриваются детективы, боевики, триллеры и проч. - причем ясно, что автор знаком с этим пластом культуры не понаслышке. Из "Словаря" с неумолимой последовательностью явствует, что "Три дня кондора" - самый значительный киношедевр XX столетия. (Фильм не только вынесен в отдельную словарную статью, но и упоминается во многих других.) Статья "Экстремальный опыт" построена на анализе романа Агаты Кристи "Убийство Роджера Экройда", причем начинается этот разбор со следующей интригующей фразы: "Агату Кристи исключили из клуба детективных писателей за ее, возможно, лучший роман - "Убийство Роджера Экройда". В статье "Детектив" В.Руднев проводит классификацию детектива по национально-жанровому характеру и выдвигает остроумную идею о связи "массовой культуры с национальным типом философской рефлексии". Статья "Парасемантика" завершается попыткой сыграть с читателем в "китайскую рулетку" - для тех, кто отгадает, сообщается телефон автора, и даже обещан приз (статья В.Руднева "Парасемантика"). Может, таким и должен быть постмодернистский словарь?

В.Руднев видит себя на переднем крае культуры конца XX века, он творит новый, присущий веку жанр - интерактивный словарь, словарь-диалог, провоцирующий читателя, держащий его в напряжении не хуже иного детектива (см. одноименную статью). В книге не встретишь ни академической гладкописи, ни деконструктивистской клинописи. В отличие от многих, В.Руднев формулирует свои мысли так, чтобы они были понятны, не усложняет намеренно текст, пишет хорошим русским языком. Хочется особо отметить отсутствие в словаре статьи "Дискурс" (а также отсутствие этого слова в лексиконе автора). Пустячок, а приятно. Многие определения сформулированы с изящной афористичностью, в книге немало парадоксальных и неожиданных поворотов. Вот, к примеру, определение понятия "Кич" (см. одноименную статью): "Термин, имевший хождение в 1960-1970-е и к настоящему времени вышедший из моды, т.к. его сменило более веское понятие постмодернизм".

В.Руднев видит себя на переднем крае культуры конца XX века и не замечает, что он отстал от нее, где в мелких деталях, а где и концептуально (с этим связаны те неувязки, которые характерны для его статей типа "Гипертекст" и "Виртуальная реальность"). Вот он оплакивает гибель эпистолярной культуры и вопрошает: "Что же останется от великих людей настоящего и будущего, кроме их произведений, - факсы?" То, что в последние годы благодаря электронной почте произошло настоящее эпистолярное возрождение, автору то ли неизвестно, то ли не укладывается в его модель. "Списки литературы к словарным статьям намеренно упрощены", - читаем мы в предисловии. Что правда, то правда. Процентов 60 в них занимают тексты самого В.Руднева. И если его стопроцентная оккупация библиографии к таким темам, как "Три дня Кондора" или "Хазарский словарь", не вызывает особых возражений, то о "реальности" и "модернизме" можно было бы вспомнить и другие тексты, особенно на благо "студентов и научных сотрудников", которые будут с молодым рвением искать в книге "источниковедческий и библиографический" материал. Впрочем, другие ведь и писали другое...

Субъективизм - вообще одно из уязвимых мест книги. Несмотря на то, что произвольность авторского выбора "ключевых понятий и текстов" XX века открыто декларирована в предисловии, Руднев, подобно Винни-Пуху, постоянно попадает в вырытую им самим яму. То он прочит Нобелевскую премию по литературе слабому сербскому роману "Хазарский словарь" (статья "Хазарский словарь"). То приводит ученический конспект первой лекции по введению в фонетику и фонологию (статья "Фонология"). То ссылается на "рассказ, фамилию автора которого память, к сожалению, не удержала" (статья "Телефон", на треть построенная на пересказе и анализе этого рассказа). "Осмелимся заметить, что эта субъективность мнимая, - пишет Руднев. - Для словаря выбирались те тексты, которые лучше поясняли концепцию культуры XX в., воплощенную в словаре". Подобные логические построения вообще являются характерной чертой авторского стиля. Другая стилистическая особенность - злоупотребление выражением "на самом деле" (см. статья "Как бы и на самом деле"). Например, при анализе стихотворения О.Мандельштама "Звук осторожный и глухой плода, сорвавшегося с древа..." В.Руднев пишет: "Кажется, что это просто бытовая зарисовка. На самом деле (курсив наш - А.Б., В.С.) речь идет о яблоке, упавшем с древа познания добра и зла, то есть о начале истории, начале мира (поэтому стихотворение и стоит первым в сборнике)". Такая категоричность кажется несколько неожиданной, если учесть, что в той же словарной статье В.Руднев ратует за множественность толкований поэтического текста. Да и вообще весь словарь по своему содержанию, скорее, располагает к употреблению "как бы" (см. соответствующую словарную статью).

Субъективность - одно из главных достоинств книги. Она сказывается во всем, от выбора тем до расстановки приоритетов. Казалось бы, бессистемный набор терминов из психиатрии, философии, филологии; довольно причудливый выбор анализируемых произведений; переход от прописных истин к дерзким парадоксам (и обратно), смешение культуры элитарной и массовой. Но, в общем, все это и есть XX век... Однако дело даже не в этом. Дело не в том, что рудневская эклектика оказывается правомерным подходом к нашему безумному веку. Дело в том, что В.Руднев пишет о том, что ему нравится. Вопреки корректному академическому подходу и научной беспристрастности он вовсю и во всем демонстрирует пристрастность - и все превращает в игру. Конечно, каждый словарь построен так, "что его можно читать по алфавиту". Теоретически. Но много ли вы видели словарей, которые можно читать подряд совершенно буквально, как роман, то смеясь, то возмущаясь, а то, может, и набирая телефонный номер автора - а ну как вы угадали, кого Руднев загадал в "китайскую рулетку" (см.статью "Парасемантика")?

На самом деле

В.Руднев проявил незаурядное мужество. Его "Словарь" изначально уязвим, он напрашивается на разнообразную нелицеприятную критику, и автор, конечно, не мог этого не понимать. Порой кажется, что он, подобно отважному тореадору, дразнит академическую среду красной тряпкой разнообразно-завиральных идей. Истинный сын XX века, Руднев берет у модернизма стремление к эпатажу, у постмодернизма - склонность к парадоксам, мозаичность, приверженность языковым и прочим играм. В результате получается яркое художественное произведение, построенное в полном соответствии "принципам прозы XX века" (см. одноименную словарную статью). И если пресловутый абитуриент провалит экзамен, приняв всерьез предисловие издателя, - ей-богу, так ему и надо. Рудневский "Словарь" возмущает, дразнит, заставляет думать, спорить, лихорадочно листать справочники. Справочники утешают - читатель и критик то и дело убеждаются в своей "несравненной правоте", о которой им хочется публично заявить. А потому нет и не было недостатка в отрицательных отзывах.

Наш же отзыв просим считать положительным.

Александра Борисенко, Виктор Сонькин