Родионов пока не умеет говорить сердцем

Суперфинал первого Русского Слэма выиграл Андрей Родионов, безухий поэт, на голову разбивший своих конкурентов. В воскресенье в потаповском ОГИ при огромной толпе и наэлектризованной атмосфере он задал как следует рэпаков и гопаков. Во второй тур он вышел с двумя прелестными девушками - Олейник и Логвиновой, причем вторая из них по итогам первого тура держалась вровень с Андреем: по 24 заслуженных балла. Но потом Родионов, несмотря на все мои попытки как-нибудь подсудить девушкам (чисто по гендерным соображениям), резко вышел вперед и сорвал свой законный куш: 500 североамериканских долларов.

Однако главным призом были не деньги, а конфета "Северное сердце", которую Андрей получил и съел после объявления результатов и чемпионского выступления на бис. Конфета эта помогает смелому человеку заговорить уже нормально сердцем. И выяснилось, что Андрей, несмотря на все свое величие, просветления еще не достиг: конфета застряла в его луженом горле и чтение на бис прерывалось бултыханием глотки, спонтанным матом "факаная конфета" и трагическими заиканиями. Было ощущение, что Родионов сейчас подавится и умрет (было бы славно - тогда бы мы с членами оргкомитета, Охотиным и Фальковским, взяли бы призовые деньги и пошли кушать лагман в "Ходжу Насреддина в Хиве").

Что же, говорить сердцем - это не слэм выиграть у молодых девушек! Тут нужно особое нечто. Справедливости ради отмечу, что Родионов, невзирая на конфету и спазмы, отважно длил свой бис. Можно предположить, что такой настоящий чувак уже в ближайшем будущем научится говорить сердцем по-взрослому. Молодец!

А мы впервые опубликовали все без исключения технические результаты турнира.

Искренко пишет стихи как будто сейчас

В Чеховской библиотеке состоялась презентация новой книжки Нины Искренко. Книжки я не видел (на презентации не сообразил, где взять, а в ОГИ хотел купить - нету), но суть объяснил ведущий Д.Кузьмин: вместе с Сергеем Кузнецовым, вдовцом Нины, они выпускают ее стихи типа как жывыми сборниками: вот типа стихи за отчетный период. Ну, так В.Салимон, например, поступает, раз в год выдавая сборники: не концептуальные, а чисто что написать успел. В новой книжке Искренки собраны ее тексты примерно за 1991-й год.

Презентация, состоявшая из выступлений друзей, получилась очень жывой и трогательной: Бунимович двигал концепцию, Тучков и Иртеньев читали Нинины, скучный поэт Самарцев тоже читал Нинины стихи и прямо-таки просветлел в момент чтения, Джон Хай прочел свой английский стих, который Нина перевела на русский... и так далее...

Но я во время чтений этих вот что понял: рубеж девяностых. Последнее время как-то все возвращается ко мне эта тема: рубеж девяностых. Время, которое было ДО СВОБОДЫ. До тех десяти лет, в которые все, в общем, состоялось, в которые уложилась грандиозная эпоха и определились судьбы. И как-то имеет, что ли, смысл вспомнить, что писалось, думалось и чувствовалось до того, как началось то, что ныне потихоньку кончилось.

Соколкин и Бекетов потрясали Арбат

Вот и во Втором Курсборнике собралось множество материалов именно из той эпохи. Пока из этой рубрики только "Письмо генсеку" активизировано...

Кремлевские звезды и ели,
Ворота размера газели,
В которой малиновый евнух
Варит отворотное зелье... -

...не удержался от цитаты, больно уж люблю Тягунова... так вот, пока только оно, но другие материалы тоже активизируются скоро.

А пока история: прошлой осенью на фестивале в Тбилиси я подарил человеку по имени Артем роман Т.Толстой "Кызь".

Артема тоже что-то хотел подарить мне в ответ. И придумал, что именно: стихотворения двух поэтов, одного свердловского и одного непонятно откуда, которых он, Артем, в перестройку слышал на Арбате. Была путаница с адресами, письмо шло долго, и вот пришло, наконец, на днях, странно продолжив разбуженную тему ТЕХ ЛЕТ.

Когда Михаил Сергеевич серьгу продернет в ухо
И генеральный прокурор проклепает пиджак,
Цепями хлопая Зайков Рыжкова двинет в брюхо
И Лигачеву крикнет: "Эй, пойдем аскать чувак!"

Полностью стихи, присланные из Тбилиси, опубликованы на "СРЛ СВК".

Рубинштейн ошалел от своего "я"

Номер "Еженедельного журнала" - издания социально близкого - открывается маленькой заметкой (в сетевой версии она отсутствует) Рубинштейна о том, что когда нет урн в метро, он воспринимает это не как борьбу с терроризмом, а как помеху его, Рубинштейна, пустой пивной банке. Когда нет скамеек в сквере - это чтобы лично он, Рубиншитейн, пил водку стоя. Когда соседи по даче группу "Любэ" ставят заполночь, это не широкая русская душа, а наезд индивидуально на Рубинштейна.

Ну, все правильно, прайвеси, все такое, личность превыше всего, и не то что не возразить, но нельзя не поддержать: за это я люблю и Рубинштейна, и всю команду Пархоменко, последовательно отстаивающую либерализм. Это вообще главное и есть: "я" любого из нас.

Однако проходит полжурнала, и в рубрике "Авторское право" (колонка такая, открывающая раздел "Искусства": принципиальное высказывание) мы вновь обнаруживаем текст Рубинштейна, который называется не как-нибудь, а "При чем здесь я?", что несколько удивляет и заставляет предположить, что у божественного Льва Семеновича возникли серьезные проблемы с самоидентификацией, раз он так упорно про это "я" свистит.

Итак, Лев Семенович сообщает в колонке, что сейчас романный бум и что ему это не особо нравится. Почему? Да потому, что "роман - из всех жанров литературы самый "общественный", наиболее обусловленный внешними обстоятельствами и соответственно наименее приватный". И рад бы Лев Семенович свою нелюбовь к чтению романов списать на собственный менталитет, но не хочет, поскольку такой же точки зрения придерживаются и другие приличные люди. "Мы как-то сидели с друзьями-коллегами и говорили примерно о том же самом. Например, о том, почему за редким исключением мучительно не хочется читать свеженаписанную беллетристику. Именно беллетристику - нон-фикшн читается с азартом и любопытством. Мне запомнилась не помню кем высказанная гипотеза. Она звучала примерно так: "Мне кажется, что нынешняя поэзия может быть и плохой, и неинтересной, и вялой, но она есть. А проза может быть и очень хорошей, но ее нет". Заявление, мягко говоря, не бесспорное, но "оно есть".

Ага, разбежался. Во-первых, Лев Семенович, вы просто врете насчет неприватности романа. Существуют, допустим, романы "В сторону Свана", "Волшебная гора", "Похороны кузнечика" и "Страх", и нет ни малейшего смысла дискутировать о том, способствуют ли они утверждению приватных ценностей. Во-вторых, Лев Семенович, нелюбовь к чтению - это все же сугубо ваша личная проблема (Вы как-то рассказывали, что когда весной 1998 года в редакции "Итогов", как и во многих других редакциях, появилась посылка с неким кол-вом персонально адресованных книжечек первого издания "Азазели", Вы свой экземпляр, не открывая, выбросили в мусорную корзину), а тезисом из начала девяностых (про то, что нон-фикшн читается, а беллетристика нет) можно, наверное, греть ленивое сердце, но выступать с ним со страниц солидного здания уже как-то глуповато...

Меньше всего, однако, хочется дискутировать с принципиально неконфликтным Рубинштейном. Просто тянет к обобщениям: в условиях нагрянувшего застоя мы столкнемся с кризисом идей и сопутствующим помутнением мозгов. Прайвеси, за которое бьется Лев Семенович, было идеей ТОГДА. До свободы. До безумного прошедшего десятилетия. Сейчас "при чем я тута?" идеей уже не является. Эта идея состоялась. Настаивать сейчас на ней - дело столь же несодержательное, как призывать мыть руки после посещения уборной. Да, частная жызнь и мнения - главное. И это все, что поэт Лев Рубинштейн способен сообщить нам в двух заметках в лучшем журнале - в открывающей номер и в открывающей раздел искусств? Крайне негусто.

Иванов грудью сел на защиту Чубайса

Номером раньше в той же колонке "Авторское право" была опубликована еще более несусветная дичь. На сей раз концептуальное высказывание было доверено Сергею Иванову. Очевидно, это тот самый человек, который писал в "Итогах", а теперь пишет в "Журнале" милые исторические заметки на первых страницах - я их часто читаю: ну, правда, милые, с жывинкой. Но вот историк Иванов решил высказаться о романе "Лед" и в очередной раз доказал, что от человеческого существа можно ждать чего угодно. Иванов утверждает, что во "Льду" "обычные люди - трогательно человечны даже в своем ничтожестве, а носители Света - чудовищные монстры, лишенные человеческой жалости". М-да. Вроде бы очевидно, что проблемы, связанные со "Льдом", в том и состоят, что уже сотни молодых людей, подражая чудовищным монстрам, часы проводят на коленях, оголив торсы и разговаривая сердцами. Проблема в той девочке, которая сказала в телевизоре позавчера, что прочла "Лед" и не будет теперь больше заниматься сексом, ЧТОБЫ СТАТЬ ВЫСШИМ СУЩЕСТВОМ. В том провокация и попадание в нерв времени, что Сорокин искушает идеей высшей расы. Вот как метелит его за это Немзер, и Немзера можно понять. У Немзера нет вкуса, он не отличает хороших текстов от плохих, но его этические высказывания всегда внятны, а потому с ним можно дискутировать. С Ивановым же, заявляющим: "Пока Сорокин восторгался Сталиным и Гитлером, пока он смаковал копрофагию и людоедство, к нему не могло быть никаких претензий, ибо все это были игры языка, переливы формы. Но наезд на Чубайса (а в том, что это Чубайс, ни у кого не может возникнуть никаких сомнений) - это, по новым правилам Сорокина, есть именно наезд на Чубайса... Искренний художнический интерес к скатологиии трансформировался у писателя в ненависть к тем, кого его новые идейные союзники неизменно клeймят "дерьмократами..." - дискутировать, как и со Львом Семеновичем, не получится. Но надо - из искренней симпатии и к нему, и к Рубинштейну, и к единственному постоянно читаемому мною журналу - указать на этот очевидный факт помутнения рассудка. Сезонное?

Александр и Михаил интересуются мясом

Неделю назад я писал:

Видел на Ленинском проспекте в Москве слово шварма. "Шварма из индейки". Это четвертое из известных мне описаний того, что за границей именуется то гиросом, то кебабом. Вообще, в Москве пишут "шаурма", в Питере "шаверма", в Твери "шаварма". Кто-то знает какие-то еще варианты?

Вот что ответил Александр:

Есть мнение, что в Москве и в Питере этот продукт продают разные этнические группы арабов, в связи с чем разница в их диалектах и породила разные слова. В Мексике практически аналогичный по приготовлению продукт называются "фахита" (fajita), в Израиле - "шуарма" (ударение на первое "а"). В поездках на машине по русскому северу мне встречались наименования "швАрма", в московской области - "шаума".

А вот что сообщил Михаил из Иерусалима:

Спешу уведомить, что в израильских палестинах это незатейливое изделие именуется следующим образом:

1. "shwarma" или "шаварма" (так говорят туземцы, причем в первом варианте фонема "w" произносится либо на грузинский, либо на английский манер);

2. "шварма" (так именуют этот чрезвычайно популярный, вредный для здоровья, но недорогой продукт Ваши бывшие соотечественники, или "на четверть бывший /Ваш/ народ").

P.S. Я расстался с "Озоном". Так что на адреса slava@ozon.ru и belen@ozon.ru можно (то есть нужно) не писать больше мне.