 |
      |
 |
|
|
|
|
|
||
|
||
| / Круг чтения / Новости < Вы здесь |
|
Новости издательств Дата публикации: 14 Марта 2003  получить по E-mail версия для печати
Лимбус Пресс Владимир Яременко-Толстой. 
"Сейчас, когда жизнь стала гораздо интереснее и интенсивнее литературы, нужно просто описывать ее куски, делать так называемый Zeitschnitt - срез времени, нарезать время, как колбасу. Время - продукт скоропортящийся, и поэтому резать его надо быстро. Время, как и съеденная колбаса, быстро исчезает и забывается". Так в своем первом, пятисотстраничном и автобиографическом романе формулирует задачу автор. Однако быстро только сказка сказывается, а дела здесь на батон колбасы. В романе вниманию читателя предлагаются подробности пребывания Владимира Яременко-Толстого в Санкт-Петербурге в период с 13 марта по 21 июня 2001 года. Автор с поистине уникальной биографией - прямой потомок Льва Толстого, профессор Венского университета, родился в Сибири, первый сексуальный опыт - самка сибирского оленя - предстает в тексте похотливым гетеросексуалом и тусовщиком, совершающим свои "подвиги" в режиме нон-стоп. Перемещаясь из pub'а в club или на хату, совокупляясь с галеристками и начинающими фотомоделями, герой действует по схеме, которую можно упростить так: мобила - член - мобила. Женщины дают номера своих телефонов, а потом и себя, не раздумывая, прельстившись предлагаемым с эксгибиционистской настойчивостью детородным органом нашего героя. Все передвижения по городу тщательно фиксируются и ограничены районом, прилежащим к станции метро Чернышевская. Таким образом, роман мог бы претендовать на уникальный для русской литературы текст-путеводитель по злачным местам Центрального района Санкт-Петербурга, функционирующий в реальном времени и весьма полезный для практикующей тусовки. Однако, что делать с авторским эгоизмом, с безнадежной интенцией затмить гениального Эдичку? Ну, по крайней мере, не давать советов читателю, как грамотно довести пьяную партнершу до экстаза. Не объяснять качественный секс и желание иметь детей от финско-подданной подружки мистическими свойствами "финских болот" в основании Петербурга. Не соглашаться с приятелем, утверждающим, что "Всех этих сорокиных, пелевиных, акуниных невозможно читать". Забыть про Нобелевку. Сейчас, когда жизнь стала гораздо интереснее и интенсивнее литературы, можно быстро резать, но медленно жевать твердокопченую колбасу. Руслан Миронов Татьяна Москвина 
Татьяны Москвиной всегда много. Много ее и в книге под названием "Похвала плохому шоколаду", вышедшей в издательстве "Лимбус Пресс" в серии "Инстанция вкуса". Составитель, ничтоже сумняшеся, включил сюда около тридцати разнокалиберных критических статей о театре, кино, телевидении, эстраде, общественной жизни, короче говоря, обо всем. Москвину любят и ценят в Москве, что редко случается с питерцами, постоянно проживающими в Северной Пальмире. И кто будет возражать, если когда-нибудь ее назовут Национальным Достоянием России? В данной колоде перетасованы такие персонажи, как Виктюк, Нагиев, семейство Михалковых, Сокуров, Герман, Меньшиков, Литвинова, чета Пугачевых. Взращенная театральным институтом и русской критикой XIX века, Москвина конструирует легко запоминающиеся образы-амплуа своих героев, ревностно отслеживая динамику их восприятия современным массовым сознанием. Излюбленный прием - игра на понижение, опрощение стиля. Вооруженная потрясающим чутьем и здравым смыслом, она может позволить себе оценки типа "за душу не берет" или "...надо по отношению к ним совесть иметь". И мы верим ей. Пренебрегая тонкостями анализа и стилистики, Татьяна Москвина допускает в тексте "наползание мифа на реальность". И мы прощаем. Ее убедительность сродни той, что возникала при чтении знаменитого когда-то гороскопа Линды Гудмен или медицинского учебника с описанием симптомов психических заболеваний. Разум сопротивляется, но чувствуешь, как проникает в тебя эрзац осмысленной нутряной правды о тебе и о людях. И веришь тогда, что Олег Даль и Олег Меньшиков - Падшие ангелы российского кинематографа, Андрон Кончаловский - интеллектуальное животное, а Никита Михалков способен исправиться и т.д. Сама же Татьяна Москвина едина в трех лицах - царица, мать и пламенная революционерка. И только ей одной под силу нести этот крест, этот образ повелевающий и гневный, дарующий и снисходительный. И только она, ангажированная лишь сама собой, побуждает спорить о вкусах, о которых никто не спорит. Руслан Миронов Никита Елисеев 
В ворохе опавших листьев Никита Елисеев - редкостный критик. Особенный какой-то. Ну не такой как все. Интуитивный критик, холерик. Предмет его исследования - периферия внеклассного чтения увлеченного, теряющего на собственном носу очки, учителя. Стратановский и Слуцкий - сходство и различие. Хорь, прошу прощения, и Калиныч - аналогично. Бунин и Достоевский - идейное противостояние. Олеша, Мандельштам, Набоков и другие - коротко о главном. Отдельное место занимают авторы давно выработавших свой ресурс толстых журналов. С ними у Никиты Елисеева особые отношения. С ними - по гамбургскому счету. Свое кредо определяет он вполне конкретно: " Злой зоил для того и существует, чтобы безжалостно и жестоко указывать писателю на его промахи, скупо хвалить за удачи". Смелая, но в равной мере и наивно-архаичная позиция подтверждается "злым зоилом" на примере Набокова, который "по гроб жизни был благодарен" своему учителю В.В.Гиппиусу за публичный разбор одного стихотворения, "издевательски, строчка за строчкой". Вдохновленный сомнительным примером, Елисеев, в лучших традициях застойных ЛИТО, яростно ворошит макулатурный мусор, гневаясь и сокрушаясь, утопая в частностях; с головой зарываясь в обрывки цитат и рваных мыслей. Так и пишет, лихорадочно, взахлеб, не перечитывая. Забывая, что утверждал минутой ранее. Страницы книги пестрят цитатами и абзацами, восклицательными и вопросительными знаками, отточиями и скобками. В качестве суждений предлагаются стилистические шедевры, вроде: "В обществе, из которого все мы вышли, сложно было с эротикой. С эстетикой было попроще...". Там, где кончаются аргументы, в ход идут первые попавшиеся под руку "бред сивой кобылы" или "я просто не понимаю...". Ну, как тут возразишь. Есть у Елисеева и любимые писатели, но когда речь заходит о них, на какое-то мгновение наступает спокойствие и взвешенность: "Старый уже писатель Даниил Гранин... Замечательный писатель Владимир Тендряков...". Частенько дело кончается цитатой и предложением читателю прочесть и самому убедиться. Темперамент не убеждает. Хорошее предостережение пишущим. Руслан Миронов Symposium Максанс Фермин 
Основное действие начинается в 1838 году. Англичанин Чарльз Стоу, сын владельца чайного торгового дома, отправляется в Китай, чтобы узнать секреты (черного, зеленого, синего и белого) чая, а заодно, если повезет, выкрасть у желтых монополистов саженцы. Путешествие переходит в любовную интригу, любовь приводит к опиуму и к "неминуемой, казалось, гибели"; в итоге Стоу "чудом" попадает на британский военный корабль и возвращается на Родину. С татуировкой опиумного цветочка на плече, с одним-единственным саженцем белого чая - и памятью о семи днях и ночах, проведенных с таинственной зеленоглазой китаянкой. Перед нами типичный fiction, каждый эпитет, каждый абзац и каждый сюжетный поворот которого выполнен по надежнейшим, отработанным лекалам и имеет бесчисленные подобия в своем жанре. Жанр книги тоже не оставляет сомнений, хотя и может быть назван по-разному. Кто-то определит его как приключенческий роман, кто-то - как роман воспитания ("И в конце концов он постиг, что жизнь - тот же опиум, который не бросают" - заключительная фраза); третий заметит, что жесткая фабульная структура роднит подобные новеллы с примитивным порнографическим чтивом; а четвертый скажет, что перед нами почти готовый сценарий для очередного фильма о загадочном Востоке. В стиле new age. И все будут правы. Редкий любопытный факт (роман крайне неинформативен), который можно почерпнуть из текста: "синий чай - это обыкновенный зеленый чай, к которому подмешано немного гипсовой пудры... Он предназначается для англичан". Таким же "синим чаем", то есть подделкой, оказывается и "Опиум", предназначенный вовсе не ценителям нарко-дискурса или исследователям китайской опиумной культуры, но неприхотливым любителям мечтательно-медитативных историй. Лучшая цитата из книги, характеризующая ее общий задумчивый лад: "Всю эту ночь он не мог сомкнуть глаз. Перед ним неотступно стояла зеленоглазая китаянка, исполняющая танец, все движения которого были замедленны и строго размеренны. Ощущение было, будто смотришь в витрине антикварной лавки на безостановочное кружение автомата под однообразную безостановочную мелодию. И вдруг понимаешь, что ты всегда желал иметь именно эту старинную вещицу, обладающую каким-то колдовским очарованием, хотя по-настоящему никогда не искал ее". Евгений Майзель Лоренсо Сильва В карманной библиотечке педофила пополнение. К необозримому ныне воинству Алис и Лолит присоединились новые соблазнительные отроковицы: расстрелянные дочери Николая II (либидо главного героя сфокусировано прежде всего на одной из них - великой княжне Ольге) и некая 15-летняя Росана, наша испанская современница. Правда, вместо изысканности и утонченности основателей жанра - Кэролла и Набокова - читатель "Синдрома большевика" обнаружит всего лишь добротное беллетристическое письмо, вразумляюще жесткую историю и уверенно-однообразную монологическую речь без выкрутасов и экспериментов. Как и главный герой, роман хмур и неприветлив. Условная первая часть пахнет затхлым бельем мизантропа, циника и неудачника, который к тому же - первостатейный мерзавец. Он (мерзавец) является единственным повествователем и потому, на уровне романа, совершенно неразличим с автором (зазор между ним и Лоренсо Сильвой становится заметен только на основе сравнительного изучения всего творчества писателя). В момент, когда читательское раздражение описываемыми выходками и безапелляционными утверждениями зашкаливает, появляется Росана. Встреча с ней решительно облагораживает цинического педофила (хотя на стилистику романа не влияет). Как выглядит Росана, почти неизвестно. Мы знаем только, что она - стройная синеглазая девочка из богатой семьи; отличница, которая хочет выучиться на менеджера и испытывает необъяснимый сексуальный интерес к рассказчику. Поскольку финал шокирующ и непредсказуем, я не стану сейчас о нем распространяться. Замечу лишь, что мощная моральная и религиозная составляющие неожиданно роднит "Синдром большевика" с законодательницей моды - "Лолитой", а центральная тема романа формулируется гораздо раньше, когда герой изо дня в день рассматривает фотографию последней русской монархической фамилии и терзается домыслами о гипотетическом мужике-большевике, надругавшемся над великой княжной Ольгой:
До тех пор он мог загораживаться бесчувственной толпой. Но в этот момент его поведение приобретает индивидуальный характер. Его воспоминания о великой княжне... принадлежат ему одному. [...] Ответственность за ее уничтожение ложится на... него". Евгений Майзель  поставить закладку
 написать отзыв
|
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
предыдущая
|
||
|
|
||
|
||