Россия. Хроника основных событий. IX-XX века. - М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2002. - 896 с., тираж 10000 экз.

Эта книга, изданная в рамках Плана основных мероприятий Российского организационного комитета по подготовке к встрече третьего тысячелетия и празднования 2000-летия христианства, - по-своему уникальна и замечательна. Перечня всех основных дат российской истории от 852 г. (первая дата в Хронике, она же - первая дата в древнейшей русской летописи, "Повести временных лет") до 7 мая 2000 г. (президентской инаугурации В.В.Путина) в одном издании доселе не было. Как известно, есть своя прелесть в чтении всякого рода справочников - от телефонных книг до статистических таблиц. Это скромное очарование, рождаемое холодной красотой и строгостью, с которой сменяют друг друга цифры и таблицы. И это ощущение того, что существует и вправду "ценностей незыблемая скАла". Факты, как говаривал товарищ Ленин, "вещь упрямая". Или, как сказано в предисловии к рецензируемой книге, "cухие исторические факты - залог объективности" (с. 5).

Хроника включает события политической истории, науки, культуры. Она достаточно полна и представительна. Но на страницах, посвященных древнейшему периоду русской истории, обнаруживаются изъяны в датировках: в одних случаях составители покорно следуют за сомнительными указаниями первоисточника (таковы даты событий княжения Олега Вещего), а порою и пишут без оговорок о событиях легендарных (датировки призвания варягов и смерти Рюрика). В других случаях некритически воспроизводят сразу две противоположных гипотезы (так, разные исследовательские версии о времени прихода княгини Ольги в Царьград превращаются в указание на два - 946 и 957 гг. - посещения византийской столицы киевской правительницей). Без оговорок 1072 г. датирована канонизация Бориса и Глеба и 980 г. - вокняжение Владимира Святославича в Киеве. Между тем, это даты небесспорные.

Но это частности. "Россия. Хроника основных событий" - книга полезная и нужная.

Андрей Ранчин

---

Дмитрий Александрович Пригов
Избранные. - М.: Эксмо, 2003.

А не Александр ли Сергеевич Пушкин наш Дмитрий Александрович Пригов, спрашиваю я себя? Пушкин-Пушкин. Значителен собой, гениален в стихах, скромен в прозе. Издают его много, но мало. И нынешнее "Избранное" - большое, но маленькое. А хочется брать с полки и знать наверняка, что и сейчас найдешь какой-нибудь шедевр энциклопедии советской жизни, нечитанный ранее. Еще раз убедиться в возможности сегодня писать так чисто и просто. Увидеть собственными глазами, как знакомая мысль берется врасплох искусным рыболовом, умеющим выдержать паузу и подсечь последней строкой, сбивающей ритм, именно в тот момент, когда стальной крючок уже впился в жабры, когда жало уже во плоти...

Иронии и сарказму хорошо жилось в культурной ситуации постмодерна, когда не нужны были ни переводчики, ни комментаторы. Однако паразитирующие на всем советском сатирики и юмористы уже редуцировали в массы концептуальную прелесть приговских текстов. Благотворная питательная среда с неизбежностью рассеивается во времени младом и незнакомом. Но не хочется говорить этому времени "здравствуй", а хочется сказать: "остановитесь, Вы прекрасны, Дмитрий Александрович!"

Руслан Миронов

---

Стейси Шифф
Сент-Экзюпери. Биография. Пер. с английского Т.Новиковой. - М.: Эксмо, 2003.

Неспящее небо

Экзюпери писал не так, жил не так, пришел в литературу не так, умер не так, как другие. Эти слова могут быть подтверждены многими страницами книги американской писательницы о нем.

От множества произведений о французском пилоте и прозаике работа Шифф отличается тем, что здесь дан не романтизированный портрет Экзюпери, а показана напряженная и драматическая борьба этого художника и человека в поисках главного ответа для него: какой путь приходится отыскивать нам - путь на земле или путь на небе. Последнее, может быть, всего лишь метафора, однако автор хорошо показывает, как именно она разгадывает тайны каждой из написанных книг Экзюпери, будь то "Ночной полет" или "Маленький принц".

Разбирая биографию Экзюпери, его многочисленные опасные полеты, споры наследников и издателей вокруг прав на издание его произведений, автор стремилась показать и самые сложные пути, через которые прошел ее герой: его самолет разбивался, главное, как он считал, произведение "Цитадель" осталось незаконченным, нет ответа до сих пор где и как трагически оборвалась его жизнь. Хотя по одной версии Экзюпери был сбит над морем, по другой - ушел из жизни сам, Шифф не строит по поводу этого никаких версий и предположений. Предваряя каждую главу краткими, хорошо подобранными эпиграфами из разных авторов, она, возможно, больше всего здесь хотела бы оставить ответов и на то, как жил и на то, как умер этот выдающийся писатель и мыслитель. В одном из таких эпиграфов, принадлежащих Стюарту Гильберту, читаем: "Свой путь может найти любой дурак, но только поэт знает, как его потерять".

Эдуард Вирапян

---

Дмитрий Быков
Блуд труда. - СПб-М.: Лимбус-Пресс, 2002. - Серия "Инстанция вкуса".

Быков написал книгу. А что тут удивительного, он пишет их постоянно. Но нет, эту готовил он заблаговременными частями, трудился над ней, можно сказать, целую жизнь, и сам факт издания - явление промежуточное. Он ее еще дополнит, потому что это книга статей, так сказать, свод известной нам быковской мудрости, достигнутой им на настоящем этапе, и предстать перед нами он решил ни кем иным, как реинкарнатом Честертона. О нем и повествует центральная статья сборника, в предисловии к которой стыдливо упоминается, что она, мол, то ли заказная, то ли вовсе случайная.

Так, да не так. Этой статьею автор пожелал исправить возможное непонимание, могущее при прочтении его текстов возникнуть: "откуда-де столько банала?". Вот он и водружает перед трудом жизни статью о Честертоне, как зеркало, во всем полагаясь на могущественного двойника. Впрочем, и с другими героями статей обходится он сходным образом. Они ему надобны для подспорья в делах, где одному не по силам. С Блоком заодно он громит бесхозный либерализм. А в союзе с Михалковым, непрерывно делая извинительные оговорки, поколачивает Германа. Но Честертон ему особенно важен, поскольку высказал главные Быковские мысли раньше и полней автора. И если тот чего в честертоновых писаниях не понял, то читатель знакомый с сочинениями островного оригинала, самостоятельно додумает за его эфеба дальнейшую эволюцию неудавшихся абзацев.

Между тем, писания Честертона, на мой вкус, всегда портило то, что он заранее знает искомый ответ, хоть и приходит к нему зачастую парадоксальным образом, словно это не доказательства, а подыскиваемые обоснования. Смешно сказать, но то же и с Быковым. Все-то ему заранее известно. Ничего он, следуя за стилем, узнать не хочет, а напротив того, свое предварительное намеренье желает стилю навязать. Не стану приводить тут полный список его мнений, лишь передам портрет этого "нового русского консерватора", созданный в книге им самим. В школе и во дворе его били. В армии - мучили. И теперь во многих "выбившихся в люди", он с удивлением распознает прежних недругов. Утверждает, что хотел бы дать им сдачи (с психоаналитической точки зрения это утверждение по меньшей мере наивно). Работать не любит, но предается литературному труду с наслаждением, унаследовав это свойство от Корнея Чуковского (прямой генезис), который в свою очередь приобрел его с благословения Ильи Репина.

Ему нравится, что Чуковский назвал одну старуху сволочью. С женою своей сошелся, а ныне ссорится, как полагает, на почве расхождений по поводу драматургии. Произвел себя в эстеты, что равносильно добровольному изгнанию из консерватизма, но добавляет при этом, что он-де смакователь (возможно, патриотическое). Основываясь на авторитете Рассадина, с которым в остальном не согласен, причисляет Пригова и Сорокина к "пузырям земли", а Веллера называет "блестящим прозаиком ". Преподавал в жизни и продолжает преподавать в текстах. К примеру, Бориса Слуцкого считает "гениальным фронтовиком"(?) и думает, что Лев Толстой добровольно отказался от соблазнительной возможности сделаться Валентином Распутиным, либо Эдуардом Лимоновым. И наконец, он, подозрительным образом настойчиво, возвращается к мысли о сочувствии художников слова (Булгаков, Честертон) тайной власти, под которой подразумевает секретную полицию.

Здесь мы видим предел консерватизма, взятый в грубом, конечном его значении, а умней ли Быков "борхеса с дерридой" покажет призываемое им в судьи время. Заодно узнаем, не был ли он хорошо законспирированным румяным Четвергом посреди грубо сколоченной постной недели.

Михаил Сорин