 |
      |
 |
|
|
|
|
|
||
|
||
| / Круг чтения / Новости < Вы здесь |
|
Новости издательств Дата публикации: 30 Мая 2003  получить по E-mail версия для печати
Юрий Папоров Это не первая книга автора - дипломата, проработавшего почти двадцать пять лет в странах Южной Америки, - но та из них, которые задумываются давно и долго. Папоров лично знал своего героя, его книга впервые на русском языке представляет художественную биографию Гарсия Маркеса, с чьим творчеством мы хорошо знакомы. Портрет создателя "Ста лет одиночества", "Осени патриарха" то время в жизни писателя, когда никому не известный колумбиец мотался между Европой и своим континентом в поисках заработка журналиста, пробовался как сценарист в кино, издавал первые книги, которые не покупали. Жизнь Гарсия Маркеса, полная загадок, мифов, всевозможных невероятных историй, раскрывается именно в эти годы; автор где с некоторым юмором, где на фактах показывает, какими робкими были первые шаги писателя в литературе, какие усилия ему потребовалось, чтобы потом каждая из таких неудач обернулась удачами в литературе. Книга раскрывает и то, какие личные и творческие взаимоотношения были у Гарсия Маркеса с другими крупными писателями Латинской Америки - Кортасаром, Карлосом Фуэнтесом, Варгасом Льосой... С кем-то эти отношения остались прежними, с кем-то они изменились, как с Варгасом Льосой, хотя именно ему принадлежит самое фундаментальное исследование о культуре, письме, языке Гарсиа Маркеса. Книга показывает: слава не то чтобы совсем изменила писателя, просто она сделала его другим, многие вещи он теперь забыл или рассказывает иначе. Но, по утверждению автора, "зато он необыкновенно точен в деталях, если говорить о его произведениях. Точен и наблюдателен. Когда-то в Москве, в Мавзолее, его поразили маленькие "немужские" руки Сталина. Руки патриарха списаны с них". Анна Мария Дали Жизнь Дали, сотканная из скандалов, нетерпения, масок, на этот раз приходит к нам в воспоминаниях его сестры, книгу которой художник напрочь отверг, но если бы даже она устраивала его - он все равно сделал бы это. Ведь ни один живописец так не трудился над своим имиджем, как он, и ни один из них не сохранил этот артистизм до конца жизни. Но та, которая знала его лучше всех, показала его иным - вне игры, эпатажа, - а таким, каким он рос под родительским кровом, и какими непринужденными были тогда его отношения со всеми. Сестра пишет, что "у всех, кто дружил с ним в юности, есть его картины". Проблемы, как указывает автор, начались когда Дали связался с сюрреалистами: "Исчезла искренность, появился какой-то агрессивный напор, фанатизм". Видимо, новая культура иначе и не создается, поэтому и сюрреалисты вели себя так вызывающе, однако, по сообщению сестры, и до встречи с ними о Дали много писали на родине и связывали с ним большие надежды. Последовавший после этого разрыв между братом и сестрой оказался долгим, и их отношения так и не возобновились. Книга впервые выходит на русском языке, портрет семьи Дали и описание Каталонии того времени дополнены письмами Лорки (их более чем дружеским отношениям, оставаясь одна, Анна Мария была верна всю жизнь) Дали и письма другим известным людям из их компании, которые, вместе с сестрой художника, часто встречались или собирались, и это время, как точно и красиво изобразила книга, осталось единственным временем в истории и культуре Испании, когда они были счастливы. Кекавмен Хорошо известно, что Маккиавели написал "Государя" от отчаяния, надеясь хотя бы своим трудом спасти от упадка Флорентийское княжество. Константин Багрянородный сочинял "Об управлении империей" в изгнании, времени для этого у него было предостаточно, да и заняться другим, видимо, ему в ту пору было нечем. Но как возник труд Кекавмена - ответа до сих пор не имеется, хотя три эти книги имеют много общего и дополняют друг друга. Сочинение Кекавмена состоит здесь из 91 параграфа. В них рассматриваются вопросы морали, быта, отношения к власти, поведения социальных групп, финансовых дел в Византийской империи. По всем этим вопросам автор дает ценные политические и прочие советы, многие из них выражены в философском ключе, однако условности в них отсутствуют, они практичны и точно объяснены: "Не стремись узнать [свое] будущее у прорицателей Оно сбудется, хотя бы ты и не знал [о нем]. Если [тебя ждет] плохое, то какая тебе польза заранее сокрушать себя печалью и мучиться?" Труд Кекавмена - один из важных памятников исторической и политической мысли Византии, но проблема его идентификации состоит в том, что оригинал книги сохранился в единственном экземпляре и она больше нигде не упоминается. Книга была куплена в 1654 г. на Афоне, в Иверском монастыре иеромонахом Арсением Сухановым, привезена в Москву и передана в дар в Синодальную библиотеку. С тех пор история происхождения книги и ее автора изучаются учеными разных стран. Большинство из них считают Кекавмена византийским армянином, тем более, что описанные им события совпадают со временем правления на византийском троне армянской династии или временем ее упадка. Есть и иные предположения, все они приведены в обстоятельном предисловии и обширных комментариях к работе. Первый перевод книги был осуществлен В.Г.Васильевым, он появился в 1881 г. Новый перевод был сделан Г.Г.Литавриным и выходил в 1972 г. Спустя тридцать лет, дополненный и исправленный, он появляется снова. Нонн из Хмима В литературе первых лет христианства оставлено много неразрешенных проблем. Спорными остаются авторство многих текстов, их датировка, место, где они сочинялись. К числу лиц, творчество которых ставит много таких вопросов, - Нонн их Хмима, он жил в V веке в Египте. К тому времени христианство здесь, усилиями коптов (кстати, монашество создали и распространили они) - коренного населения Египта, имело мощное движение, что хорошо подтверждает и данное сочинение. Христианская эпическая поэма Нонна называется "Парафраз св. Евангелия от Иоанна". Издатель предложил иное название сочинению, как им отмечается, для удобства. Перевод выполнен по немецкому изданию, которое на сегодня полнее всего представляет обработанный, сверенный, восстановленный текст произведения. Стихотворное толкование Евангелия Нонном , прежде всего, передает моду того времени на такие сочинения. Тексты тогда были выражением идей определенных школ. К одной из них автор, безусловно, принадлежал. Но была ли эта школа в Византии или Египте, это текст язычника, перешедшего в христианство, или христианина - против язычников: единодушного мнения нет. В книге помещены обширный комментарий, статья о переводе текста, работы, позволяющие рассмотреть многие доводы "за" и "против" историчности Нонна и его сочинения. Конечно, все эти работы не облегчают чтение поэмы, но хорошо показывают время ее предположительного создания. Персы говорят: "Ищите объяснение не в тексте, а имени". Нонна в переводе с египетского означает Богу данная. Можно предположить, что мужское имя Нонн имеет то же значение. Галина Аграновская Воспоминаия вдовы известного публициста-"известинца" Анатолия Аграновского (1922-1984) Галины Аграновской переносят читателя в предвоенную, военную и послевоенную жизнь страны с ее сложными событиями и героями.. Автор рассказывает: "Когда-то Толя, мой муж, подстегивал меня: начни, попробуй... А я, прочитав повесть Семина "Знак ост", поняла: все, что можно рассказать о неметчине, - сказано!". Через много лет Аграновская все же вернется к столу и напишет о страшных годах репрессий, немецкой оккупации, как подростком с родителями она была угнана на работы в Германию, находилась в лагерях для "перемещенных лиц", вернулась на родину. Книгу составят не только воспоминания и архивные материалы о семье автора, но и рассказы о встречах с людьми, исключительно преданными своему делу, прошедшими трудный творческий и жизненный путь. Среди них поэты Я.Смеляков, А.Тарковский, А.Галич, офтальмолог С.Федоров... В этой второй части книги ожиданий не меньше, чем в первой, потому что многое приходится пройти сначала - с другими оттенками, с другими героями, с другой историей - в наши дни. Автор не ищет сходства с прошлым, но оно иногда так врывается сюда, словно его здесь забыли: "Всякий раз на премьерах фильма Андрея, а были мы на них всегда со старшим Тарковским, наблюдала я одно и то же - скорбное выражения лица Арсения. В нем жил страх за то, что будет дальше, после премьеры, страх отца и гражданина своей страны. Он знал, что будет дальше. И не ошибся ни разу!" Эдуад Вирапян Юкио Мисима В этом эхообразном мире - сладка посмертная участь. И вот геральдический зверь японского авангарда все пишет и пишет. Хотя японскому народу отзвенели его слова и мечи. Но, словно по завету другого священного безумца, с берегов, где совокупно мертвы телята и Макар, плывут и плывут к нам послания, заключенные в бутылочное стекло глянцевых переплетов. На этот раз содержание прибывшей посылки: энциклопедия японской психической жизни, островные "Война и мир", "Подросток" в кимоно, поиски остановившегося тихоокеанского времени, душевные муки самурайского отпрыска. Европейское чтиво не сделало автора во всем подобным литературным жителям континента с их бунтующим рацио. Его книга - как прежде, роман, и роман сюжетный. Он написан с вызывающей, архаичной красотой. Посвященные фону строки, как фрагменты стихов или листы гравюр, словно конкурируют в нем с фабульным, кинематографичным действием. Примирительный итог этой борьбы - туманен и ясен. Когда героям становится пора совершить поступок, они отправляются на прогулку. Когда возникает надобность в подтексте, они, не читая, сжигают письма. Судьба говорит с ними так по-гречески, что, кажется, невозможно избегнуть наивного эффекта индийских фильмов. Удивительно, что двусмысленная мужская дружба или непритязательная любовь к девушке еще способны вызвать в анемичных сердцах пароксизм сочувствия, даже если они, словно резная кость, заключены на дне восточной шкатулки. Даже или потому. Если бы эту книгу написала Джейн Остин, то назвала бы ее оппозицией из подходящих имен изысканности и грубости. Приобретенная изысканность в этой паре воплощает культуру модерна, чья декоративная природа сама родом из ориентальных стран, а грубость представительствует от лица крови и почвы. Они на равных в дебрях этой странной поэтики, которая только внешне мимикрирует под европейскую книгу. А сама живет по невесть каким законам, где смешаны классический японский стиль и комментарии к жизни поп-артиста масштаба Уорхола, но с подвигом в бессмысленной сердцевине. Охота - пуще неволи. Мисима пишет: "Это был не просто выстрел. Непонятный гнев и печаль переполняли его, и стрелял он не в птиц, а прямо в огромное синее окно небосвода". Все это - лишь "Весенний снег", грустное наследие прошлого года. В итоге же нам обещано космогоническое "Море изобилия". Вся тетралогия, вплоть до восполнения картины целого. В Японии, и она в этом не одинока, судьба отечественной прозы побывала в руках реакционера. Сам же автор всецело в руках переводчика. И это, несомненно, добрые руки. Посреди романа один из второстепенных героев говорит другому, не многим более важному: "Старайся не держать в доме того, чему не стать стихом". Кто, не убоясь возможной печали финала, отнес эту книгу к себе и прочитал страницу за страницей: о воле к власти и Наполеоне, о естественном праве и Аристотеле - сойдет с волшебной горы в полном опьянении горечью подлинной поэзии. Михаил Сорин  поставить закладку
 написать отзыв
|
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
предыдущая
|
||
|
|
||
|
||