 |
      |
 |
|
|
|
|
|
||
|
||
| / Круг чтения / Новости < Вы здесь |
|
Новости издательств Дата публикации: 15 Июля 2003  получить по E-mail версия для печати
В.Тейтельбойм Книга выстроена так, чтобы каждый из 253 ее этюдов начинаясь эпиграфом из Борхеса, подразумевал бы под ним текст автора, раскрывающий смысл, значение, образы в тех или иных выражениях его героя, являющиеся ключевыми для понимания Борхеса-человека и Борхеса-писателя. Он всегда был красив и точен в слове, а здесь словно стал еще больше точен и красив: Быть тем, кто никто не может определить, - аргентинцем. Таким у Тейтельбойма он предстанет и в слове. Борхес Тейтельбойма - с одной стороны неповторяющаяся и неповторимая судьба в литературе, что и следовало ожидать, с другой - имеющая многих недоброжелателей, хулителей, противников его идей и врагов. Последние на страницах книги, будут винить его в повторах в тексте, называть их одними вариациями, хитрыми играми в слова... Этот спор, длившийся в литературе вокруг его имени много лет, в конце концов выльется здесь в разговор о том, что такое литература вообще и что такое Борхес в этой литературе. Скажем, Марио Бенедетти говорил, что Борхес принадлежит к "числу лучших писателей мира, но ему нельзя простить его личные убеждения, достойные включения в его же всемирную историю бесчестья". Не лучшим образом писатель выглядит и в ином высказывании, оно принадлежит Артуру Лудквисту - одному из 18 членов Шведской академии, которая присуждала Нобелевскую премию по литературе: "Борхес стал мифом, но я считаю, что его творчество не достигло уровня Нобелевских премий. Прозу Борхеса слишком переоценили. Его рассказы страдают чрезмерной, почти парализующей стилизацией". А вот Альберто Хирри дал писателю совершенно иное определение: "Есть одна литература и одна поэзия до Борхеса и другая литература и другая поэзия после него". Кто из них прав? Лучший ответ мог бы дать сам Борхес словами одного из своих сочинений: "Счастливы не настаивающие на правоте своей, ибо никто не прав, либо все правы". Эдуард Вирапян Мадлен Ур-Мьедан Рим не терпел соперников. Двоих из них - Карфаген и Парфию - он считал основными для себя: первый из них был его экономическим врагом, второй - препятствующим его расширению на Востоке. Были ли справедливы претензии Рима и можно ли было бы разрушения Карфагена избежать? В центре книги так или иначе стоят два этих вопроса, ее автор французский историк, работа писалась когда Мадлен Ур-Мьедан находилась на должности Главного хранителя национальных музеев Франции. Подобно Риму, перенявшему многое у этрусков, автор показывает влияние финикийцев на пунийскую цивилизацию. Они были лучшими мореплавателями и кораблестроителями и помогли создать пунийцам мощный и непобедимый флот. Он и устоял бы перед натиском любого врага, но, как видим со страниц книги, Карфаген постоянно раздирали внутренние противоречия. Скажем, когда Ганнибалу, после перехода снежных Альп, требовалось подкрепление, чтобы разгромить Рим, "карфагенский Сенат, ревнуя к его победам, отказал ему в дополнительных войсках". Сенека называл предательство "худшим из зол обрушивающихся на человека". Но для Ганнибала имелась опасность страшнее предательства - психология пунийцев была психологией торговца, что привело к краху и финикийцев. Война, фактически, шла на одном энтузиазме Ганнибала. Верховенство и знать Карфагена, после поражения в 1-ой пунической войне развязанной Римом, исправно платили победителю непомерную дань, страна не имела права иметь армию и флот, тем не менее они и не думали начинать новую войну и изменить условия перемирия. Однако дух народа часто не равен духу его правителей, и война началась снова, инициатором в ней в лице Карфагена стал Ганнибал. В то же время автор напоминает, что и в таком случае Рим мог спровоцировать войну сам. Он постоянно оказывал на Карфаген не только военное и политическое давление, но и психологическое. Слова Катона, много раз произнесенные им в Сенате: "Карфаген должен быть разрушен" - с трепетом произносил и каждый римский, и каждый пунийский житель. Поэтому даже на тех страницах книги, где всего этого нет, и они посвящены истории, быту, культуре, религии Карфагена, в них все равно прослеживаются причины предопределяющие его участь. Эдуард Вирапян Маргарет Дрэббл, Дженни Стрингер Наибольшим вниманием здесь пользуются справочники, словари, всякого рода путеводители. Данная книга вышла на языке оригинала в 1996 г. Сюда вошли авторы, произведения, персонажи, появившиеся на свет до 1939 г. включительно. Надо сразу сказать, на русском языке впервые выходит книга, дающая подробную панораму всех важных событий английского литературного мира. Одна из главных особенностей издания состоит в том, что в нее вошли работы и о многих зарубежных авторах, оказавших влияние на произведения английских писателей. Список этот, возглавленный античными именами, продолжается до прошлого века. Характеристики в заметках разные: оригинальные, классические, недоговоренные... Скажем, о Ксенофонте сказано, что его справедливо считают первым журналистом, а о Цицероне, что это один из самых влиятельных римских прозаиков. Довольно любопытно представлена в книге и русская литература во главе с Достоевским и Толстым. О первом сказано: "В течение ХХ столетия Достоевский стал наиболее читаемым и имеющим самое мощное влияние в Англии русским писателем". В то же время в работе говорится о существовании сильной оппозиции Достоевскому во главе с Г.Джеймсом, Конрадом, Голсуорси, Г.Д.Лоуренсом. Интересно, что двое последних, в то же время, способствовали популяризации Толстого в Великобритании. Эдуард Вирапян Владимир Гржонко Михаил Сорин Сергей Коровин Руслан Миронов Винсент Буглиози "В. Вы говорили здесь о том, что ловили кайф от марихуаны, гашиша, фенциклидина, семян вьюнка, псилоцибина, ЛСД, мескалина, пейота, метамфетамина и роммиляра. Верно ли это? О. Да". Оправданием для читателя, застигнутого этой литературой врасплох, возможно, послужит выход в прокат новой картины Поланского. А возможно - и не послужит. Михаил Сорин Ася Лавруша Литературные усилия Лавруши сосредоточены во внутренности фраз, где она, под несомненным влиянием Олеши, пытается придать бытовым зарисовкам онтологический статус. Однако, буквальная преданность закрытой метафоре, призванной автором "заострить" ландшафт благополучных человеческих отношений, оборачивается за пределами фразы лишь бутафорией острого и колющего: "Худой человек в темно-синей униформе купил сосиску у круглой тети в грязном белом халате. Покупатель был похож на замусленный химический карандаш, продавщица - на сдобную, в серой наволочке подушку из поезда, обманчиво уютную, но с обязательным острозубым насекомым внутри". Халат в прачечную, карандаш в точилку, насекомое к ногтю. Руслан Миронов Сергей Кузнецов Михаил Сорин Дуги Бримсон Руслан Миронов Джон Фаулз Руслан Миронов Питер Хег Руслан Миронов Майлз на Гапалинь Михаил Сорин  поставить закладку
 написать отзыв
|
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Чилийский писатель В.Тейтельбойм, которого во времена режима Пиночета у нас охотно печатали, никогда не входил в число наиболее преуспевших латиноамериканских прозаиков. Данной книгой он и "реабилитировал" себя и, может быть, оказался в числе самых оригинальных писателей, размышляющих о творчестве другого писателя. Герой его книги у нас хорошо известен, произведения Борхеса за последние двадцать лет в России издавались много раз, однако впервые нам представлена возможность прочесть книгу, где даны биография, анализ творчества Борхеса и споры о нем.
Книга в неопределенном жанре, что для другого, быть может, комплимент, но к данному автору он никак не относится. Где-то вблизи от хоррора, только несколько пометафизичней, что ли. Кой-какое обаяние у текста все же имеется, но - как следствие чрезвычайной литературной невинности. "О нет, никаких аналогий у вас возникать не должно", - настаивает автор. А между тем - они есть. В книге изображается очередной, неизвестно какой по счету, после то ли Ашеров, то ли Тайра, дом-континуум, которому - пасть. Если бы Гржонко посвятил побольше времени техническим устройствам этой постройки и придумал ситуации, с ними связанные, вроде необыкновенно удачной сцены в сломанном лифте, текст бы существенно выиграл. Но автор снова и снова сдает экзамен на Кафку и Остера и, регулярно проваливаясь, продолжает свою комично-трудоемкую миссию. Все это вполне читаемо, но так же и достаточно скучно. Печатаясь в жанровой серии "От заката до рассвета", лучше быть умелым, нежели странным, так как расстаться со своей предполагаемой странностью, если она присутствует, труднее, чем приобрести пусть небольшой, но навык. Гржонко, сдайте хотя бы зачет по Кингу.
Роман из шорт-листа премии "Национальный бестселлер". Точнее, автобиографическая повесть с преувеличениями. Главный герой - сотрудник издательства и страстный рыбак, предстающий нам в подлинном блеске блесен и всей подобающей основному инстинкту живописной, искрящейся чешуи. Не менее страстно пресуществляется и половой инстинкт, окруженный искренним любовным чувством. Идиллическая, казалось бы, картинка реализуется как преувеличение непосредственно в языке добавлением детской иронии и взрослой горечи мемуара: "Я не понимаю, как можно, сидя у моря, не удивиться тому, что поступательное движение его вдруг прекращается и все становится гладким и сверкающим до самого горизонта, как можно проворонить изменение атмосферы, куда вторгаются прелые водоросли, потные пески, смолистые кроны, обосранные кустики?" Живое, натурное письмо, лишенное привычных условностей большой литературной формы, представляет своих персонажей свежестью только что выловленной рыбы. И зачем понадобилось Коровину "закавычивать" такую чудную повесть психоаналитическим комментарием и внедрять в структуру повести криминальную тему? В этой истории вполне достаточно и объема и смысла.
Семьсот и более совершенно неуместных на русском языке страниц. Тысяча мелочей и миллион подробностей с места и из времени убийства актрисы Шерон Тейт, жены режиссера Романа Поланского. Протоколы допросов. Похвальба дознавателей. Неплохо заработавший прокурор - обвинитель на процессе, давший свое имя на обложку собирателю и редактору материала. Переведено - "так себе": в местами неверных примечаниях встречаются почти одесские перлы, вроде "имевшая крупный успех драма". Книга, сделанная по американским лекалам наполнения полок. Если что и увлекает, так это ощущение финала революции цветов, который, может быть, невольно изображен в этом умопомрачительном тексте. Та самая точка отсчета, с которой цветы начинают официально пожирать свое легендарное потомство.
Ася Лавруша - мастер субфебрильных температур, умеренно-морского климата, бархатной эволюции от хорошего к очень хорошему. Не шведские тройки, а шведский стол, доводящий до диабета, молочные реки и кисельные берега. Там, где обычно следует хэппи энд, у Лавруши все только начинается. У нее все счастливы по-разному. Для издательства "Лимбус Пресс" именно такая мягкая, приглушенная проза, без ярких запоминающихся сюжетов, выглядит явной провокацией.
Сергей Кузнецов написал откровенную книгу, которая вышла еще и интересной. При полном сегодняшнем текстуальном господстве мемуаров, это - раритетный случай. Чаще искренность ничего, кроме отвращения, не внушает. Его персонаж снова вспоминает о времени своего зенита, о том, как мир перевернулся и кончилась молодость. Немного Гамлет, слегка Горацио. Форма детектива - сторонний ограничитель, чтобы вовремя остановиться, а не остаться надолго среди памятного. "Нет разницы из-за чего убивать, - ответил Горский, - потому что убивают всегда не из-за материальных причин". С таким подходом, жанр, пожалуй, обречен. Кстати, в этой почти честертоновской фразе дважды повторено словечко "из-за". Так что стилистически - тоже, ничего привлекательного. Слегка шероховатый текст, находящийся в обидной зависимости от устной речи. Симпатичное братское захоронение позапрошлых идиом, наивно взятых в приметы времени. Однако критикою ремесла прелести повествования не изъяснить. Похоже, автор - просто приятный рассказчик или, по крайней мере, узнаваемо жил. Со времен первой своей книги о детективе Горском он слегка повысил квалификацию и стал выдавать следующие, с успехом применимые к нему самому сентенции: "Вопреки, а может, и благодаря идеологическому обоснованию, варенье оказалось превосходным". По направлению к варенью, любезный читатель.
Дуги Бримсон написал криминальный роман из жизни банды, причисляющей себя к фанатам известного английского футбольного клуба. Сам автор - в прошлом знаменитый футбольный хулиган, имеющий сегодня своих "фанов" по всей Англии. Представляя читателю свой уникальный опыт, Бримсон не миндальничает в описаниях, работает крупными мазками, что создает немало проблем даже такому видавшему виды переводчику с английского, как Мария Ланина. Ну, это как бы тулуп вместо дубленки, что ли. В плане выделки: "Парень начал кивать, и тут Билли со всей силы ударил его по кадыку. Захватив пальцами адамово яблоко, он вжал его в дыхательное горло, одновременно лишив парня возможности дышать и дара речи. Тот попытался отступить, но не успел сделать и шага, как на него навалился Билли. Схватив левой рукой его за затылок, он вырвал у него пакет". В общем, тот ему, а он тому... и т.д. Случись прочесть эту книгу, к примеру, Василию Уткину, считающему, что футбол - это высокое искусство, ничего вразумительного в ответ мы бы от него не добились. Савик Шустер сказал бы, что футбол - это, действительно, серьезный бизнес и большие деньги. Ну а Маслаченко воскликнул бы: "Ну, это совсем не по-спортивному, Билли, бампером, да по коленной чашечке! Красную карточку!"
Книга Фаулза - собрание его собственных здравых мыслей и нелетучих афоризмов на общепринятые темы. Написана в 1964 году, сразу после "Коллекционера", уже успевшего сделать начинающего писателя знаменитым. Неудовлетворенный реакцией критики, Фаулз хочет все объяснить. Словно учебник пишет. И темы так обстоятельно обозначает: вселенская ситуация, человеческие неудовлетворенности, правое дело... новое образование, значение искусства. Сказывается многолетняя преподавательская деятельность в лондонских колледжах. Причиной всех бед человеческих Фаулз считает неравенство. Биологическое и, как следствие, социальное. Идеальных людей нет, и напряженность изначально возникает внутри индивида, где все зависит от соотношения достоинств и недостатков. Аристос, в трактовке Фаулза, означает "лучшее в данных обстоятельствах": "Машина такой сложности, как человеческий мозг, конечно, должна породить и самосознание, и совесть, и "душу". Она должна получать удовольствие от собственного сложного устройства; она должна взрастить метафизические мифы о себе самой. Все, что есть, может быть сконструировано и, соответственно, разрушено: ничего магического, "сверхъестественного", "парапсихологического" тут нет". Ганнибал Лектор был куда оригинальней и изобретательней, вскрывая чью-то там черепную коробку.
Социально-экологическая история, с намерением высмеять современное общество, его неготовность воспринять иное воплощение высшего разума, даже в самом незатейливом варианте. В данном случае речь идет об обезьяне мужеского пола, вызвавшем в среде лондонских политиков и интеллектуалов тупую агрессию, замешанную на страхе. Тема эта столь обильно окультурена ХХ веком, что список книг и фильмов, эксплуатирующих таким образом человекообразных, легко решил бы вопрос об окончании данного текста. Лучше всех понимает пришлого обезьяна молодая замужняя особа, разбавляющая унылое пребывание в несчастливом браке изрядным количеством спиртного. Тут вам и печальный портрет современного индустриального общества, и, чтобы не скучно было, любовно-сексуальные игры свободолюбивой барышни и продвинутого шимпанзе, результатом которых будет беременность, как робкая надежда на лучшее будущее человечества. И детективная интрига с выяснением подлинного происхождения волосатого подвида при помощи магнитно-резонансной томографии и прочих научных тестов. Итоговую мысль романа от лица Хега высказал сам обезъян, покидая загнивающую Англию: "Мы просим вас... запомнить только одну вещь. Это о том, как трудно узнать, где в каждом из нас заканчивается то, что вы называете человеком, и начинается то, что вы называете животным".
В этой истории одной деревни и одного ирландца, написанной по гэльски, собрана вся островная небывальщина, вежливо отделенная от местной же чертовщины. Грубая ирония, полагающая источником национального самосознания - вонь и грязь. В духе Рабле, но только очень лаконично, автор насмехается над нищенским национализмом своей малообеспеченной родины. Оратор возглашает толпе: "Мое ирландское сердце радуется при мысли о том, что я сегодня обращаюсь к вам по-ирландски на этом ирландском празднике в самом центре ирландскоговорящей области". Живя в родном хлеву, меж двух соседствующих народов, то бишь английская нация и племя тюленей, в атмосфере непреходящего горя-злосчастья, кельты забыли свои имена и помнят лишь многократно повторенное имя собственного этноса. Стилистически приятная, удачно переведенная книга, хорошо рифмующаяся с нынешним временем - развернутый комментарий к словам Джойса об Ирландии - "Свинье пожирающей своих детей".
предыдущая |
||
|
|
||
|
||