Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Шум времени < Вы здесь
Новые виньетки
Дата публикации:  17 Мая 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Международно известный филолог Александр Жолковский в 1990-х стяжал репутацию незаурядного и оригинального прозаика. Его мемуарно-филологические "Виньетки и другие non-fictions" вызвали чрезвычайно положительные отклики в прессе - в том числе со стороны таких литературных антагонистов, как Андрей Немзер и Вячеслав Курицын.
Александр Жолковский любезно предоставил "Кругу чтения" право публикации своих новых "Виньеток".


Деревенская проза

Воспоминания о добровольно-принудительных поездках в колхоз, особенно полвека спустя и в ореоле бахтинского карнавала, у меня не самые плохие. Это было, что называется, очень познавательно в житейском, а главное - филологическом смысле. К тому же мужчины в колхозе, как и на филфаке, большая редкость, и мы ценились вдвойне.

Нас с Юрой Щегловым стал сманивать к себе на грузовик шофер "дядя Коля".

- Что вы там с девками заработаете на прополке-хуелке? - Он назвал копейки, положенные за трудодень в поле. - А у меня ездка - рубль.

Убедил нас не столько коммерческий расчет, сколько перспектива месяц прокататься с ветерком вдали от коллектива. И конечно, соперничество с приятелем по английской группе Володей Аркадьевым, уже определившимся в грузчики на другую машину.

Дядя Коля был солидный, с седоватой щетиной семьянин ("старик лет сорока", написал бы Толстой). Дионисийское начало в бригаде представлял местный грузчик "дядя Миша", здоровый парень в черном ватнике, однажды уже отсидевший, а теперь снова арестованный и временно выпущенный в ожидании суда, кажется, за убийство. Он много матерился и то и дело затаскивал дядю Колю в попутные чайные. В результате за день выходило не больше одной-двух ездок. Коммерция страдала, но мы прекрасно проводили время, лежа в кузове или на травке и беседуя о том о сем.

Из дяди Миши помню одну фразу - в пользу пива против минеральной воды: "Вода плотину рвет". По неопытности я принял эти слова за народную мудрость, но постепенно убедился в их урологической некорректности. О вкусах же, разумеется, не спорят.

Дядя Коля был более аполлоничен - за машину отвечал он. Как-то утром, явившись на работу, мы застали его у грузовика с поднятым капотом. Оглядев окрестный пустырь, дядя Коля сказал:

- Принеси-ка мне вон ту х*йню.

Проследив за его взглядом, я вопросительно указал пальцем на небольшую железку, он кивнул, и я, в амплуа ученика-подмастерья, притащил ее. Дядя Коля стал ковыряться в двигателе, а мы с Юрой обсуждать феномен "х*йни". В жизненном плане поражала органическая, так сказать, подножная укорененность советской техники в ландшафте, с гарантией поставляющем все необходимое для ремонта. Лингвистическим открытием было употребление слова, до тех пор воспринимавшегося как абстрактное существительное (типа "болтовня"), в предметном значении (в котором нормативной представлялась "х*евина").

Самый яркий эпизод нашей грузчицкой жизни был связан со срочным отвозом на мясокомбинат двух заболевших свиней. Их было трудно грузить и еще труднее сгружать - за время поездки они как-то нехорошо посинели и сами уже не шли.

Встречать их вышли две женщины в белых халатах.

- Ветеринары или техники? - спросила одна из них. Она приняла нас за студентов-практикантов.

- Техники, - бодро ответил я, полагая, что от ветеринаров может потребоваться слишком много.

- Померьте температуру. - Она протянула мне градусник.

Детали публично проявленной мной неосведомленности в выборе отверстия я опускаю.

Так или иначе, приемка состоялась, и, подталкиваемые нами, полумертвые свиньи сделали первые шаги к превращению в мясопродукты.

Вечером Володя, выслушав наш рассказ, припечатал с фольклорной краткостью:

- По людям - и свиньи!

-ЖЖ-

В первые же университетские каникулы (зимой 1954/55 г.) я поехал в студенческий дом отдыха "Широкое", где подружился с соседями по комнате - историками пятого курса. Вдвоем с одним из них мы как-то отправились на лыжах в далекое село за выпивкой.

Любителям лыж, велосипеда, гребли и других спортивных, но устарелых способов передвижения знаком особый кайф их практического применения. В мире Джеймса Бонда он взбивается до суворовских масштабов лыжной погони через Альпы, в мире рядового человека - одухотворяет скромную поездку на велосипеде за хлебом (на лыжах за водкой; на лодке за керосином и т.д.). Супермен по мере использования легко расстается со своими лыжами, аквалангами и арабскими скакунами, перед эврименом же, особенно российским, встает проблема сохранности транспортного средства. В первую очередь это касается лыж и велосипедов, идеально подходящих для угона.

Около магазина мы сняли лыжи, огляделись и, не видя признаков опасности, стали прислонять лыжи к стенке. Оказавшийся рядом мужик сказал, образцово окая:

- Лыжи-то не становь √ сп*жжут.

В память, однако, врезалось не столько двойное "о", сколько двойное, точнее, тройное, "ж", - в согласии с известным положением структурной поэтики, что важна не звукопись сама по себе, а ее смысловая иконика. Как в анекдоте про проститутку, работающую теперь с писателями и объясняющую своей былой уличной коллеге, что такое "пенис" (примерно то же, что "х*й", только мягче), - "сп*жжут" - это, в сущности, карамзинское "воруют", только иконичнее.

Мат в четыре хода

Как клопы провербиально ползут в приличную квартиру от соседей, так непристойностям мальчик из хорошей семьи научается от ребят с улицы. Впервые это произошло со мной в эвакуации, в четырех- пятилетнем возрасте. Мы жили в Свердловске, на ВИЗе - в поселке Верхнеисетского завода, и главными авторитетами по всем вопросам для меня стали заводские Витька и Вовка.

- Папа! А что быстрее? Если трамвай поедет или если Витька (Вовка?) изо всех сил бросит камень?

Витька и Вовка не только бросали камни, но и матерились с заразительной непринужденностью, и обе привычки сохранялись у меня первое время по возвращении в Москву (август сорок третьего). Я бил стекла в нашем солидном кооперативном доме и, к ужасу родителей, поражал интеллигентных гостей внезапными фейерверками мата.

Но еще до поступления в школу это прошло - забылось начисто, как забылись начатки немецкого, которому меня учила папина мама "тетя Роза" (бабушкой она именоваться не желала), когда, болея, жила у нас (или, кажется, наоборот, когда я болел то ли корью, то ли скарлатиной и, как в изоляторе, жил у нее). Немецкий я потом плоховато выучил в университете, матом же - вместе с распознаванием социальных ситуаций его применимости - быстро овладел в школе, и родителей им больше не беспокоил.

Следующий качественный скачок произошел почти тридцать лет спустя. Роль соседского хулигана-сквернослова сыграла на этот раз юная, на 15 лет моложе меня, красотка, с которой у меня был бешеный роман горячим летом 1972 года. Она была из богемных, слегка подпольных, киношно-художественно-поэтических кругов, где матерились с интеллектуальным шиком и без каких-либо гендерных различий. Мне, лингвисту академического склада, пришлось трудно. С пониманием, естественно, проблем, не было, но произношение долго не давалось - при дамах слова буквально застревали в горле, я стыдливо краснел, надо мной смеялись. Но чего не сделаешь ради любимой женщины, да и почему бы не овладеть еще одним языком культуры, еще одним светским этикетом? Вскоре дело пошло на лад, и я заговорил неотличимо от аборигенов.

Кстати, это была та же компания, где вращался Лимонов. Я сразу оценил его стихи, а когда в 1979-м из-за границы появился "Эдичка", - и прозу. Встречи продолжились в эмиграции, я писал о нем - и о стихах, и о прозе, но не о той революции, которую он произвел в русском литературном языке введением в него мата и которая с тех пор победила полностью и окончательно.

Фокус состоял в употреблении "нестандартной лексики" не только в речи персонажей, по сексуальным поводам или ради эмоционального усиления, но и в самых, так сказать, метафизических целях (пушкинская параллель здесь правомерна):

"В русской эмиграции - свои мафиози... Мафиози никогда не подпустят других к кормушке. Х*я. Дело идет о хлебе, о мясе и жизни, о девочках. Нам это знакомо, попробуй пробейся в Союз Писателей в СССР. Всего изомнут. Потому что речь идет о хлебе, мясе и п*зде" ("Это я - Эдичка").

"Восстановили нас против советского мира наши же заводилы, господа Сахаров, Солженицын... Ну мы и х*йнули все в западный мир, как только представилась возможность. Х*йнули сюда, а увидев, что за жизнь тут, многие х*йнули бы обратно... да х*й-то" ("Это я - Эдичка").

"Внезапно, прилетев из прошлого, перед ним, заслонив молодые деревья и корты, появилась ее п*зда меж раздвинутых ног... У некоторых она розовая, у других - красная, у Мэрэлин, вспомнил он, серая. Знаком американского доллара, расклеившись, п*зда Мэрэлин висела в небе, и сидели, как в кинозале, глядя на нее, Эдвард и Мэрэлин. За десять лет п*зда не состарилась нисколько, но задорная испуганность исчезла с лица п*зды. Ее сменило выражение подавленной испуганности. Можно было безошибочно угадать, что это п*зда жены индустриалиста, матери двух мальчиков, а не п*зда Мэрелин по кличке ''Балерина'" ("Дождь").

"Лицо п*зды"! Лимонов повлиял на меня во многом, в частности - и в этом. В свои филологические и мемуарные тексты я стал вкраплять матерные цитаты. На фоне интеллигентного контекста они, надеюсь, смотрятся неплохо. Но виртуозной полифонии мата от первого лица мне еще учиться и учиться.

Пока что, в порядке первого урока, я усилил выразительность одного из приведенных пассажей, как бы это сказать, на один х*й. Вот, кстати, задачка по стилистике для читателя.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (6) /14.05/
Про Есенина и про космополитизм. В "Бане" Маяковского я обнаружила борьбу с космополитизмом. Хорошо помню вопрос, твердым голосом обращенный ко мне: "А как вы понимаете слово "космополитизм"?" - и мое мгновенное парирование: "Думаю, так же, как и вы!"
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (5) /08.05/
Про эстетику и этику. 10-й класс - первый учебный год без Сталина. Коричневый коленкор противно-тонкого учебника "Советской литературы" Л.Тимофеева был заменен приятно-толстым учебником "Русская советская литература" трех соавторов, ряд которых открывался А.Г.Дементьевым. Учебник на школьном языке назывался "Дементьев".
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (4) /30.04/
Архитектура и литература. 19 марта 1952 года я написала стихи, озаглавленные "Сталин". Они обнаруживали политическое чутье юного автора, отразившего только-только сформированную, еще не отчетливо обозначенную политику партии.
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (3) /24.04/
Уроки рукоделия. "Чем же это ты, Мариэтта, - медленно заговорила Евгения Матвеевна, все более и более повышая голос, - будешь так ужасно занята, что у тебя не будет времени на вышиванье?!" - "Я буду занята, - ответила я твердо, - научной работой".
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (2) /16.04/
Последнее лето моего детства. К лету после пятого класса относится мое первое критическое выступление в печати - первый, так сказать, общественный акт. Он бы не запомнился, если бы с ним не совпало одно из первых же столкновений с беспредметной женской враждебностью. С тех пор я антифеминистка.
предыдущая в начало следующая
Александр Жолковский
Александр
ЖОЛКОВСКИЙ
alik@usc.edu
URL

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100