Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Шум времени < Вы здесь
Рассказцы (7)
Истории с благополучным концом, правдиво рассказанные прямой их участницей

Дата публикации:  21 Мая 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Филфак - 1954

Я знала имя Пастернака, но не как поэта, - дома оказалась "Повесть" с рисунками Конашевича, и я читала ее и перечитывала. Только весной десятого класса в апрельском номере "Знамени" поразили и покорили "Стихи из романа".

Были вырванные откуда-то "Исторические рассказы" Зощенко (часть "Голубой книги"), которые в младших классах принимала я за чистую монету истории; всю школу перечитывала и все больше и больше любила странного автора (имя узнала не сразу).

Был сборничек стихов - также без обложки (сейчас только додумалась, что скорей всего - не случайно!), глубоко затронувший в 13-14 лет, без конца с тех пор опять-таки перечитываемый и невольно выученный наизусть.

...Смеясь над встречей роковой,
Светло сверкают два алмаза,
Два широко раскрытых глаза
Из-под опушки меховой.
..........................................
Ошиблась Ася - на катке
Бывают роковые встречи!..

Нам ли, жившим близ Сокольнического парка и с 6-го класса каждую субботу-воскресенье бегавших на каток, переобуваясь на снегу и в него же и зарывая обувку - с немалым риском, чтобы не платить за раздевалку, - не знать было про роковые встречи на катке!

Эти стихи бормотала я, делая последний круг под неизменную прощальную песню, несшуюся из раструбов репродуктора:

...Добр-рой вам ночи,
Да-ра-а-гие
мои
москвичи!...

Сколько понадобилось лет, чтобы узнать вдруг, кто был автором сборничка без обложки!..

Имя Мандельштама московской отличнице, влюбленной в литературу и поступающей на филфак Московского университета, неизвестно вовсе. Дома назвать его было некому.

Зато Блок был прочитан вдоль и поперек и переписан в тетрадку (напрашивается - "заветную") вперемежку с Есениным, занявшим полтетрадки, а также Лермонтовым - не менее четверти тетради (натурально, "Я не унижусь пред тобою..." - этими строками тетрадь открывалась, "Прости, мы не встретимся боле", "И стих безумный, стих прощальный", "Я не достоин, может быть...", "Я к вам пишу: случайно, право!" - неслучайно вписанное вслед за "Письмом к женщине" и отрывком из "Анны Снегиной", оно обнаруживало неожиданную с ними близость, почти сплеталось во что-то причудливо-единое). Только одно, но любимейшее из Маяковского ("Любит - не любит, я руки ломаю..."), Симонов (его лирику до сих пор перечитываю с волнением - почти тем же, с которым в девятом классе переписывала в юношеском зале Исторической библиотеки, тогда располагавшемся в здании Исторического музея), Степан Щипачев ("Ты порой целуешь ту, порою - эту, в папиросном голубом дыму"), Асеев (отрывок из весьма задевавшей меня за живое поэмы "Маяковский начинается" - Маяковского всегда было так жалко, что щемило), Вера Инбер ("Ну, прощай! Махну платочком. Тише стук сердец. Все туманней, меньше точка. Точка. И конец") и Маргарита Алигер ("Юноша одних с тобою лет Удивится вдруг, тебя заметив... И увидит он свою судьбу В девичьей летающей походке, В прядке, распушившейся на лбу, В ямочке на круглом подбородке"). Но и пастернаковское "Свидание" - поблизости от Грибачева ("Ожидание"- нашлись, нашлись у него лирические строки!) и Вероники Тушновой, замеченной мною еще в первом классе, стихотворением, написанным ею в тринадцатилетнем возрасте и напечатанном в журнале "Семья и школа" (он входил тогда в основной круг моего домашнего чтения).

В классе стихами никто особенно не интересовался, но однако же в 9-м и в 10-м регулярно (!) собирались у последней парты и всю большую перемену слушали в моем исполнении Блока (в основном наизусть, хоть и с тетрадкой в руке); особенный успех имело (нередко шло на бис) "Я пригвожден к трактирной стойке", а также есенинские "Годы молодые с забубенной славой". Уже тогда зародилось у меня соображение, впоследствии укрепившееся: любой носитель русского языка, даже никогда не прочитавший ни одного стихотворения, не может не почувствовать прелесть стиха, если его услышит, поскольку поэзия есть высшая форма цветения родной речи, а ей, как известно, мы обучаемся едва ли не в материнской утробе.

Конечно, был в тетрадке и Пушкин, выбранный, как ему и положено, по другому какому-то, чем все остальное, принципу (как не вспомнить опять Булгакова, который, признаваясь, что с детства терпеть не мог стихов, пояснил: "...Не о Пушкине говорю: Пушкин - не стихи!"): "Погасло дневное светило", "К морю", "Предчувствие", "Цветок", отрывок из "Цыган" и одна нижеследующая полустрофа:

Блажен, кто понял голос строгой
Необходимости земной,
Кто в жизни шел большой дорогой,
Большой дорогой столбовой;
Кто цель имел и к ней стремился,
Кто знал, зачем он в мир явился...

Это перекликалось с одной из записей в сером альбомчике афоризмов и максим (заведенном в седьмом классе, помнится, только потому, что впервые остро захотелось как-то удержать изречение, пронявшее некой близостью: "Надо быть, а не казаться"; альбомчик канул у того же Сашки Матвеева, долго его зачем-то канючившего; и зачем только я вынесла ему во двор альбомчик!..).

Афоризм, близко напоминавший пушкинские строки и, как они, меня подбадривавший, гласил: "В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости..." и т.д. (Цитирую, натурально, наизусть. Вы, нынешние, ну-тка! Кто вспомнит автора?..).

На собеседовании мы должны были пройти через двух - одного за другим - экзаменаторов. Первой у меня, как выяснилось позже уже на лекциях, была Клавдия Васильевна Горшкова - с кафедры русского языка (впоследствии подписавшая, помнится, профессорское письмо, осуждавшее Синявского и Даниэля, напечатанное в "Литгазете" как раз в тот самый день, как и сообщение о жестоком им приговоре; впрочем, - "Ах, это, братцы, о другом!.."). Она спросила, что я читала из современной литературы. Я стала пересказывать ей содержание семи последних номеров последовательно "Нового мира", затем "Знамени", затем "Октября". Она слушала с интересом, долго не прерывая. (Впоследствии Чудаков, подвизавшийся на ее кафедре, узнав о нашей беседе, уверял: "Да ты знала тогдашнюю литературу в 100 раз лучше, чем она!" Мне это и в голову не приходило.)

Потом Горшкова попросила меня образовать все возможные прилагательные от "дело" и объяснить значение каждого. Я образовала и объяснила. Чего-то было еще, не помню. Она отправила меня к другому столу, за ним сидел уже знакомый мне по заключительному акту Олимпиады Н.М.Шанский. Он заулыбался навстречу (те, кто знает его лицо, помнят, как это выглядело):

- А-а, Хан-Магомедова! Вторая премия на Олимпиаде?..

На этот полувопрос-полуутверждение я ответила полным утверждением:

- Да.

- Ну, идите, идите домой, достаточно, у нас больше нет к вам вопросов!

Помешкав (я уже взяла разбег и готова была беседовать и беседовать), отправилась домой, по дороге размышляя, прошла я все-таки или нет, и если да - то честно ли это?.. И решила, что честно, так как Олимпиаду-то я выигрывала сама, той же самой головой, которую принесла на собеседование.

Я оказалась в списке поступивших. Это и было счастье.

И прошли опять-таки годы, годы и годы. Мы познакомились и постепенно подружились с Сергеем Бочаровым. Как-то в застолье он услышал вдруг мою девичью фамилию.

- Постой, постой! Ты участвовала в 1953-м году в школьной Олимпиаде?

- Да.

- И писала о "Медном всаднике"?..

- Да.

- Так это, значит, о твоем сочинении я написал хвалебную рецензию!.. (в том году Бочаров был аспирантом филфака - и его привлекли к чтению работ школьников). Написал, что там развернута оригинальная трактовка "Медного всадника" - равновесие правды, ее незафиксированность на одной стороне; тогда ведь принята была сталинская трактовка Петра... И конечно, я обратил внимание на такую фамилию автора!..

Сережа всегда отличался потрясающей памятливостью.

- Так значит - это ты поступил меня на филфак?!.

И мы выпили за это дело.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Александр Жолковский, Новые виньетки /17.05/
Лимонов повлиял на меня во многом, в частности - и в этом. В свои филологические и мемуарные тексты я стал вкраплять матерные цитаты. На фоне интеллигентного контекста они, надеюсь, смотрятся неплохо. Но виртуозной полифонии мата от первого лица мне еще учиться и учиться.
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (6) /14.05/
Про Есенина и про космополитизм. В "Бане" Маяковского я обнаружила борьбу с космополитизмом. Хорошо помню вопрос, твердым голосом обращенный ко мне: "А как вы понимаете слово "космополитизм"?" - и мое мгновенное парирование: "Думаю, так же, как и вы!"
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (5) /08.05/
Про эстетику и этику. 10-й класс - первый учебный год без Сталина. Коричневый коленкор противно-тонкого учебника "Советской литературы" Л.Тимофеева был заменен приятно-толстым учебником "Русская советская литература" трех соавторов, ряд которых открывался А.Г.Дементьевым. Учебник на школьном языке назывался "Дементьев".
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (4) /30.04/
Архитектура и литература. 19 марта 1952 года я написала стихи, озаглавленные "Сталин". Они обнаруживали политическое чутье юного автора, отразившего только-только сформированную, еще не отчетливо обозначенную политику партии.
Мариэтта Чудакова, Рассказцы (3) /24.04/
Уроки рукоделия. "Чем же это ты, Мариэтта, - медленно заговорила Евгения Матвеевна, все более и более повышая голос, - будешь так ужасно занята, что у тебя не будет времени на вышиванье?!" - "Я буду занята, - ответила я твердо, - научной работой".
предыдущая в начало следующая
Мариэтта Чудакова
Мариэтта
ЧУДАКОВА

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100